Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Выжутович Валерий Викторович (мир бесплатных книг .TXT, .FB2) 📗

Все, что Байбаков сказал о Сталине, он сказал в начале 1990-х. И это многое в его оценках объясняет. По сути, вся книга «От Сталина до Ельцина» - страстный, исполненный негодования ответ «клеветникам. России». Так и сказано: «Сегодняшние фальсификаторы и клеветники тщатся извратить смысл и задачи политики Советского Союза тех лет, доказать геополитический сговор Сталина и Гитлера, тот факт, что, мол, коммунизм и фашизм - почти одно и то же. Это клевета и на всех нас, и на историю страны».

Последний сталинский нарком, как и положено последнему солдату империи, на исходе сил держал оборону. Десять томов мемуаров (часть из них издана при жизни) - не плод пенсионного досуга. Их автор не в сладкий дым воспоминаний погружался со стариковской сентиментальностью, он - «отстреливался»: «Я не могу умиротворенно возвращаться в прошлое и бесстрастно обозревать все, что было со мной и моей советской страной, чью историю и душу ныне усиленно перелицовывают вчерашние преподаватели с кафедр марксизма-ленинизма. <...>Я вижу свой долг в том, чтобы рассказать о Сталине объективно, показать, в чем заключалась его магическая сила вождя, умевшего владеть самыми драматическими ситуациями в стране и в мире, неотступно держать под личным контролем все государственное руководство столько лет, в том числе и в годы, когда решалась судьба нашего Отечества».

«Рассказать о Сталине объективно» в понимании Байбакова, на всю жизнь зачарованного вождем, означало защитить его от «очернителей» и «фальсификаторов истории». В итоге каждый том байбаковских воспоминаний - апология Сталина и сталинизма.

«В 1937 году по статье 58 в лагерях находилось 104 826 человек, или 12,8 процента от общего числа заключенных, в 1938 году - 185 324 человека (18,6 процента), - ведет счет автор. - Это мало1? Конечно же, много. И у меня нет сомнений, что большинство из этих заключенных - люди невиновные. Я это знаю по собственному опыту: не раз находился на волосок от ареста. <...> Сотни тысяч людей были осуждены по статье 58 с клеймом "враг народа". Это - темное пятно нашей истории. Но ВСЕ-ТАКИ СОТНИ ТЫСЯЧ, А НЕ МНОГИЕ МИЛЛИОНЫ [здесь и далее шрифтовые выделения наши. - В. В.]. К чему же такое преувеличение? <...> А цель все та же: как можно гуще очернить сталинский период нашей истории».

Это любшчейший аргумент сталинистов - те миллионы репрессированных, а ВСЕГО ЛИШЬ сотни тысяч». Хотя и здесь они лукавят. На сайте библиотеки Международного «Мемориала», пока он не был ликвидирован Верховным судом РФ, можно было прочитать статью Сергея Кривенко и Сергея Прудовского «Статистика национальных операций НКВД 1937-1938 годов». В ней приводилось количество репрессированных по 11 операциям - польской, немецкой, румынской, финской, латышской, эстонской, греческой, иранской, афганской, харбинской (преследование бывших сотрудников Китайско-Восточной железной дороги, вернувшихся в СССР), а также тех, кто был обвинен в шпионской и диверсионной деятельности в пользу иностранных государств. В статье анализировались данные из двух источников - протоколов Комиссии НКВД и Прокурора СССР и протоколов особых троек региональных УНКВД, а также из отчетных документов об операциях, хранящихся в Центральном архиве ФСБ. Использование аналогичных данных о количестве арестованных в ходе «кулацкой» операции (приказ НКВД № 00447) позволяет уточнить общее число советских граждан, подвергнутых внесудебным репрессиям. Это НЕ МЕНЕЕ 1 МИЛЛИОНА 174 ТЫСЯЧ 478 ЧЕЛОВЕК. Из них почти 60 % были расстреляны, 39 % направлены в ИТЛ, 1 % подвергнут ссылке или высылке.

