Флотоводец - Кузнецова Раиса Васильевна (читаем книги .TXT) 📗
Мы вернулись в Москву. Поселились в «маршальском» доме по ул. Грановского. Прожили здесь до 1957 г. Так как во время пожара сгорело почти все наше имущество — обстановка, картины, посуда и пр., пришлось заново приобретать все необходимое. На все, что было куплено, я сохранила документы.
Эти последние пять лет работы оказались для Н.Г. самыми тяжелыми. В ВМФ было много неполадок. Корабли строились по старым проектам. В судостроении диктовал и хозяйничал минсудпром. Как человек военный, Николай Герасимович принял новое назначение. И в нем еще оставались силы и стремления, чтобы исправить положение. Позже я узнала, сколько и каких докладов Николай Герасимович направил в Правительство, как он «бил в колокола» об устаревшем флоте и вооружении, о необходимости принятия новой программы судостроения. Но его не хотели слушать. Напряжение было велико. И как известно, все кончилось для Николая Герасимовича печально.
Отстранение от должности и снижение в звании в 1956 г. он встретил мужественно. Считал это незаконным, ибо никто не предъявил ему никаких оснований, не вызвал для объяснений. После семиминутного выговора министра Г.К. Жукова и отказа объяснить причины, вернулся оскорбленным. Писал несколько писем — на них не ответили. До 1965 г. жил как под домашним арестом. Нас никто не навещал. Н.С. Хрущев же шумел, будто Кузнецов ездит по флотам, выступает против него. Николай Герасимович с большой выдержкой относился к такой злобной клевете. Однажды его встретил в поликлинике Андрей Васильевич Хрулев и напустился: «Почему никуда не ходите, почему не «воюете», не требуете приема у Хрущева?» Якобы Никита Сергеевич, ожидая его, сказал: «Не мне же идти к нему на поклон». Николай Герасимович ответил: «Хожу с женой в Большой и Художественный театры, в концерты и на выставки. А поход к Никите Сергеевичу в мои планы не входит».
До конца верил он в свою правоту. Не получив ни одного ответа, как-то сказал: «Укусила вошь — заболел тифом. Ничего не поделаешь, ведь тут не поможешь, нужно переболеть».
Последние 18 лет наша жизнь прошла в Раздорах. В поселке, пограничном с Барвихой, мы арендовали дом у ХОЗУ ВМФ, а казенную дачу сдали. Платили за уголь, свет, газ, ремонт, телефон и воду. На это уходили наши накопления. Чтобы ездить в город, купили «Победу». Старались жить, как раньше, не замечать того, что случилось. Московскую квартиру задумали обменять на меньшую, поскольку на оплату за нее уходила половина пенсии Н.Г., а льготы нам не были положены. Решили поменяться с Маршалом Рокоссовским, который как раз искал себе большую. Зашел домоуправ, подсчитал квартплату — 500 руб. Нам подходило: сыновьям и нам по комнате, кабинет для Н.Г., общая столовая. И мы переехали в дом № 9 по улице Горького. Сделали капитальный ремонт за свой собственный счет. И прожили до 1998 г. Много страниц было написано здесь за письменным столом нашим Н.Г. до 1974 г. Семнадцать лет пролетели быстро. Когда приближалось его 75-летие в 1977 г., ветераны обратились в Моссовет с письмом, — просили установить в его честь памятную доску на стене у входа в наш подъезд. Им ответили, что этот вопрос «находится в компетенции директивных органов». И дело на этом остановилось.
Это отступление хотя и не к месту, но по теме. Просто горько делается на душе за Н.Г, за нашу действительность.
С первых дней, еще не зная, чем ему занять себя, Николай Герасимович, не раздумывая, стал изучать английский язык, много читал иностранной военной литературы, подбирал материалы к теме «Испания в сердце», переписывался с адмиралами Алафузовым, Владимирским, Пантелеевым. Сыновья учились. Я вела домашнее хозяйство, приходилось заботиться обо всех. Помогала Н.Г. вести переписку с читателями, с соплавателями, позже — дела с редакторами. Вместе с тем я всерьез увлеклась посещением публичных лекций — чудесных лекций Аникста в Московском университете — по литературе, истории искусства и древнерусскому искусству. Посещала Дом ученых, Третьяковку, Кремль. С группой ученых МГУ, Института психологии Академии наук ездили в Суздаль, Владимир, Боголюбов, Троице-Сергиеву лавру, Новый Иерусалим, по Москве и ее окрестностям. Сделала для себя много чудных открытий, вся была переполнена открывшимся мне миром. Об услышанном и увиденном рассказывала Николаю Герасимовичу. И мы забывали наши печали и положение.
