Власов. Два лица генерала - Коняев Николай Михайлович (читать книги онлайн без TXT) 📗
Но это впереди, а пока расскажем, как все-таки проходила сама вербовка.
В первый раз Вильфрид Карлович, как он пишет в своей книге «Против Сталина и Гитлера», увидел генерала в колонне пленных…
«Власов был 1,96 метра ростом. Его поставили во главе колонны, и многие, должно быть, узнавали его. Это, вероятно, сделано было не случайно: мелкие душонки хотели его унизить».
В этом описании самое ценное то, что мы видим, как смотрел Вильфрид Карлович на своего будущего подопечного… Он словно бы преднамеренно накачивал себя сочувствием к нему.
«Власов произвел на меня положительное впечатление и своей скромностью и в то же время сознанием собственного достоинства, своим умом, спокойствием и сдержанностью, а особенно той трудно определимой чертой характера, в которой чувствовалась скрытая сила его личности. Это впечатление еще усиливалось всей его внешностью: бросающимся в глаза ростом худого широкоплечего мужчины, внимательным взглядом через толстые стекла очков, звучным басом, которым он, не спеша, четко излагал свои мысли. Иногда в его словах проскальзывали нотки легкого юмора».
Нетрудно предположить, что и Власов оценил такт немцев, приславших к нему человека, который в прошлом был не только подданным Российской империи, но и офицером русской императорской армии.
Обстоятельство, вроде бы и не имеющее никакого значения, но тем ни менее превращающее вербовку пленного генерала офицером-разведчиком как бы в переговоры офицера нынешней русской армии с офицером прежней русской армии.
Власов сделал ответный реверанс, поведав Штрик-Штрикфельдту, что один немец сыровар, их сосед, якобы дал его отцу взаймы довольно крупную сумму денег, чтобы он, Андрей Власов, мог учиться.
Похоже, что историю эту Власов тут же и придумал… Протоиерею Александру Киселеву он рассказывал потом, что отец его якобы был сверхсрочным унтер-офицером в гвардейском кавалерийском [136] полку, а в гвардейских полках был тогда распространен обычай помогать получать образование детям унтер-офицеров… Вот по просьбе Власова-отца и выхлопотали Власову-сыну стипендию «Николая Чудотворца».
Но Штрик— Штрикфельдт ничего не знал о способности генерала приспосабливать свою биографию к собеседнику и «немца сыровара» принял за чистую монету, и умилился всем своим большим и добрым немецким сердцем.
«В этот мой первый визит у Власова, — пишет он, — мы говорили обо всем, только не о военных делах. Наш разговор о большой нужде, в которой живут простые русские люди по ту и по эту сторону фронта, казалось, сразу сблизил нас».
Столь же задушевными были и последующие беседы Андрея Андреевича Власова с Вильфридом Карловичем.
Власов расспрашивал о германских целях войны.
На откровенность бывшего советского генерала бывший офицер русской императорской армии также отвечал откровенностью, хотя, конечно, как оговаривается он, присяга ставила ему определенные границы.
После этих реверансов Штрик-Штрикфельдт перешел к делу…
«Вскоре я поставил Власову решающий вопрос, не является ли борьба против Сталина делом не одних только немцев, но также, и в гораздо большей степени, делом русских и других народов Советского Союза?»
Власов задумался.
Потом начал рассказывать, что в Советском Союзе не только народные массы, но и многие военные, даже некоторые ответственные работники настроены против Сталина. Однако террор в России подавляет любую попытку организованного сопротивления.
Вильфрид Карлович кивал, слушая Власова. Он и сам думал и чувствовал так, и поэтому ему нравились мысли генерала.
«В такие минуты генерал выглядел, как старый мудрый китаец. Умные и неподвижные черты лица его не выдавали его чувств».
И тут Власов неожиданно сказал, что уже говорил с офицерами в лагере…
— И что же?
— Большинство из них борьбу со Сталиным считают своим патриотическим долгом… Другое дело, на чьей стороне…
— Как это, на чьей?!-удивился Штрик-Штрикфельдт. — Разве существует выбор? Кто еще борется сейчас со Сталиным?