О сталинских репрессиях в беседах с журналистами Байбаков говорить не любил, а если спрашивали, отвечал в таком примерно духе: да, было, чего уж скрывать, НО... Дальше шел перечень извиняющих обстоятельств: создание индустрии и колхозное строительство, классовая борьба, троцкисты, правый и левый уклон, перегибы на местах, враждебное окружение... Накануне своего 92-летия в интервью газете «Вечерняя Москва» Байбаков говорил журналисту Ф. Медведеву: «Не думайте, что я непоколебимый сталинист. Я никак не могу простить Сталину репрессий, которые были в годы его нахождения у власти. Да, погибло много людей, невинных, честно служивших стране и партии, но скажу прямо инициатором репрессий Сталин не был в той мере, в какой подталкивали его к ним Берия и Каганович. Он МНОГОГО ЯВНО НЕ ЗНАЛ». Последнее утверждение своей трогательной наивностью (за которой лукавство) напоминает тогдашние письма в Кремль: «Товарищ Сталин, произошла чудовищная ошибка...» Ну и, конеч-

но, во всем виноваты Берия и Каганович. Байбаков оправдывает Сталина и в том, что он проворонил начало войны. И здесь все опять через «но»: «Конечно, историческая ошибка Сталина в определении сроков войны очевидна, НО она, на мой взгляд, заключалась в толь, что он не сумел проникнуть в логику Гитлера, авантюристскую и паническую одновременно. Несомненно, как в объективно-историческую истину, Сталин верил, что фашизму не одолеть СССР никогда, ни при каких обстоятельствах, что и подтвердилось в 1945 году. Этот стратегический вывод Сталина был верным, НО он сделал тактическую ошибку, когда, запрещая всяческие меры по повышению состояния боевой готовности, приказывал: "Не отвечать на провокации немцев", очевидно, помятуя, что нападение германцев на Польшу началось с провокации». 

Человек с «баррикадным» сознанием, сформированным в 1920-1930-е годы, Байбаков так и не освободился от деления людей на «своих» и «чужих». Вполне естественно, что и отпор «перевертышам» (к ним он в первую очередь относил идеолога перестройки, члена горбачевского Политбюро А. Н. Яковлева) последний сталинский нарком, давал с классовых позиций, опираясь на сталинское учение: «Эти, вроде А. Яковлева, академики от упраздненных наук, давно втайне помышляли, чтобы мы, строители великой державы, добровольно уступили им и свое историческое место в прошлом как ревнителям "общечеловеческих ценностей" и "общемирового прогресса", от которого якобы отстало наше государство. Они подводили под это "теоретическую" базу, начав кампанию против "административно-командной системы". Конечно, они не сами до этого додумались, - даже якобы новый термин взят ими у Троцкого, у Авторханова и более мелких перебежчиков. <...> И не прав ли был Сталин, когда после войны говорил об ОБОСТРЕНИИ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ?»

Байбаков обрушивал гнев не только на своих бывших товарищей по партии, переставших быть «своими», но и на выдвинутых временем новых начальников. О них он высказывался тоже в понятиях и терминах сталинской эпохи: «Вместо борьбы с коррупцией он [мэр Москвы Г. X. Попов. - В. В.] был озабочен тем, как разработать тарифы на отдельные виды взяток, рассматривая их как плату за те или иные "услуги", оказанные чиновниками. Об этом он говорил открыто, нисколько не стесняясь. Можно ли себе представить, до какой степени морального падения мог дойти глава администрации столицы великого государства... К сожалению, по своему интеллекту и поведению он далеко не одинок в высших коридорах власти. Получается, что И. В. СТАЛИН БЫЛ ПРАВ, КОГДА БОРОЛСЯ С ТРОЦКИСТАМИ И ПРАВЫМИ УКЛОНИСТАМИ. <...> Можно считать несостоятельным и поверхностным утверждение, что у Советской власти были только мнимые враги, а жестокость в этой борьбе объяснять мнительностью Сталина. Обстановку классовой нетерпимости, идейного психоза и доносительства во многом создавали те многочисленные группы партийных сектантов, что еще в начале 1920-х годов рвались к власти. Они любыми способами старались оклеветать и убрать со своего пути всех, кто мешал им, всячески ослабить и распылить ядро сторонников "генерального пути"».

