Возвышающий обман - Кончаловский Андрей Сергеевич (читать книги онлайн полностью без сокращений txt) 📗
Не помню уж точно, как он появился в моей жизни. Кажется, это было еще на «Романсе о влюбленных» – может, и раньше. Нам на съемку нужны были птицы. Узнали, что есть такой специалист по этой части – Ваня Теплов, Иван Михайлович. Он снабжал мосфильмовские картины канарейками, реквизитными собачками и прочей живностью.
Позднее я помогал ему при разводе с решением квартирных дел, он инвалид, имеет право на льготы. Но жену его понять могу. Поживи в комнатенке, заставленной сотней клеток с канарейками! А в придачу к ним еще и бесконечно плодящиеся собаки. Представляю, какой стоял запашок. Он же среди этой живности замечательно себя ощущал, и она вокруг него привольно произрастала, твари с превеликим удовольствием совокуплялись и множились, чувствуя в нем заботливую родственную душу.
Человек он примечательный. Родом из Бессарабии, с черными глазами, южным говором. Образования – два класса. Знаменит Ваня был чрезвычайным событием, некогда с ним произошедшим, – падением в бетономешалку. К технике безопасности в России всегда относились поплевывая – ни перил, ни заграждений на стройке не было, и со второго этажа строительных лесов он сверзился в бетонную кашу. Минуты четыре, пока вырубали электричество, его крутило и взбалтывало. Когда его, наконец, вытащили, врачи констатировали смерть. Ваню отвезли в морг, омыли холодной струей из брандспойта, положили на каменный пол. Вокруг покойники. Ходят студенты. Ваня все чувствовал, но ни глаз открыть, ни пошевелиться не мог – был парализован. Пролежал сутки. Мимо него таскали трупы на препарирование в анатомичку – в морге своя жизнь.
Шли два студента, жевали бутерброды. Каждый раз, когда кто-то проходил мимо, Ваня, поднапрягшись, шевелил указательным пальцем – единственным, как-то его слушавшимся.
– Ой, смотри, – сказал студент, поперхнувшись бутербродом. – Палец!
Так обнаружилось, что Ваня не умер, а просто в коме. Если бы не палец, его бы запросто оттащили на стол и тогда уже, по анекдоту, вскрытие показало бы, что покойный умер от вскрытия. Потом к нему в больницу приходил извиняться начальник стройки. Конфеты принес шоколадные. Боялся, что посадят...
Ваня не всем об этом рассказывал. Только когда между нами установились очень теплые отношения, он доверил мне этот диковинный биографический сюжет.
Послушный, исполнительный и очень нежный, Ваня стал моей нянькой – еще во времена «Романса о влюбленных», потом уходил к Никите, потом снова вернулся ко мне. Иногда сидишь, смотришь новости по телевизору. Входит Ваня, не говоря ни слова, выключает телевизор, садится напротив, перегородив экран.
– Ты что, Ваня?!
– Скучно. Поговорим?
– Ты что, е....а мать, не видишь? Я телевизор смотрю!
– А! Извини... Извини...
Включает телевизор. Уходит...
Такая в нем наивность. Это, конечно, характер. Соединение Швейка и гоголевского Хомы Брута. Он сирота, пережил голод. Рассказывал, как в детстве мальчишки отняли у него хлеб, самого распяли на кресте – привязали веревками. Совесть у него была чистая, проблемы мирозданья его не мучили – спал хорошо. И здоровье у него, несмотря на бетономешалку, было крепкое. А уж что касается мужских достоинств, то по этой части персонаж был вообще фантастический. В каждом городе, где случалось побывать, он успевал оприходовать столько особ женского пола, по большей части замужних, что оставалось только завидовать. Другого такого специалиста не было.
– Вань, почему тебе бабы так дают?
– Андрэй Серхэич, я неказистый, лысый, – говорил он, блестя золотыми зубами, – муж ж не поверит, что я его жену... это самое. На фанэре. Мы фанэру подстелим, и на фанэре я ее... А потом – дочку...
Все-таки великая вещь – нервная система. Всякого рода сомнения снижают либидо. Ваню сомнения посещали редко...
