Россия в концлагере - Солоневич Иван Лукьянович (список книг txt) 📗
БАРИН НАДЕВАЕТ БЕЛЫЕ ПЕРЧАТКИ
На другой же день Стародубцев глядел окончательным волком. Даже сознание того, что где-то в джунглях третьей части «прорабатывается» его донос, не было достаточно для его полного удовлетворения.
Мой «рабочий кабинет» имел такой вид.
В углу комнаты табуретка. Я сижу на полу, на полене. Надо мною, на полках, вокруг меня на полу и передо мною на табуретке – все мои дела; их уже пудов пятьдесят. Пятьдесят пудов пестрой бумаги, символизирующей сорок пять тысяч человеческих жизней.
Проходя мимо моего «стола», Стародубцев с демонстративной небрежностью задевает табуретку ногой, и мои дела разлетаются по полу. Я встаю с окончательно сформировавшимся намерением сокрушить Стародубцеву челюсть. В этом христианском порыве меня останавливает голос Якименко:
– Так вот он где. Я оборачиваюсь.
– Послушайте, куда вы к чертям запропастились? Ищу его по всем закоулкам УРЧ. Не такая уж миниатюрная фигура. А вы вот где приткнулись. Что это? Вы здесь и работаете?
– Да, – уныло иронизирую я. – Юрисконсультский и планово-экономический отдел.
– Ну, это безобразие! Не могли себе стола найти?
– Да все уж разобрано.
– Tarde venientibus – поленья, – щеголевато иронизирует Якименко. Бывает и так, что – tarde venientibus – поленьями.
Якименко понимающим взором окидывает сцену – перевернутую табуретку, разлетевшиеся бумаги, меня, Стародубцева и наши обоюдные позы и выражения лиц.
– Безобразие все-таки. Передайте Богоявленскому, что я приказал найти вам и место, и стул, и стол. А пока пойдемте ко мне домой. Мне с вами кое о чем поговорить нужно.
– Сейчас, я только бумаги с полу подберу.
– Бросьте. Стародубцев подберет. Стародубцев, подберите.
С искаженным лицом Стародубцев начинает подбирать. Мы с Якименко выходим из УРЧ.
– Вот идиотская погода, – говорит Якименко тоном, предполагающим мою сочувственную реплику. Я подаю сочувственную реплику. Разговор начинается, так сказать, в светских тонах; погода, еще о художественном театре начнет говорить.
– Я где-то слыхал вашу фамилию. Это не ваши книжки по туризму?
– Мои.
– Ну, вот. Очень приятно. Так что мы с вами, так сказать, товарищи по призванию. В этом году собираюсь по Сванетии.
– Подходящие места.
– Вы как шли? С севера? Через Донгуз-Орун?
Ну, чем не черные тюльпаны?
И так шествуем мы, обсуждая прелести маршрутов Вольной Сванетии. Навстречу идет начальник третьей части. Он почтительно берет под козырек. Якименко останавливает его.
– Будьте добры мне на шесть вечера машину. Кстати, вы знакомы?
Начальник третьей части мнется.
– Ну, так позвольте вас познакомить. Это наш известный туристский деятель, тов. Солоневич. Будет вам читать лекции по туризму. Это…
– Да, я уже имею удовольствие знать товарища Непомнящего.
Товарищ Непомнящий берет под козырек, щелкает шпорами к протягивает мне руку. В этой руке – донос Стародубцева, эта рука собирается поставить меня к стенке. Я тем не менее пожимаю ее.
– Нужно будет устроить собрание наших работников. Вольнонаемных, конечно. Тов. Солоневич прочтет нам доклад об экскурсиях по Кавказу.
Начальник третьей части опять щелкает шпорами.
– Очень будет приятно послушать.
На всю эту комедию я смотрю с несколько запутанным чувством.
…Приходим к Якименко. Большая чистая комната. Якименко снимает шинель.
– Разрешите, пожалуйста, товарищ Солоневич, я сниму сапоги и прилягу.
– Пожалуйста, – запинаюсь я.
– Уже две ночи не спал вовсе. Каторжная жизнь.
Потом, как бы спохватившись, что уж ему-то и в моем-то присутствии о каторжной жизни говорить вовсе уж не удобно, поправляется.
– Каторжная жизнь выпала на долю нашему поколению.
Я отвечаю весьма неопределенным междометием.
– Ну, что ж, товарищ Солоневич. Туризм – туризмом, но нужно и к делам перейти. Я настораживаюсь.