У нас появились друзья из Института психологии Академии педагогических наук. Николая Герасимовича туда поставили на партийный учет. Там он вел семинар, слушатели его обожали. Наши новые друзья стали бывать у нас. С ними в дом приходил праздник. Шумные, веселые, довольные прогулкой, раскрасневшиеся от мороза (зимой), они вваливались в дом, и начинались… смех, разговоры, стихи, чай из самовара с горячими булками. Николай Герасимович рассказывал морские истории. И я видела, как доволен он вторжением молодости, как любит он людей, как важно ему общение с ними. Он молодеет. Уходя, гости извиняются за вторжение, а я чрезвычайно признательна им, думаю про себя: «Они и не подозревают, как нам было хорошо». Мы провожаем их до станции Раздоры. Возвращаемся — на душе тепло и радость от общения с очень интересной молодежью, влюбленной в музыку, поэзию, историю. В то время мы часто ходили в консерваторию на концерты приезжих знаменитостей и наших: под управлением Рождественского (9-я симфония Бетховена), Кондрашина («Колокола» Рахманинова). Слушали самого Стравинского, много музыки Прокофьева. Часто билеты приносила все та же молодежь из Института психологии, а я покупала абонементы на годовые циклы. Николай Герасимович полюбил симфоническую музыку. Сохранилось много программ, рассматривая которые я вспоминаю о прошлом со светлой грустью. Я поражаюсь, как часто мы бывали тогда в театрах и концертных залах! Последней, что мы вместе слушали в 1973 г., была 3-я симфония Рахманинова.
Думаю, что это «лекарство» помогало Николаю Герасимовичу выжить. Я замечала, что после концертов он всегда был бодр. Ему нравилась публика. Вспоминаю один из походов в Большой театр в пятницу 28 ноября 1958 г. Смотрели балет «Дон Кихот». В заглавной роли танцевала О.В. Лепешинская, народная артистка СССР. Николай Герасимович смотрел внимательно. Казался грустным. Придя домой, долго молчал. Подошел к книжному шкафу, взял книгу Сервантеса, долго листал ее и сказал: «Как не похоже на то, что я читал. Послушай, когда в Картахене я обнаружил старое издание М. Сервантеса с прекрасными иллюстрациями, я был удивлен: ни в одном русском издании я не встречал ничего подобного. Та книга — это множество отдельных новелл, не связанных между собой, обилие действующих лиц. Я наслаждался, читая ее… и понял, что Дон Кихот, как это ни странно, и теперь еще остается у нас не таким, каким он показан в произведении Сервантеса: рыцарь печального образа — такой честный, такой святой, что даже смешной для нашей жизни. «Какой же ты чудак!» — не раз я слышал о себе… Я вижу в Дон Кихоте мечтателя, честного, преданного идеалу, для которого он готов подвергнуться лишениям и жертвовать всем. Он весь живет для других. Счастливый он человек, волевой. Многие представляют его слабым, нелепым. Это неверно. Он крепок, любил рано вставать, ходить на охоту. Человек тренированный, ловко, смело, умело владел шпагой. Настоящий храбрец и к тому же очень образован: хорошо знал французский, итальянский, арабский, латинский и другие языки…Совсем другой человек, чем принято считать».
Видели мы кинофильм «Дон Кихот» с участием Ф. Шаляпина. Но большого удовольствия ни он, ни я не получили. Единственное, что понравилось, — это предсмертная ария героя. Голос артиста искупал все недостатки сценария и актеров. Смотрели мы и кинофильм «Дон Кихот» с народным артистом СССР Н. Черкасовым.
Любил Николай Герасимович оперы Римского-Корсакова. Много раз слушали «Садко», «Снегурочку». Говорил: «Когда я слушал эту оперу, душевную и человечную, у меня всегда возникали в воображении мои северные края — хороводные песни, проводы масленицы». Как-то позвонил И.Д. Михайлов, бывавший у нас, и говорит: «Приходите сегодня в театр, у меня такая Снегурочка! Страшно около нее стоять — растает». Так он сказал о певице Масленниковой. Очевидно, Николай Герасимович любил оперы Римского-Корсакова потому, что он был моряком.