Байбаков пишет о феноменальной осведомленности Сталина. И допускает, что вождь мог иметь целую группу глубоко законспирированных информаторов, попросту говоря - стукачей и доносчиков: «Но [вновь это "но". - В. В.] что же из этого следует? Что мы, ответственные руководители, находились у Сталина под "колпаком'*? Если исходить из общих положений морали или, как мы сегодня говорим, общечеловеческих принципов, это обстоятельство может показаться ужасным, но с точки зрения конкретно-исторической - оправданным. Уверен, что для большинства народа такой НЕДЕМОКРАТИЧЕСКИЙ КОНТРОЛЬ  ЛУЧШЕ, ЧЕМ ХАОС БЕСКОНТРОЛЬНОЙ СВОБОДЫ и, как следствие, вседозволенность и произвол властей на местах».

Судя по всему, Байбаков не видел в Сталине изъянов, ему в нем нравилось все. Например, то, как вождь относился к молодым специалистам: «Нас он слушал, как мне кажется, с особым чувством - это нам, тогда молодым людям из рабфаков и институтов, предстояло обживать будущее. Вот почему, заметив чье-нибудь дарование, присматривался к нему - каков человек: если трус - не годится, если дерзновенный — нужен. И таких он всячески поддерживал, выдвигал на руководящие посты, ведь не зря знаменитые "сталинские наркомы" - это в основном 30-35-летние люди с неизрасходованной энергией и верой, что будущее будет построено именно ими».

Подкупала Байбакова и «человечность» вождя, запечатленная мемуаристом в традиции «Рассказов о Ленине»: «Не могу вспомнить ни одного случая, когда Сталин повышал голос, разнося кого-нибудь, или говорил раздраженным тоном. Никогда он не допускал, чтобы его собеседник стушевался перед ним, потерялся от страха или почтения. Он умел сразу и незаметно устанавливать с людьми доверительный, деловой контакт. Каким-то особым даром он чувствовав собеседника, его волнение, и либо мягко вставленным в беседу вопросом, либо одним жестом мог снять напряжение, успокоить, ободрить. Или дружески пошутить».

Был ли Байбаков искренен в своих позднейших оценках Сталина? И да, и нет. В том, что Сталин во всем служил ему примером, был учителем, наставником, в полном смысле вождем, сомневаться не приходится. Нет сомнений и в том, что сталинскую систему управления государством Байбаков считал идеальной и единственно приемлемой для России. Но есть основания усомниться в его якобы полной зашоренности, неспособности подвергнуть критическому рассмотрению и Сталина, и сталинизм даже при их приятии в целом. В уме Байбакову никто никогда не отказывал, включая четырех советских вождей, тоже людей, прямо скажем, неглупых. Почему же в своих мемуарах бывший нарком, и экс-председатель Госплана выглядит замшелым ортодоксом? Думается, дело здесь в новой эпохе, которую Байбаков категорически не принимал. Именно она заставила его рьяно подняться на защиту того политического и экономического строя, той идеологии, той общественной морали, которые на протяжении полувека им же, одним из обитателей советского Олимпа, формировались и которые сформировали его самого. Оттого-то многие страницы байбаковских мемуаров полны митинговой риторики, а она, как известно, не терпит полутонов.

Байбаков провел в правительстве, можно сказать, всю свою жизнь. Неужто его ни разу не посещала мысль, что советская, власть античеловечна, советская мораль лицемерна, советская экономика неэффективна? Не станем гадать. Лишь проникнемся пониманием, что представитель высшей номенклатуры не мог подвергать критике существующий порядок иначе как с трибуны пленума или съезда в заранее согласованной речи. Но даже когда открылись шлюзы и хлынула свобода, Байбаков держался «корпоративные правил; систему, которой служил, не осуждать, товарищей по ЦК и правительству не выставлять подлецами и дураками, «тайны кремлевского двора» не предавать огласке. Мало ли что происходило в верхах, об этом простым смертным знать не положено. Власть должна быть обращена к народу только парадным фасадом, подвалы, чуланы, темные углы - не для всеобщего обозрения.

Держа рот на замке относительно преступлений режима, Байбаков оборонял сакральность власти от покушений на нее со стороны слишком разговорчивых членов «корпорации». Вот почему ему был ненавистен А. Н. Яковлев. И вот почему Сталин в его мемуарах выглядит великим, мудрым, прозорливым, как на картинах Д. Налбандяна. Великим,, мудрым, прозорливым - и только.