Моя тайная война - Филби Ким (электронную книгу бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Мой сон был прерван оглушительным стуком в дверь. Я открыл. В комнату ввалились два человека в форме гражданской гвардии, выполнявшей функции военной жандармерии. Они приказали мне быстро собрать вещи и отправиться в комендатуру. На мой вопрос: "Зачем?" - старший из них, в чине капрала, коротко бросил: "Приказ!"
В те дни я спал очень крепко. Не в мою пользу было и то, что я стоял в пижаме перед двумя гвардейцами в тяжелых башмаках и вооруженных винтовками и револьверами. Я еще не проснулся до конца и был растерян, так что мой мозг работал отнюдь не со скоростью света. Меня сверлила одна мысль: как избавиться от предательской бумажки в кармане брюк? Подумал о ванной комнате, но мой номер был без ванны. Пока я одевался и собирал вещи, гвардейцы перерыли мою постель. Может, удастся как-нибудь освободиться от этого клочка бумаги по дороге из отеля в комендатуру?
Когда мы вышли на улицу, я убедился, что сделать это нелегко. У меня была лишь одна свободная рука, в другой я нес чемодан. Позади твердо шагали, по всей видимости, хорошо вымуштрованные конвоиры, которые следили за мной, как ястребы. Так что, когда меня ввели в здание комендатуры, компрометирующая бумажка все еще находилась при мне. Помещение было освещено одной лампой без абажура, бросающей яркий свет на большой полированный стол. Я предстал перед низкорослым, уже немолодым, лысым и угрюмым майором гражданской гвардии. Не поднимая глаз от стола, он рассеянно выслушал рапорт конвоировавшего меня капрала.
После тщательной проверки моего паспорта майор спросил: "Где ваше разрешение на въезд в Кордову?" Я повторил ему то, что мне сказали в севильской капитании, но он не принял моих слов во внимание. "Неправда, - заявил он тоном, не терпящим возражений. - Всем известно, что для приезда в Кордову требуется особое разрешение". Что привело меня в Кордову? Желание посмотреть бой быков? Где же мой билет? Ах, у меня его нет? Я только что приехал и собирался купить билет утром? "Правдоподобная" история! И так далее. По мере нарастания скептицизма в словах майора я все больше убеждался, что майор - ярый англофоб. В те дни было много англофобов по обе стороны фронта в Испании. Мой мозг заработал с лихорадочной быстротой в поисках выхода из создавшегося положения.
Майор и два арестовавших меня гвардейца с подозрительностью приступили к осмотру моего чемодана, но прежде они поразили меня неожиданной деликатностью, надев перчатки. Содержимое чемодана тщательно просматривалось, прощупывалось пальцами и разглядывалось на свет. Не найдя ничего предосудительного в моем нижнем белье, они стали тщательно замерять наружные и внутренние размеры чемодана, простукивая его поверхность. Когда "невинность" содержимого" чемодана оказалась вне всяких сомнений, гвардейцы даже вздохнули. У меня появилась надежда, что это конец моих испытаний и что мне теперь прикажут с первым же поездом убираться из города, но этого не случилось.
"А теперь, - неприятным тоном сказал майор, - как насчет вас?" И предложил мне вывернуть карманы. Нужно было действовать немедленно. Я быстро вытащил свой бумажник и резким движением швырнул его на полированный стол. Бумажник, закрутившись, полетел в дальний угол стола. Как я и предполагал, все трое бросились за бумажником, стараясь дотянуться до него через стол. В тот момент, когда передо мной торчали три пары ягодиц, я выхватил из кармана брюк злополучный клочок бумаги, смял его и быстро проглотил. Теперь с легким сердцем я выворачивал все карманы. Майор не стал подвергать меня неприятной процедуре телесного осмотра. Вместо этого он прочел мне сухую короткую лекцию о коммунистах, заправляющих в английском правительстве, и приказал убираться из Кордовы на следующий же день.
Утром, когда я расплачивался за номер в отеле, из дальнего угла холла появились оба моих "приятеля" из гражданской гвардии и попросили подвезти их до станции на заказанном мною такси. Садясь в поезд, идущий в Севилью, я подарил им пачку английских сигарет, и они радостно замахали вслед уходящему составу.