Всюду, куда мы приезжали на съемки, группа прежде всего снаряжала Ваню оприходовать кладовщицу винного магазина. После первого Ваниного визита кладовщица становилась покладистой, буквально ручной: можно было выносить от нее вино ящиками – и в 11 вечера, и ночью, и с раннего утра. Она сидела, терпеливо ждала, пока Ваня появится, приголубит ее и уйдет с очередным десятком бутылок.
– Вань, водка нужна!
– Сейчас, Андрэй Серхэич...
Замечательно изображала его Гурченко. Он подходил к ней с кружкой.
– Людмила Марковна! Чайку не хотите? Хороший чаек.
– Нет, не хочу. Ты Андрей Сергеичу дай.
– Да я дал Андрэй Серхэичу, ему не нравится. Он меня с этим чаем подальше послал. Может, вы выпьете. Не выливать же...
Мою маму он снабжал канарейками. Все его канарейки пели. Он учил их при помощи магнитофона. Со всем живым у него был свой разговор. Звери и птицы его не боялись. Садились ему на шею, на голову. Вот так, наверное, в деревнях начинался слух о некоем блаженном или святом.
Бедный Ваня! Недавно он пережил инфаркт, плохо себя чувствует. Надо ему позвонить. Неужели и на это у меня не будет времени?
Знаете ликер «Малибу»? Его любят с молоком девочки-хипповочки, лет шестнадцати-семнадцати.
Для меня Малибу звучало то ли как какаду, то ли как марабу, что-то тропически знойное, недостижимое и непонятное. Первый раз я услышал это название, когда Лиз Файоль, француженка, с которой я пытался сделать свою первую картину в Америке, сказала:
– Сегодня едем к Полу. В Малибу.
Это было буквально в первую неделю моего посещения Калифорнии в качестве «частного лица». Поехали всей французской колонией – на двух машинах. Едем по знаменитой Пасифик-Кост-хайвей – той самой дороге, которая ведет вдоль океана, от Сан-Диего наверх почти до Канады. Красивая дорога. До Малибу километров тридцать. Справа – виллы, знаменитый музей Пола Гетти, полный шедевров живописи: чуть ли не все наследство Гетти завещал музею. Богаче музея в мире, думаю, нет; может купить то, о чем Лувр и подумать не смеет. А слева вдоль океана – пыльные заборы, за ними деревянные крыши каких-то малопримечательных строений.
– Где мы? – спросил я.
– В Малибу.
Подъехали к одному такому забору. Когда вошли за пыльную стену, открылся океан. Все стало понятно: эти дома стоят на океане. Как я потом узнал, это была не Колония Малибу, а просто Малибу. Нас встретил хозяин дома, сценарист, очень симпатичный парень, в профессиональной карьере не сильно преуспевший.
Был чудный день. Французы приготовили еду, лилось калифорнийское вино. Сохранилось несколько фотографий: я с Сильвет Демез, винный угар, солнце, океан. Замечательно сидеть на океане, на собственной террасе, если любите океан. Я не знал, люблю ли океан, – на океане никогда прежде не жил. Я был в восторге. Вокруг – калифорнийская околокинематографическая тусовка, пахнет нагретой сосновой доской, играет Пол Даймон: я запомнил эту музыку, даже сохранил где-то пластинку.
Океан здесь был, как всегда, красив и неприветлив. Купаться холодновато. Но зато я чувствовал себя свободным человеком. Первый раз я купался в Калифорнии пятнадцатью годами раньше, когда меня привез в эти же места Уоррен Битти. Кстати, в «Низких истинах», описывая его машину, я ошибся – машина у него была не красная, а черная, с обивкой из красной кожи. Сейчас вышла книга, в которой эта машина описана: называется «Беспечные ездоки и разъяренные быки», по названиям двух прославленных картин. Я смакую эту книгу. Вы не задумывались, почему приятно узнавать пакости про знаменитых людей, особенно если ты с ними знаком? Вот и приходит в голову: а не собрать ли в следующей книге полную помойку сплетен про своих знакомых? Это я так, пугаю...
Эта поездка в Малибу относится к 1981 году. Знал ли я, что спустя год встречу Ширли Мак-Лейн и та невзначай предложит приехать к ней. В Малибу.
– Вы знаете, где это?
– Знаю, – сказал я.
Я приехал к ней на уик-энд, в конце которого она сказала:
– А почему бы нам не попробовать жить вместе?
