Владимир Ковалевский: трагедия нигилиста - Резник Семен Ефимович (онлайн книга без txt) 📗
Открытие Оппеля никак не согласовывалось с воззрениями катастрофистов. Эволюционисту же оно показало, что привычные представления о следовании друг за другом геологических эпох не соответствуют действительности. Ведь в силу каких-то причин (например, поднятия морского дна) накопление осадков в данной местности могло прекратиться. И возобновиться через многие миллионы лет. Целые фауны могли вымереть и народиться за столь огромный отрезок времени, но геологи, изучающие разрез данной местности, этого не заметят. Оппель приподнял завесу над тем, что происходило в один из таких таинственных промежутков, и Ковалевскому нетрудно было понять, что вопрос о том, где же следует провести границу между юрой и мелом, приобретает важное значение.
Так возникла идея первой из двух его будущих геологических работ.
Воспользовавшись оттепелью и дождями, смывшими на время снежный покров, Ковалевский совершил «две экскурсии в миоцен», то есть осмотрел близ Мюнхена обнажения отложений среднетретичной эпохи. У него даже возникла мысль все лето «поработать практически», а для этого взять «мешок, молоток и дождевой плащ» и отправиться в Англию, представлявшую собой, по его выражению, «большой геологический учебник».
Между тем подошли каникулы, которые он, конечно же, должен был провести вместе с Софой. Ей хотелось в Италию, где она еще не бывала. Венеция, Генуя, Неаполь… Одни названия этих городов пьянили ее, как молодое вино, вызывая слабое головокружение и ощущение счастья. Однако из-за недостатка денег ей пришлось согласиться на более скромное путешествие – по югу Франции, куда Владимира влекли обнажения юрской и меловой формаций. Ему доставляла большое удовольствие мысль о том, что он снова увидит горы, «около которых ходил дураком, не зная, какие там прелести есть».
Путешествуя вдвоем с Софой, он не мог рассчитывать на сколько-нибудь продолжительные геологические экскурсии и поэтому был очень обрадован, когда узнал, что к ним хочет присоединиться Жанна Евреинова.
Жанна уже целую зиму жила в Гейдельберге вместе с Софой и Юлей. Ее появлению предшествовало отчаянное письмо. На нее обратил внимание великий князь, брат императора. Отец Жанны от радости почти потерял рассудок и лишил дочь тех малых крох самостоятельности, какие она сумела отвоевать. Преследуемая с двух сторон – великим князем и собственным отцом, – Жанна написала подругам, что готова утопиться.
Покончить с собой никогда не поздно, тотчас ответила ей Софа; если дошло до такой крайности, то, прежде чем броситься в воду, надо сделать попытку убежать из дому. А деньги, без которых далеко не убежишь, можно взять от имени Владимира Онуфриевича Ковалевского у управляющего книжным магазином на Невском проспекте – Евдокимова.
Не уступавшая Софе в решительности характера, Жанна в точности выполнила указания. Она благополучно добралась до границы и ночью по топкому болоту под выстрелами пограничной охраны перешла ее.
В Гейдельберге Жанна усердно долбила «свою поганую латынь» (по выражению Софы), готовясь поступить на юридический факультет. Через месяц она получила из дому заграничный паспорт, деньги и великодушное прощение, поэтому на каникулы собиралась в Петербург. Но родители дали понять, что высшему обществу еще слишком памятен скандал, вызванный ее бегством, так что ей пришлось присоединиться к Ковалевским.
…Запасшись походными сапогами, они втроем доехали до Ментоны – небольшого курортного городка в приморских Альпах, который, утопая среди апельсиновых и лимонных садов, широким амфитеатром спускался к морю, и оттуда прошли сто километров пешком до Савойи. Владимир, не раз уже бывавший в этих местах, служил своим спутницам отменным гидом.
Остаток каникул прожили в Ницце, откуда Ковалевский, оставляя Софу и Жанну, совершал геологические экскурсии, а под конец еще заехал в Марсель, чтобы осмотреть пресноводные отложения меловой формации. Здесь у него возникла идея работы, «которая, если удастся, будет отличной штукой», – как не замедлил он сообщить брату.
