От Сталинграда до Днепра - Абдулин Мансур Гизатулович (читать книги полностью .txt) 📗
Танкисты, разумеется, заметили целящегося в них из противотанкового ружья советского офицера, начали поворачивать в нашу сторону башню с пушкой и пулеметами.
Мы с Колей Корсуновым лежим рядом под ногами Билаонова. И вот ведь штука: хобот танкового ствола, разворачиваясь к нам, постепенно укорачивается и скоро уставился на меня черной дырой-зрачком. Я понимаю, что это смерть: зрачок ходит вверх-вниз, влево-вправо — это он ловит нас, чтоб «сфотографировать» точнее… Если бы вместо майора сейчас с ПТР стоял любой другой человек, я бы давно сиганул подальше в сторону! Ведь уж, казалось бы, все равно погибнет сейчас Билаонов, какая разница, что он подумает о тебе в последний момент… Но такова сила влияния этого человека, что невыносимо, чтоб даже напоследок он подумал о тебе: «Трус!»
Комполка все целится. Я приготовился принять смерть вместе с моим комполка и его адъютантом Колей Корсуновым. Сейчас все трое мгновенно умрем…
Грохнуло так сильно, что я не сразу понял, откуда грохнуло. Танк выстрелил или ПТР? Но если я пытаюсь это понять, значит, я жив и живы комполка и Коля! Значит, первый выстрелил Билаонов?! Комполка стреляет еще раз, и я замечаю, что он ранен в правую руку… Танк загорелся! Мы с Колей хотим отвести раненого в безопасное место, но он уперся, приходится делать ему перевязку здесь. Фашисты торопятся выскочить из горящего танка, но автоматные очереди превращают энергично прыгающих фрицев в тряпичные куклы…
Да, появление Билаонова на позициях в критический момент, продемонстрированное им уничтожение фашистского танка заставило наш батальон сделать невозможное: скоро остальные пять танков, видимые в поле моего зрения, стали пятиться назад. Немцы уходят!..
В соседних полках тоже сумели переломить ход боя. Дивизия наша сохранила прежние позиции за собой.
На следующий день я был приглашен на заседание полкового партбюро, где единогласно занесли и мою фамилию в полковую книгу героев войны. Гвардии майор Павел Семенович Билаонов с перевязанной правой рукой сидел в президиуме, и я сидел рядом с ним. После заседания партбюро мы проводили Билаонова в госпиталь. Полк принял временно его заместитель по боевой части Тукхру Иван Иванович.
Я по долгожительству из всех комсоргов нашего батальона держу своеобразный рекорд. Держу…
С раннего утра события развиваются следующим образом. Трое наших конных разведчиков во главе с помощником начальника штаба полка старшим лейтенантом Власовым, вернувшись из глубокой разведки, доложили командиру полка: Станицын Казачок свободен.
Деревня сгорела, жителей нет… Мы получаем приказ: «Батальонам продолжать движение колоннами вперед, а разведчикам обеспечить дозор впереди колонны на расстоянии постоянной видимости». Разведчики, откозыряв, поскакали вперед, а батальоны двинулись по большаку за разведчиками. Пройдя не более пары километров без всяких ЧП, вдруг на наших глазах двое из конников рухнули с перепуганных лошадей, а в следующий миг третьего разведчика двое фрицев стащили с коня и уволокли за горизонт. Перепуганные кони примчались к нам обратно, и с трудом удалось их поймать. Мы сразу же развернулись боевыми порядками — «в цепь» — и продолжаем продвигаться, не встречая на своем пути никаких помех. Входим в сгоревшую и дымящую деревню. Да, действительно сгорела дотла и ни одной живой души! Вот она, наглядная картина «выжженной и мертвой зоны»!
Погода жаркая и безветренная. Горький и едкий дым от пожарища закрыл над деревней небо. Солнце превратилось в большую чугунную сковороду. О том, что здесь была деревня, напоминают только стоящие как памятники над могилами — холмами куч головешек большие полуразрушенные и закопченные дымом глинобитные печи с широко разинутыми ртами и квадратными глазницами… Вокруг печек столпились обгорелые черные остовы вековых деревьев, напоминающие собой несчастных людей с распростертыми вверх руками, и будто они, обращаясь к Всевышнему, вымаливают у него для себя пощаду, но, не дождавшись ее, сгорели и теперь так застыли, чтобы все видели и убедились, что никакого Всевышнего на небе никогда не было и нет!….
Вокруг печек кое-где валяются искореженные в огне пожарища самодельные железные кровати с ажурными искривленными спинками. Там же валяются большие и малые чугунные и глиняные горшки. А на боках и спереди печек сквозь копоть просматриваются наивные и забавные рисунки, написанные химическими чернилами: «Корзинки подсолнухов», «Парубок со своей дивчиной», «Котята с мячом», «Петухи-драчуны» и «Хохлатки с цыплятками»… Мы медленно продвигаемся вдоль улицы.
В центре деревни, как и в любой, стоит журавель с высоко поднятым пустым деревянным ведром. Мы поспешили к колодцу с надеждой глотнуть свежей и прохладной воды. Не доходя до него, с краю улицы мы обнаружили труп старшего лейтенанта Власова. Его истерзанное тело мы погрузили в штабную машину, на которой его увезли на окраину деревни, чтобы там похоронить. Спешим к колодцу. Опускаем деревянную бадью вниз. Бадья ударяется о что-то непонятное, но не о водную поверхность, словно колодец высох. Вытаскиваем бадейку и видим на ней кровь… Все ясно, в колодец немцы сбросили трупы….
Недалеко от колодца опять видны трупы совершенно обнаженных женщин и даже малолетних девочек. Мы накрыли их своими плащ-палатками и пошли, совершенно подавленные, дальше…
В одной из печек я увидел крупного и слегка опаленного серого кота. Он лежит на животе в классической позе, подобрав под себя лапы и положив рядом пушистый хвост. Его печальный взгляд совершенно безразличен ко всему окружающему миру.
Кот не обращает на меня никакого внимания и не собирается удирать. У меня возникло сомнение: «А живой ли он?» И вдруг вижу, как у него из глаз текут слезы. Значит, живой… Мне очень хотелось погладить этого кота, но я не посмел, так как не заслужил этого…
Я с невыносимой болью и жгучей тяжестью в душе отошел от этой печки, от сгоревшей хаты, от осиротевшего и чудом оставшегося живым «хозяина» — кота…
В конце пепелища мы увидели почти призрачную женскую фигуру, которая в дыму внезапно появляется и так же исчезает. Она, видимо, давно тут нас поджидает на краю дороги. Подходим к ней вплотную и останавливаемся вокруг нее. Нам интересно получить от живой свидетельницы правдивую информацию о том, что тут произошло. Женщина хоть до крайности истощена, но стоит прямо. Ее пепельно-седые, густые и волнистые волосы, до пояса, говорят о том, что она еще молода. Ее голова и лицо — пергаментная кожа, натянутая на череп. Заостренный и тонкий нос-клюв и глубоко запавшие глаза, бессильно опущенные костлявые руки и ноги-спички наводят меня на мысль, что перед нами человек, вышедший к нам навстречу с того света. Мы боимся спрашивать ее о чем-либо потому, что в ней еле-еле теплится жизнь. Один из пожилых пехотинцев, у которого сохранилась еще вода, наливает в стаканчик и подает ей. Она взяла стаканчик в свои тонкие и дрожащие пальцы и медленно с наслаждением выпила. Затем вернула пустой стаканчик, произнося по слогам: «Спа-си-бо-чки, но вы запоздали». Выговорив эти слова, она свалилась на руки пехотинца, который стоял ближе всех возле нее. Ее голова отвисла назад с открытыми глазами, а руки свесились, как пустые рукава. Мы поняли, что она мертва…
Наконец мы оказались на окраине деревни и подумали, что уже все позади. Но самое страшное мы увидели только тут. Вот они — все жители от мала до велика лежат рядом с дорогой. Пехотинцы, обнажив свои головы, медленно двигаются мимо нескольких сотен расстрелянных женщин, стариков и детей. Нам тяжело и стыдно. Я плачу навзрыд, задыхаясь от злости и ярости. В своих мыслях клянусь отомстить за это зверство власовцам и фрицам! И я это исполню в самое ближайшее время!
Двум смертям не бывать!
И вот наш 32-й гвардейский стрелковый корпус получил боевой приказ: форсировать реку Ворсклу с левого берега на правый, чтобы выйти к Полтаве с запада.
Ширина реки невелика — не более ста — ста двадцати метров. И глубина позволила бы перейти ее вброд. Но у реки болотистая пойма шириной не менее тысячи метров. Где и как форсировать Ворсклу? Разведчики с помощью населения самым подходящим местом для форсирования определили насыпную гравийную дорогу и мост через всю пойму. Подступы к мосту надо захватить и не дать фашистам разрушить его. Насыпная дорога через пойму высокая — пять-шесть метров, откосы крутые: кувыркнешься — и с маху засосет болото…
