Миллиардер из Кремниевой долины. История соучредителя Microsoft - Аллен Пол (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt, .fb2) 📗
Конечно, это сделал не я, а другой ученик, который нашел книгу и, надо думать, ненавидел деление в столбик. Не слушая моих уверений, директор вызвал в школу маму.
Она вошла очень строгая и заявила:
– В нашей семье все любят чтение. Мой сын не мог сжечь книгу.
Дело было закрыто. Я всегда знал, что могу рассчитывать на мамину поддержку. Каждое утро она отправляла меня в мир примерно теми же словами, какими спартанка провожала сына на войну:
– Иди со щитом!
После этих слов я выходил в дверь, приосанившись.
Мой отец напоминал героев Джона Уэйна: большой, сильный, ростом шесть футов три дюйма; немногословный, но отважный, со строгим кодексом чести. Серьезный, прямой и аккуратный человек, отец ничего не делал без причины. «Нежный медведь, несмотря на всю суровость, – записал я в дневнике в средней школе. – Он считает, что в жизни нужно иметь четкую ясную цель».
Впрочем, от него можно было ждать любых неожиданностей. Однажды на Хэллоуин, когда мы с сестрой возвращались от соседей с добычей, страшная фигура в белой простыне и африканской маске налетела на нас с жутким воплем. Мы юркнули в дом, перепуганные насмерть. Я был потрясен, когда мама два дня спустя объяснила мне, кого мы встретили.
Когда мне было восемь, я нарисовал папин портрет мелками: гаечный ключ в руке и отвертка в кармане рубашки. Человек дела, а не слова. Живя с родителем, который говорит мало, привыкаешь полагаться на чутье и язык тела. Я всегда чувствовал, если отец был недоволен.
Мы ужинали всей семьей ровно в шесть. Одно время мы таскали книги за стол, потом перестали, потому что получалось, что мы трое читаем, пока отец остается наедине со своим стейком (он, выросший в годы Великой депрессии, любил баловать себя вырезкой хотя бы два раза в неделю). Обычно он говорил мягко, но проблемы решал, используя «командный голос». Отец не терпел пустых оправданий; если ты обещал быть дома в назначенный час, никаких отсрочек не полагалось. Он ненавязчиво приучал нас к высшим стандартам, учил быть честными с людьми и держать слово.
Отец никогда нас не шлепал. Пару раз он порывался снять ремень, но меня спасало пламенное обещание исправиться.
Другое дело – мама, добрая душа, но очень эмоциональная женщина. Как-то вечером я попросил ее приготовить попкорн, и мама согласилась, взамен потребовав, чтобы я ликвидировал беспорядок в своей комнате – как часто я обещал и не выполнял! На следующее утро мама ворвалась в мою по-прежнему захламленную комнату с открытой банкой попкорна, высыпала все зерна на меня и закричала:
– Вот тебе за то, что не выполнил обещание!
Я почувствовал себя ужасно; впрочем, по части уборки я так и не преуспел.
В другой раз, когда я задержался на два часа против назначенного времени, мама пришла в ярость. Я был достаточно мал, и ей хватило сил, ухватив меня за лодыжки, перевернуть вниз головой.
– Никогда больше не смей шастать где-то, не предупредив меня!
До сих пор так и вижу, как сыплются на пол мимо моей головы монетки из кармана.
Мама от природы была разговорчивой и могла минут десять беседовать с кассиршей в магазине. Но она вышла замуж за человека не слишком общительного; я по пальцам могу пересчитать случаи, когда родители приглашали к себе другие пары. Одну вечеринку я помню, может, две. Мама старалась вовсю, приглашая по вечерам подруг на чай, вела клуб любителей книги – тут она могла слушать и говорить вволю.
В 1960 году отец поступил на должность помощника директора библиотечного комплекса Вашингтонского университета – и стал вторым человеком в крупнейшей системе Северо-Запада. Когда пришло время назначить нового директора, комиссия предпочла ему кого-то из Техасского университета – у того было больше званий. Когда отец приходил в половине шестого домой, я спрашивал, как дела, и неизменно слышал в ответ:
– Прекрасно.
Потом отец отправлялся в сад; он умел расслабляться. Казалось, лучше всего ему среди карликовых сосен и рододендронов; он посадил на лужайке несколько елок, сейчас они вымахали по шестьдесят футов. Благоустройство отец начал с заднего двора, потом перебрался на переднюю лужайку; в результате не осталось почти ни клочка газона, который приходилось бы косить – к великому моему облегчению, ведь у меня была аллергия на пыльцу. Утром в воскресенье он брал меня с собой в питомник; мы возвращались с очередным японским кленом и свежеиспеченным яблочным пирогом.