– Скажите мне откровенно. За что вы, собственно сидите?
Я схематически объясняю: работал переводчиком, связь с иностранцами, оппозиционные разговоры.
– А сын ваш?
– По форме – за то же самое. По существу – для компании.
– Н-да. Иностранцев лучше обходить сторонкой. Ну, ничего. Особенно унывать нечего. В лагере культурному человеку, особенно если с головой, не так уж плохо. – Якименко улыбнулся не без некоторого цинизма. – По существу не такая уж жизнь и на воле. Конечно, первое время тяжело. Но люди ко всему привыкают. И, конечно, восьми лет вам сидеть не придется. Я благодарю Якименко за утешение.
– Теперь дело вот в чем. Скажите мне откровенно, какого вы мнения об аппарате УРЧ?
Мне нет никакого смысла скрывать это мнение.
– Да, конечно. Но что поделаешь? Другого аппарата нет. Я надеюсь, что вы поможете мне его наладить. Вот вы вчера говорили об инструкциях низовым работникам. Я вас для этого, собственно говоря и побеспокоил. Сделаем вот что. Я вам расскажу, в чем заключается работа всех звеньев аппарата, а вы на основании этого напишете этакие инструкции. Так, чтобы было коротко и ясно самым дубовым мозгам. Пишите вы, помнится, недурно.
Я скромно склоняю голову.
– Но, видите ли, товарищ Якименко, я боюсь что на мою помощь трудно рассчитывать. Здесь пустили сплетню, что я украл и сжег несколько десятков дел, и я ожидаю…
Я смотрю на Якименку и чувствую, как внутри что-то начинает вздрагивать.
На лице Якименки появляется вчерашняя презрительная гримаса.
– Ах, это? Плюньте.
Мысли и ощущения летят стремительной путаницей. Еще вчера была почти полная безвыходность. Сегодня – плюньте. Якименко не врет, хотя бы потому, что врать у него нет никакого основания. Неужели, это в самом деле Шпигель? Папироска в руках дрожит мелкой дрожью. Я опускаю ее под стол.
– В данных условиях не так легко плюнуть. Я здесь человек новый.
– Чепуха все это. Я этот донос… это дело видал. Сапоги в смятку. Просто Стародубцев пропустил все сроки, запутался и кинул все печку. Я его знаю. Вздор. Я это дело прикажу ликвидировать.
В голове становится как-то покойно и пусто. Даже нет особого облегчения. Что-то вроде растерянности.
– Разрешите вас спросить, товарищ Якименко, – почему вы поверили, что это вздор?
– Ну, знаете ли. Видал же я людей. Чтобы человек вашего типа, кстати и ваших статей, – улыбнулся Якименко, – стал покупать месть какому-то несчастному Стародубцеву ценой примерно… сколько это будет? Там, кажется, семьдесят дел. Да? Ну, так значит, в сумме лет сто лишнего заключения. Согласитесь сами, непохоже.
– Мне очень жаль, что вы не вели моего дела в ГПУ.
– В ГПУ – другое. Чаю хотите?
Приносят чай, с лимоном, сахаром и печеньем.
В срывах и взлетах советской жизни, где срыв – это смерть, а взлет – немного тепла, кусок хлеба и несколько минут сознания безопасности, я сейчас чувствую себя на каком-то взлете, несколько фантастическом.
Возвращаюсь в УРЧ в каком-то тумане. На улице уже темновато. Меня окликает резкий, почти истерический, вопросительный возглас Юры:
– Ватик? Ты?
Я оборачиваюсь. Ко мне бегут Юра и Борис. По лицам их я вижу, что что-то случилось. Что-то очень тревожное.
– Что, Ва, выпустили?
– Откуда выпустили?
– Ты не был арестован?
– И не собирался, – неудачно иронизирую я.
– Вот, сволочи! – с сосредоточенной яростью и вместе с тем с каким-то мне еще не понятным облегчением говорит Юра. – Вот, сволочи!
– Подожди, Юрчик, – говорит Борис. – Жив, и не в третьей части, и слава Тебе, Господи. Мне в УРЧ Стародубцев и прочие сказали, что ты арестован самим Якименкой, начальником третьей части и патрулями.
– Стародубцев сказал?
– Да.
У меня к горлу подкатывает острое желание обнять Стародубцева и прижать его так, чтобы и руки и грудь чувствовали, как медленно хрустит и лопается его позвоночник. Что должны были пережить и Юра и Борис за те часы, что я сидел у Якименки, пил чай и вел хорошие разговоры?