— Выбора нет…-вздохнув, согласился Власов. Заложив руки за спину, он остановился у окна. — Англичане уже подвели нас однажды. Американцы [131] заключили договор со Сталиным, но ведь и немцы, кажется, не нуждаются в нас… Как вы представляете себе участие русских в борьбе против Сталина?
Штрик— Штрикфельдт сказал, что он по-прежнему верит в освободительную войну, в освобождение России от большевизма.
— И это несмотря на то что вожди национал-социалистов одержимы высокомерием, а потому слепы и не склонны разработать разумную политическую концепцию. Но я не один, Андрей Андреевич… Позиция германского офицерского корпуса не такая, как у национал-социалистов.
Власов согласился с этим, сказав, что он и сам это заметил, беседуя с генералом Линдеманом и офицерами его штаба.
— Но что же все-таки мы можем сделать?-спросил он. — И что думает об этом ваш фюрер?
— Фюрер, к сожалению, все еще окружен пораженными слепотой людьми. Но фельдмаршалы и крупные офицеры здесь, в Генеральном штабе, делают, что могут, в сторону изменения политических целей войны и пересмотра наших отношений к русскому народу. Готовы ли вы сотрудничать с теми, кто хочет бороться против Сталина? Сотни тысяч русских уже помогают немцам в этой войне против Сталина, многие даже с оружием в руках. Но у них нет своего лица.
— Против Сталина-да! Но за что и за кого? И как? Дадут ли нам офицеры, о которых зы говорите, возможность выставить против Сталина не армию наемников, а русскую армию? Армию, которая будет получить приказы от национального русского правительства. Только высшая идея может оправдать выступление с оружием в руках против правительства своей страны. Только тогда будет оправдано и согласие на вашу помощь в борьбе против большевистской диктатуры. Тем более что люди в Кремле ведут псевдонациональную политику и патриотизм их поддельный.
Разговор был интересным, но опытному вербовщику Штрик-Штрикфельдту надобно было переходить от слов к делу. Как бы между прочим он попросил генерала изложить свои мысли в письменной форме. Он объяснил, что момент чрезвычайно благоприятный — начальник Генерального штаба Гальдер ждет от Гелена доклада и под этим соусом сейчас можно передать записку пленного генерала сразу в руки начальника Генерального штаба.
Штрик— Штрикфельдт не сказал своему другу Власову, что Гелен-человек, который курирует разведку восточного фронта, но Вильфрид Карлович ведь и сам признавался, что откровенность его всегда была ограничена рамками присяги.
Тем более что в главном он не кривил душою.
Он, как мы уже говорили, подобно многим прибалтийским немцам или даже самому Йозефу Геббельсу искренне считал, что Германия должна воевать не с Россией, а с большевизмом. [138]
Екатерина Андреева остроумно заметила, что, «живя в СССР, Власов привык к ситуации, когда система террора пронизывает всю жизнь, а критиковать официальную политическую линию без санкции свыше весьма рискованно. Поэтому, когда немецкие офицеры проявляли открытую враждебность нацистской политике, Власов делал заключение, что это отражает какие-то директивы, а значит, в политике могут наступить изменения».
Андрей Андреевич, в совершенстве постигший принципы советской военной бюрократии, и предположить не мог, что в германской армии офицер невысокого ранга может высказывать противоречащие официальной доктрине идеи.
Власову, знающему, как строго обстоят дела с подобной самодеятельностью в советской армии, казалось, что его собеседник высказывает то, что уже твердо решено в немецких верхах, хотя пока и не объявлено открыто.
Поэтjму— то вопреки очевидности и поверил он-так хотелось поверить в это! — что политика немцев по отношению к России и в самом деле изменится.
Вероятно, и это тоже «помогло» Власову обмануться…
Он составил записку.
И хотя Власов и вписал туда фразу о готовности поставить себя в распоряжение своего народа в борьбе за свободу, главные мысли этого меморандума были направлены на то, чтобы сделать измену Родине для военнопленных как бы и не изменой вообще…