Ближе всего мы сошлись, когда вместе рыбачили. Однажды в поездке на тихоокеанское побережье отец с трудом удержал меня в лодке, когда я подцепил королевского лосося в двадцать пять фунтов. Каждое лето наша семья отправлялась на неделю на курорт Твин-Лейкс. Там в мои обязанности входило чистить форель, которая затем отправлялась на сковороду на дровяной печке. Потом мы до глубокой ночи играли в пинокль.
У него было с полдюжины серьезных увлечений в жизни, не больше. Он познакомил меня со Стэном Гетцем и Андресом Сеговией, с индейским искусством в музее Берка. Он подружился с местным современным художником, а над любимым папиным креслом висела гравюра Жоржа Руо – король с цветком. В среднем возрасте отец стал хорошо разбираться в японских картинах и китайском фарфоре. Частенько он застревал в магазине, крутя в руках какую-нибудь хрупкую вазу и повторяя:
– Это действительно прекрасно.
Потом отдавал хозяину – а через полгода возвращался и покупал ее, если только выходило не слишком дорого.
Если мама проглатывала одновременно пять книг с четырех континентов, отец месяцами продирался через «Взлет и падение Третьего рейха» или «Августовские пушки». Он так увлеченно читал о Второй мировой, словно пытался разрешить какую-то загадку. В разгар сражений он служил лейтенантом в составе 501-й квартирмейстерской железнодорожной роты, и прошлое еще цеплялось за него. Мама рассказывала, что раньше он был живее и разговорчивее – до того как вернулся из-за океана с Бронзовой звездой и памятью о погибших товарищах.
Я был еще юнцом, когда отец впервые спросил меня, чего я хочу от жизни. Так он передавал свою простую мудрость:
– Когда вырастешь и пойдешь работать, делай то, что любишь. Чем бы ты ни занимался, люби свое дело.
Отец убежденно повторял эти слова долгие годы. Потом я понял, что он имел в виду: «Живи так, как я учу, а не так, как я жил». Гораздо позже мама рассказала, как мучительно отец выбирал карьеру. Ему хотелось стать футбольным тренером, а не управляющим библиотеками, однако в конце концов отец выбрал надежный и практичный путь, работу с девяти до пяти под лампами дневного света. Многие его ровесники поступили так же.
Но для меня отец хотел лучшего.
Официальной задачей Всемирной выставки 1962 года в Сиэтле было вдохновить молодежь выбирать карьеру в науке. Однако была и неофициальная цель – показать, что Соединенные Штаты превосходят Советский Союз в технике и космической гонке. Для меня, девятилетки, только что открывшего для себя научную фантастику, «Выставка XXI века» (так она называлась) крутилась вокруг моей любимой темы: будущее. Словно я проснулся и обнаружил самые сокровенные мечты сбывшимися, всего в четырех милях от дома.
Пока территория выставки приобретала очертания, радостное предвкушение нарастало, словно накануне Рождества. Я видел транспорт будущего – сверкающий белый монорельсовый поезд скользил по трассе в милю длиной. Я видел архитектуру будущего – «Космическую иглу», в то время самое высокое строение к западу от Миссисипи, с вращающимся рестораном, похожим на летающую тарелку. Вскоре после открытия выставки мама первый раз повезла нас с Джоди туда. Сохранилась фотография, на которой я в любимой каучуковой шапке с ушами (я носил ее два года, пока она не расплавилась на батарее). Вид на фото у меня такой, словно я сейчас лопну от восторга.
Мы провели на выставке весь день – с девяти до девяти; маме и сестре хватило времени, чтобы обойти всю обширную территорию. Но я не вылезал из научного павильона. Я носился, как ребенок в кондитерской – что там есть еще? Прокатившись в Спейсариуме по Млечному Пути, я обнаружил капсулу проекта НАСА «Меркурий», ту самую, в которой поднялся Алан Шепард – первый американец, побывавший в космосе. Я вблизи видел, как катушка Теслы разбрасывает фиолетовые молнии в двадцать футов длиной. На глазах многотысячной толпы «астронавт» с реактивным ранцем под оглушительное шипение поднялся в воздух на сорок футов (мне казалось – на сотни ярдов), словно герой романов Роберта Хайнлайна. Грань между настоящим и будущим в тот день казалась очень зыбкой. Оставался один вопрос: когда?
