Таллинский дневник - Михайловский Николай Григорьевич (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Весь день 30 августа прошел в ожидании. За сутки было два одиночных налета „юнкерсов“. Они бомбили остров, но бомбы падали в воду. Правда, один „Ю-88“ пытался обстрелять остров пушечным огнем, но сам попал под меткий огонь нашей маленькой зенитки и поспешил убраться восвояси.
Катер с Гогланда все еще не возвращался. Мы начали тревожиться. Было не ясно, почему его нет. И что нас ожидает.
Утром 31 августа появился самолет. Он летел прямо на наш островок со стороны Гогланда. Самолет сделал круг над нами, и от него отделилось какое-то черное пятнышко. Мы догадались: вымпел. Но его отнесло в море. Двое матросов на шлюпке отправились на поиски вымпела. Но не нашли его. Вероятно, он был отогнан волной далеко в море.
Снова потянулись томительные часы ожидания. Уже на заходе солнца 31 августа сигнальщик маяка обнаружил дым, а затем и силуэты кораблей, приближавшихся к острову Вайндлоо.
Была объявлена тревога. Все заняли свои места. Сигнальщик никак не мог опознать корабли. Мы приготовились дать бой.
Небольшой катерок вырвался вперед и открыл артиллерийский огонь, но его снаряды не достигали острова. Справа от нас раздался оглушительный взрыв. Это взорвалась мина. Катер стрелял не по острову, а по минам.
— Это наши! Наши идут! — прокричал сигнальщик с маяка. Но ему не сразу поверили.
Только когда катер подошел к берегу, стало ясно, что это наши. Вслед за катером подошли один за другим к маленькому пирсу тральщики и приняли на борт защитников Таллина. Встречали нас по-братски.
Часть людей корабли взять не могли. Пришлось им вернуться на „Казахстан“. Его сняли с мели, и, когда наступила темнота, поблагодарив маленький остров Вайндлоо, мы взяли курс на Кронштадт.
Все мы почти сразу уснули и проснулись уже первого сентября, когда тральщики проходили остров Лавенсаари. Путь наш был спокойным, немецкой авиации и кораблей в море не было.
Переход „Казахстана“ из Таллина в Кронштадт продолжался четверо суток».
…Рассказ П. Г. Абрамичева во многих деталях подтверждается другими участниками перехода на «Казахстане». В частности, все вспоминают «человека в реглане».
«Мы не знали его фамилию и его воинское звание, мы только слышали его решительные команды для спасения „Казахстана“», — пишет боец пулеметного взвода Иван Андреевич Шаповал из Москвы.
«В самые трагические минуты, — вспоминает помощник капитана „Казахстана“ Л. Н. Загорулько, — около меня появился человек в кожаном пальто. Это был сильный человек, воле которого быстро подчинились пассажиры и беспрекословно выполняли все его приказания».
«Помогите мне найти этого человека, — обращался к читателям „Красной Звезды“ подполковник медицинской службы запаса М. Ушаков. — Ему следовало бы посвятить стенд в военном музее, ведь он спас жизнь сотен людей». К этому редакция добавляет: «Быть может, прочитав строки этих писем, откликнется балтийский моряк, назовет свое имя».
Но он не отозвался.
Двадцать лет спустя после Таллинского похода я выступал перед молодыми матросами в Ленинграде. Рассказывал им о Таллинском переходе, о «Казахстане» и неизвестном, растворившемся в толпе. После выступления ко мне подошел высокий лейтенант:
— «Генерал», о котором вы говорили, — мой отец Алексей Григорьевич Аврашов. Я прочитал то, что вы написали о «Казахстане», но не показал отцу. После ранений и контузии он тяжело болен, а когда вспоминает про войну очень волнуется. Мы стараемся избавить его от этих воспоминаний.
— Я могу увидеть вашего отца?
И вот мы на Выборгской стороне в Финском переулке на пятом этаже большого серого дома.
Я ожидал увидеть крупного, внушительного вида человека, о котором рассказывали люди. Только такой человек, казалось мне, может действовать в таких ситуациях, когда паническое состояние возникает мгновенно и охватывает всех, как пожар. Трудно сохранить хладнокровие, подчинить своей власти людей, внушить им уверенность. Для этого нужны, как мне казалось, не только личная воля, но и большие физические возможности: маленького человека со слабым голосом никто не увидит и не услышит.