Это не был героический эпизод. Если бы даже инструкцию по пользованию кодом обнаружили, мой английский паспорт, вероятно, спас бы меня от смертного приговора. Однако в будущем у меня будет немало возможностей убедиться в том, что операции, связанные с настоящим риском, не всегда влекут за собой наибольшую опасность, так как можно заблаговременно определить действительную степень риска и принять соответствующие меры предосторожности. А вот незначительные случаи, подобные только что описанному, часто подвергают человека смертельной опасности.
Глава I.
Секретная служба принимает меня на работу.
Насколько мне помнится, впервые я установил контакт с английской секретной службой летом 1940 года. Это дело интересовало меня в течение ряда лет. Еще в нацистской Германии и позже в Испании, где я работал корреспондентом "Таймс" при вооруженных силах генерала Франко, я питал некоторую надежду на то, что ко мне постараются "подобрать ключи". Я был уверен, что сразу узнаю "своего" человека, как только он начнет осторожно зондировать меня. Он представлялся мне худощавым, загорелым, конечно, с подстриженными усиками, немногословным и, вероятно, ограниченным. Он, конечно, предложит мне работать во имя родины и сурово нахмурится при упоминании об оплате. Но увы! Ничего подобного не произошло. Единственным офицером разведки, который проявил ко мне какой-то интерес в Испании, был немец, некий майор фон дер Остен, он же дон Хулио. Он погиб в начале второй мировой войны в автомобильной катастрофе в Нью-Йорке. Дон Хулио обычно привозил меня в помещение абвера в Конвенто де лас Эсклавас в Бургосе и давал пояснения по большим картам, висевшим на стене и утыканным обычными цветными булавками. Целый год он время от времени угощал меня обедами и вином, и контакт казался полезным. Однако в конечном счете выяснилось, что он интересовался мной лишь с одной целью - чтобы я представил его знакомой мне даме. Когда я оказал ему эту услугу, майор сразу же предложил ей работать на немецкую разведку и выполнять обязанности иного рода. Дама с возмущением отвергла его но всем статьям, и он отдалился от меня.
Когда разразилась вторая мировая война, "Таймс" направила меня в Аррас своим корреспондентом, аккредитованным при штабе британской армии. К июню 1940 года я вернулся в Англию, будучи дважды эвакуирован - из Булони и Бреста. В Лондоне я написал для "Таймс" две-три статьи, в которых подвел итоги кампании и указал на ее различные моральные аспекты. Не помню, что я тогда писал. Прочитав недавно едкие замечания об этой кампании в мемуарах Лиддела Гарта, я испытал лишь чувство облегчения за провал в памяти. Должно быть, я написал ужасную чепуху. Итак, к концу июня я оказался без дела. "Таймс" не проявляла намерения ни отделаться от меня, ни перегружать работой. Таким образом, я располагал свободным временем, чтобы спланировать свое будущее. Главное, нужно было определить ту основу, на которой его следовало строить.
Я решил покинуть "Таймс", хотя ко мне там всегда хорошо относились. Но полевая армейская цензура убила во мне всякий интерес к военной корреспонденции. Попытайтесь написать сообщение с фронта, не упомянув ни названий населенных пунктов, ни номера части, и вы поймете, что я имею в виду. Позже английская военная цензура стала более либеральной, но в период странной войны тупые ограничения цензуры сравнивались (не в ее пользу) с практикой цензоров генерала Франко, подвергшейся в свое время резкой критике.
Однако, решив покинуть "Таймс", я не должен был забывать, что приближается срок моего призыва в армию. У меня не было никакого желания полностью потерять контроль над своей судьбой, и поэтому я с возрастающим беспокойством колдовал над тем "железом", которое ковал для себя, стараясь его не перекалить. У меня состоялась одна многообещающая встреча с Фрэнком Берчем, которую организовал наш общий друг. Берч был ведущей фигурой в государственной школе кодирования и шифровального дела - криптографическом учреждении, которое занималось раскрытием кодов противника (и друзей). Однако Берч, в конце концов, отверг меня на том издевательском основании, что не может предложить мне жалованье, достойное моего труда. Огорченный, я отправился в Холлоуэй на медицинский осмотр.
