На тревожных перекрестках - Записки чекиста - Ваупшасов Станислав Алексеевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .txt) 📗
- По своему профилю,- ответил товарищ.
- Что для этого надо сделать?
- Написать заявление и все.
И я стал готовиться в дальний путь. На это ушло несколько месяцев. Обложившись учебниками, изучал испанский язык, географию, историю, культуру страны.
Дождливым осенним вечером на Белорусском вокзале меня провожали жена, дети и несколько друзей. В кармане у меня лежал новенький дипломатический паспорт на имя Станислава Алексеевича Дубовского. Раздался третий звонок, я попрощался со всеми и вошел в вагон.
Поезд пересекал границу и проезжал польскую станцию Столбцы, памятную мне по лету 1924 года.
До границы ехал в купе один, временами читал, а больше смотрел в окно на знакомые белорусские леса и вспоминал прошлое. Особенно ярко оно встало передо мной, когда поезд остановился в Столбцах. Я окинул взглядом станцию, все до мелочей знакомо. Но выглядела она, разумеется, не так, как в памятную ночь: чистенькая, мирная, сонная, все здания наново покрашены, по перрону чинно прогуливаются пассажиры, жандармы, мелькают железнодорожные служащие. Никто мною не заинтересовался, и обошлось без происшествий, если не считать, что в купе появились еще два пассажира - русская женщина с мальчиком лет семи или восьми, необычайно развитым и общительным парнишкой.
Спутница моя оказалась женой советского дипломата, впервые ехала за границу, в Брюссель. Все ей было внове, и она нервничала, особенно когда ее неуемный Вова слишком громко задавал различного рода вопросы.
- Мама, а почему носильщики похожи на полицейских?
- А почему у полицейских такие квадратные фуражки?
Мать просто не успевала отвечать ему, и он вскоре стал обращаться ко мне.
- Дядя, а почему они все в серебре, как Деды Морозы?
- Это у них галуны, Вова. Такая форма у польских жандармов.
- Жандармы? - переспрашивал любознательный ребенок.- Так это же враги? И полицейские тоже!
- Ты замолчишь или нет! - восклицала мать.
Вова утихомиривался, однако ненадолго.
На станции Барановичи к нам вошел четвертый пассажир. Одет он был в длинную кавалерийскую шинель, сапоги со шпорами и военную конфедератку с кокардой в виде орла. Вежливо извинился за беспокойство и присел на краешек дивана. Его тут же атаковал Вова:
- Дяденька, вы польский жандарм?
Мать обмерла. Но пассажир ласково улыбнулся мальчику и на хорошем русском языке ответил:
- Нет, я не жандарм.
- Откуда же вы знаете наш язык? - последовал вопрос.
- Я много лет жил в России.
- А зачем уехали? Здесь вам лучше, да?
- Да. Если вы, мадам, не возражаете, я сниму шинель.
- Пожалуйста.
Новый пассажир снял шинель и предстал перед нами в длинной черной рясе.
- Ой, так вы же поп! - удивленно воскликнул Вова.
- Ты не ошибся, я действительно ксендз, как называют священников в Польше.
- А почему у вас шинель?
- Я военный священник. Полковый ксендз.
- Вот так штука! - сказал парнишка.- А в Красной Армии никаких попов нет.
Ксендзу не по душе пришелся наш маленький воинствующий безбожник, он помрачнел, схватил свою шинель, конфедератку и перешел в другое купе.
- Добился своего! - сказала в сердцах женщина и стала выговаривать сыну за бестактные вопросы, но вынуждена была замолкнуть. В нашем купе появился новый пассажир - невысокий господин в темном пальто и шляпе. Его встретила тишина, только слышно было, как постукивают колеса да позвякивает ложечка в стакане.
Углубившись в книгу, я не столько читал, сколько пытался угадать, был ли приход ксендза случайностью или преднамеренным трюком польской контрразведки. Мои размышления прервал новый пассажир, тоже отлично говоривший по-русски.
- Вы, по всей видимости, русский,- сказал он.- Очень приятно встретить земляка. Позвольте представиться. Виктор Александрович Березняк.
- Весьма рад,- ответил я.- Дубовский.
Из многословного рассказа нового пассажира мы узнали, что он архитектор, раньше жил в Киеве, но в семнадцатом году, когда начались "известные вам события", эмигрировал в Польшу.