Передо мною был человек некрепкого сложения. Приступы кашля прерывали его рассказ. И только глаза, сверкающие глаза обнаруживали бурлящую волю. Мне показалось, что он живет за счет каких-то раздражителей, которые подстегивают его, рождают в нем сильную волю к борьбе за жизнь.
Я не решался перейти к делу, боясь бросить в этот тлеющий костер такую легковоспламеняющуюся материю, как воспоминание, и мы топтались вокруг незначительных предметов. И вдруг, не помню как, разговор вспыхнул, и сидящий передо мной человек преобразился. Его лицо окрепло, стало крупнее, глаза глянули по-молодому, голос зазвучал ровно.
— Я служил в штабе флота шофером. Последние трое суток не спал — в Таллине были такие бои, что спать не приходилось. Когда приехал в Бекхеровскую гавань, погрузил свою машину на «Казахстан» и попросил у коменданта разрешения прилечь в его пустующей каюте. Тут же заснул. Проснулся от сильного взрыва где-то поблизости, вскочил с койки, хотел выскочить в коридор, но дверь заклинило, не открывается. Схватил стул и выбил большое оконное стекло — иллюминатор, выбрался на палубу в брюках и морской форменке, без головного убора. Первое, на что наткнулся на палубе, это сброшенный кем-то кожаный реглан. Надел его и нащупал во внутреннем кармане пистолет. Вокруг стоял гвалт, немецкие самолеты снова и снова шли в атаку на нас, небо подсвечивало пожаром. Люди метались по палубе. Иные в отчаянии бросались за борт. На подходе к мостику я столкнулся с Загорулько, пытавшимся навести порядок. Человек он не военный и обращался к людям через мегафон слишком мягко и деликатно. Я крикнул Загорулько: «Следуй за мной!» Его, как видно, реглан сбил с толку, и он пошел следом. Поднялись на шлюпочную палубу. Я схватил у Загорулько мегафон и выкрикнул команду: всем оставаться на местах! Помню, что пригрозил пистолетом и даже дал один или два предупредительных выстрела в воздух.
Подошел пожарный буксир, нам хотели помочь потушить огонь. Но буксир подошел справа, а пожар у нас полыхал в левой части. У них оказался очень короткий шланг. Наш лесовоз полыхал все сильнее. Надо было что-то предпринимать для тушения пожара.
— Ведра есть? — спросил я у Загорулько.
— Есть, товарищ генерал, — ответил он и послал за ведрами.
«Генерал так генерал», — подумал я и скомандовал построиться в цепь и приготовиться к тушению пожара. Паника стихала. Я встал среди тех, кто тушил пожар. На корабле образовали свой военный совет во главе с полковником Потеминым. Под его руководством мы тушили пожар, потом отремонтировали машину и своим ходом дошли до ближайшего островка Вайндлоо. Когда пожар на транспорте стал утихать, я почувствовал страшную жажду и подошел к врачу, попросил напиться. Он протянул мне пол-литровую матросскую кружку. Я выпил ее несколькими глотками и попросил: добавь! Он налил еще, и я выпил еще полкружки… После, когда мы пришли в Кронштадт, наш врач хотел угостить меня спиртом. Я даже отшатнулся: не только спирта, даже вина не пью. Врач покосился на меня недоверчиво:
— Меня-то вы можете не стесняться. Это ведь я дал вам на корабле выпить спирта, и вы пили, даже не поморщившись.
Клянусь, думал, пью воду.
Аврашов прошел всю войну. Служил на бригаде торпедных катеров, был тяжело ранен и контужен. Он сказал, что нечасто вспоминал то, что произошло на «Казахстане», — война была полна напряжения и не раз ставила людей в необычайные обстоятельства.
«Об одном жалею, что погорячился: реглан выбросил. Крепкий был реглан, хороший. До сего дня бы носил».
Мы целый вечер беседовали о войне. И уже совсем собрались прощаться, как Аврашов вдруг сказал, что, кроме меня, был знаком с еще одним писателем.
— Вместе с нами на «Казахстане» был писатель, — сказал Аврашов. Фамилию не знаю, и разве в горячке меня это интересовало?! Только это был настоящий мужик, видно, из военных, опытный командир. Он тоже усмирял паникующих, подбадривал всех, говорил, что о нас — попавших в беду сообщено по радио командованию флотом и к нам уже идет помощь. Это была чистая липа, я-то знал, что радиорубку разбило в пух и прах. Но народ поверил, и вы себе не представляете, как люди принялись пожар тушить — мол, продержаться час-другой надо… Крепкий был мужик, волевой… Жалко, фамилию не упомнил, все его «товарищ писатель» называли…