«Штука» состояла в том, что все представления о меловой формации строились исключительно на основе морских отложений, в чем Ковалевский видел «огромный недостаток», хотя и невольный, ибо наземные образования плохо сохранились и крайне бедны окаменелостями.
«Вот я и хочу, – писал Владимир Онуфриевич брату, – […] взять на диссертацию пограничные слои мела и третичной формации, но сделать это параллельно, т[о] е[сть] морскую серию от верхнего мела до миоцена и затем пресноводную серию, т[о] е[сть] чисто наземную […]. Из такой параллели можно вывести много хорошего, тем более что уже теперь я вижу, что эта пресноводная меловая фауна похожа до крайности на современную фауну Цейлона, Филиппин и вообще южных островов».
…Впоследствии Ковалевский осуществит эту идею во второй (и последней) своей геологической работе.
За прошедший год Ковалевский сильно истосковался по брату. Долгая затворническая жизнь, сопровождаемая однообразным трудом и минимумом внешних впечатлений, обострила чувства, пробудила дремавшие воспоминания…
Заветной мечтой Владимира стало совершить совместно с братом путешествие куда-нибудь в Африку, на Мадагаскар или, например, на Борнео, где один из них вел бы зоологические, а другой геологические исследования. В письмах Владимира подробно обсуждаются эти проекты, уточняются удобные сроки их осуществления и связанные с ними издержки. Он пишет о замечательных открытиях, какие они совершат, но за всем этим легко угадывается желание еще ближе сродниться с братом.
Получив известие, что Александр, утвержденный наконец ординарным, командирован за границу и выезжает в Неаполь, Владимир загорелся мыслью перехватить его где-нибудь по дороге. Письмо летит за письмом. Мелькают даты, адреса, названия городов и железнодорожных станций. «Мы так давно не виделись, что просто стали точно чужими, хотя в душе я знаю, что просто никогда не любил тебя так, как теперь», – писал Владимир, мечтая «потолковать на свободе и вообще опять соединить свои цели и желания».
Он даже отправил Софу одну в Мюнхен, а сам бросился в Виченцу – маленький городок в Северной Италии, через который лежал путь Александра.
Однако случилось так, что телеграмму с окончательным указанием места встречи он послал в Вену 8 апреля, а Александр, намечавший быть в австрийской столице 11-го или 12-го, миновал ее 7-го. Тщетно Владимир ежедневно являлся на почту, где Александр должен был оставить свой адрес. Когда стало ясно, что брат наверняка уже проехал мимо, Владимир чуть не разрыдался с досады. Он готов был ринуться следом за ним в Неаполь, но у него оставалось только 45 франков.
На летний семестр Софья Васильевна хотела перебраться в Берлин, но курс лекций по физической акустике, объявленный Гельмгольцем, заставил ее остаться в Гейдельберге. Ковалевский оказался в затруднительном положении. Ни в Гейдельберге, ни в Мюнхене ему уже нечему было учиться. В то же время он имел «много нравственных побуждений не расставаться с Софой опять на такое долгое время», ибо, по его словам, «она во многих отношениях человек странный, с которым надо быть постоянно, иначе она отчуждается».
Он переселился в мало привлекавший его Вюрцбург и часто, забирая с собой книги, на много дней уезжал в Гейдельберг, где даже снял отдельную комнату. Вдвоем с Софой они совершали длительные прогулки, но их уединения не нравились Жанне Евреиновой и приехавшей ненадолго Анюте. Они считали, что фиктивные супруги не должны придавать свопы отношениям слишком интимный характер. Возникали мелкие ссоры, стычки, недоразумения. По воспоминаниям Юлии Лермонтовой, Ковалевскому уже не жилось «так хорошо, как прежде». Он с нетерпением ждал окончания семестра, чтобы вместе с Софой отправиться в Англию: этот «геологический учебник», как мы помним, еще с зимы привлекал его.
Но прежде он все же хотел повидать брата и в середине июня поехал в Неаполь, чтобы прожить там недели две или три и под руководством Александра заняться сравнительной эмбриологией, наукой, которая, по его представлениям, необходима была ему как геологу.