- Сами понимаете, на чужой стороне несладко, да что поделаешь обстоятельства вынудили... Однако, - воскликнул он,- я по-прежнему люблю Россию и всегда рад поговорить с русскими!
Жена дипломата и я не могли сказать того же о себе. У нас не было никакого желания поддерживать разговор с белым эмигрантом, тем более, что обаянием он не отличался, а его устаревший словарь, взгляды и психология обывателя выдавали в нем личность серую, заурядную.
Нам стало противно. Женщина занялась Вовой, тихо ему что-то втолковывая, я же демонстративно отвернулся к окну, показывая нежелание вести разговор. Однако он и виду не подал, что заметил нашу неприязнь. Угодливо предложил мне французскую сигарету, попросил у меня русскую папиросу и развязным тоном продолжал:
- Так хочется раскрыть свою душу! Надеюсь, вы меня поймете. Эмигрант! Само слово звучит оскорбительно. До сих пор, поверите ли, я не принял польского гражданства и надеюсь, что мне разрешат вернуться на родину. Правда,- он горестно развел руками,- на мои три заявления я получил три отказа. Смешно! Разве я враг обновленной России? Нет, буду подавать заявления еще и еще, пока не получу разрешения. Как вы считаете, добьюсь я своего?
Я обратил внимание на то, что у "архитектора", как и у ксендза, не было с собой ни чемодана, ни портфеля. Это обстоятельство насторожило меня. Мелкие шпики часто допускают небрежности в работе. Но на вопросы надо было отвечать, чтобы не вызвать у него подозрений, и я как можно спокойнее произнес:
- Не исключено, что добьетесь. Много честных эмигрантов вернулось в Советский Союз. Все зависит от личности заявителя.
"Архитектор" стал горячо убеждать меня в том, что он человек аполитичный, безвредный, и вдруг, без всякой логической связи с предыдущим, задал вопрос:
- Вы, кажется, дипломат?
- Нет, вы ошиблись. Я инженер.
С этими словами я вышел из купе и, прислонясь к окну, за которым мелькали поля и полустанки, закурил. Не прошло и двух минут, как рядом раздался все тот же вкрадчивый голос:
- Не помешаю? Миллион извинений...
- Места всем хватит,- не очень приветливо ответил я, так как назойливость ласкового господина стала всерьез раздражать меня.
Он тоже закурил и как бы невзначай повел такой разговор:
- Может быть, вы не откажетесь пообедать со мной в вагоне-ресторане? Если у вас туговато с валютой, я расплачусь.
- Благодарю вас, но я еще не проголодался.
- Да вы не стесняйтесь, господин Дубовский.
- Я и не думаю стесняться.
- Тогда в чем же дело, можете рассчитывать на меня. Мы же свои люди!
- Вы ошибаетесь. Обедать с вами я не намерен.
- Но я настаиваю!
Нахальный шпик совсем обнаглел и вывел меня из терпения. Я ткнул папиросу в пепельницу и громко произнес:
- Послушайте меня, господин... Не помню вашей выдуманной русской фамилии... Исчезайте - и немедленно, благо багажа с вами, кроме провокаций, нет. Если вы сейчас же не испаритесь, я вызову полицию и пожалуюсь, что вы пристаете в вагоне к лицам, имеющим дипломатический паспорт. За такую грубую работу ваши хозяева не похвалят вас. Итак, принимаете мои условия или желаете объяснений с властями?
Провокатор побледнел. Не отрывая от меня сощуренных ненавидящих глаз, он попятился к выходу и через тамбур перешел в другой вагон.
Больше ко мне шпиков не подсылали, хотя дальнейший путь также не был безмятежным. Проехав Польшу, мы оказались на территории фашистской Германии. Перроны вокзалов пестрели гитлеровскими флагами, мрачной униформой штурмовиков и гестаповцев.
На этом отрезке дороги меня также могли подстерегать всякие неприятности. Я отлично знал ненависть немецких фашистов к Советскому Союзу, повадки агентуры из аппарата адмирала Канариса и Гиммлера и поэтому был настороже.
Но мальчик Вова не улавливал настроения взрослых и продолжал оставаться самим собой. На польско-германской границе, когда в купе вошли гитлеровские контролеры в военной форме, он бесцеремонно воскликнул:
