Как я изменил свою жизнь к лучшему - Литвинов Сергей (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗

Сбылась мамина мечта побывать на Чаре. Папа радовался общему «бродяжничеству». Мы с Викшей чувствовали себя совершенно счастливыми.

Это была не жизнь, а какое-то сплошное настоящее чудо!

Независимо от того, кто в нем принял участие – Бог, Дед Мороз или судьба.

В девять лет я испытала жестокое разочарование в любви.

Наша маленькая семья переехала из деревни в город, и папа стал работать в райсовете.

Дети тут были другие – более развитые, что ли, и чуть менее открытые, особенно девочки. Они собирали портреты киноактеров и менялись друг с другом открытками.

Моей новой подружке Фае очень нравился Владимир Коренев. Чтобы заполучить редкую открытку с портретом «человека-амфибии», она поменяла Шурика на Ивана Бровкина, Ивана Бровкина на адъютанта его превосходительства и, добавив к адъютанту его превосходительства Штирлица, стала обладательницей Ихтиандра.

К весне после премьеры зарубежного фильма «Ромео и Джульетта» девочки увлеклись анкетами. Каждая в классе должна была ответить, верит ли она в любовь: а) с первого взгляда? б) с одноклассником? в) до смерти? «Да» или «нет» – зачеркнуть».

И, наконец, Фая влюбилась в мальчика из параллельного класса Вовку Дягилева, потому что он влюбился в меня.

Это ни для кого не было тайной.

Вовка даже на стене школьного туалета нацарапал название курортного города: ЯЛТА (на самом деле эта аббревиатура означала: «Я люблю тебя, А…»).

Получив от Вовки записку с предложением «встретицца после школы у парка», я холодно ответила: «Если подтянешься по русскому языку».

Что мне был Вовка?

Мы и так ежедневно встречались в школе.

Не зная, чем привлечь к себе мое внимание, Вовка притащил в школу альбом с рисунками молодого учителя черчения и рисования Анатолия Петровича. Он снимал у Дягилевых комнату.

Я рассматривала рисунки – карандашные портреты красивых девушек, детей, стариков, узнавала берег Лены у дебаркадера, домишки на приречной улице, эскизы каких-то старинных строений…

Полный альбом чудесных рисунков!

Я влюбилась в них.

В этот день я твердо сказала маме, что больше не хочу учиться в музыкальной школе, мне всегда нравилось рисовать, а не играть на пианино. Мама твердо возразила:

–?Художественной школы в нашем городе нет.

Я продолжила учебу в музыкальной и записалась в кружок, который вел в нашей обычной средней школе Анатолий Петрович.

Там меня (к собственному изумлению) сразу постиг успех.

Я старалась.

Анатолий Петрович хвалил мою фантазию и «верную руку». Однажды мы с ним случайно встретились в парке, он угостил меня мороженым и рассказал о художнике Тимофее Степанове – своем кумире.

Черт дернул меня за язык сказать по секрету Фае, что мы с Анатолием Петровичем встречаемся у парка после школы. Но этого показалось черту мало, его как с цепи спустили от вопросов заинтересованной Файки. Этот мерзкий бес, впечатленный, очевидно, фильмом Дзеффирелли, натрепал еще о какой-то кровной вражде между семьей Анатолия Петровича и моей, отчего наши встречи не только нежелательны, но даже опасны…

На следующий день о секрете знали все девочки и некоторые мальчики класса. В своей парте я нашла записку, предположительно – от оскорбленного Вовки: «Зачем наврала? У Анатолия есть невеста».

Без единой ошибки.

Папу вызвали в школу.

Признание в любви (к рисованию) я прорыдала в учительской. Кое-как успокоив, меня попросили выйти. Я думала, что учитель потребует по крайней мере моего исключения из школы, и удивилась, слыша через дверь его смех. Анатолия Петровича рассмешила «вендетта», и директор тоже смеялся, а папа смущенно говорил, что я наивная и глуповатая…

Говорил так, наверное, от стыда.

–?У вас талантливая девочка, – серьезно сказал вдруг директор. – Мы выдвинули ее акварельную работу на республиканский конкурс «Мы рисуем космос».

Некоторое время я заходила в класс с опущенной головой. От пламени моих щек можно было разжигать костры пионерских зарниц. Но даже такие повести, печальнее которых нет на свете, когда-нибудь заканчиваются.

Если бы не Шекспир…

Много лет спустя моя маленькая трагедия стала основой для веселого рассказа в детской книжке (если я в рассказах что-то привра… то есть присочинила, так это для смеха).

Я немножко поколотила подружку Фаю. К чести ее надо сказать, она никому не нажаловалась, и мы с ней помирились.

Вовка скоро меня разлюбил.

Папа сказал маме, что неплохо бы начать развивать мои способности. В смысле – способности к рисованию. Мой «космический» рисунок выиграл первое место на конкурсе, «уехал» куда-то в Москву, и меня наградили детской туристической путевкой в Иркутск.

Жаль, поступить в художественное училище, как я мечтала, не пришлось, потому что сразу после школы я вышла замуж. Любовь меня постигла длинная, сама я все еще продолжаю ее постигать, хотя со времени первой встречи с мужем минуло около сорока лет.

Но и любовь к рисованию осталась со мной.

И к чтению.

Через год я прочла «Преступление и наказание». Дедушка задал по книге кое-какие вопросы и огорчился, узнав, что я пропустила массу недопонятых абзацев. Вдвоем мы перечитали роман вслух в зимние каникулы.

Память, эта вольтова дуга времени, часто перебрасывает меня в кабинет деда. У него мягкий, чуть рокочущий голос. Отвлекаясь от чтения, дедушка что-то объясняет, пускается в исторические детали, улыбается, – сияют белейшие зубы – собственные, не вставные…

Улыбка деда была такой – сияющей – до конца его жизни.

А ушел он от нас за три месяца до своего девяностолетия.

…Так получилось, что судьба моя оказалась тем еще Дедом Морозом и подготовила мне в подарок знакомство с художником Тимофеем Степановым. Он согласился дать интервью, когда я работала в газете.

Я знала, что он долго терпел нападки «соцреалистов». Его обвиняли в «злостной пропаганде язычества», но Степанов оставался верен избранной теме: писал серии картин, посвященных якутскому героическому эпосу олонхо.

Ко времени нашего разговора Тимофей Андреевич уже получил звание народного, и картины его экспонировались по всей Европе. Один из пяти первых профессиональных реставраторов, выпущенных «Репинкой», он работал в Национальном художественном музее, в реставраторской, и писал свои изумительные картины – огромные, от стены до стены.

У человека, переступившего через порог этого небольшого помещения, создавалась иллюзия «входа» в живописный сюжет. Я вошла, вернее, вышла на луг, полный солнца и лета, над которым парили крохотные крылатые человечки…

–?Духи трав и цветов?

–?Да, – кивнул художник. – Когда я был мудрым несмышленышем, я хорошо их видел.

–?Как вы сказали? Мудрым несмышленышем?!

И он рассказал, что, по якутскому поверью, дитя до пяти весен (якуты считают годы по веснам) понимает язык вещей, видит духов и его называют «мудрым несмышленышем». После пяти «потустороннее» зрение ребенка исчезает. Он полностью становится «земным», но еще четыре года его свежий разум впитывает сложные смыслы как губка, хотя поступки и представления о жизни остаются ребячьими.

Девять весен – черта, за которой человеческий дух полностью укрепляется к осмыслению окружающего мира.

Художник улыбнулся:

–?Жизнь – метроном, каждый год учит человека чему-то, но у некоторых детское зрение, или сила детского воображения – называйте этот феномен как хотите, – никуда не уходит после пяти весен… а бывает, и после девяти, если тебя коснется жезл Кудая.

Позже, гораздо позже я напишу роман о детях Кудая – небесного коваля, разбрасывающего по земле небесные камни. Это трехликое божество искушает людей творчеством.