Записки из чемодана Тайные дневники первого председателя КГБ, найденные через 25 лет после его - Серов Иван Александрович
Я и сам не знал, что на него ответить, так как мне и Молотов ничего не сказал. Но я подумал и сказал, что наркоматы, у которых остаются оперативные группы, должны остаться во главе их. И как потом подтвердилось, я угадал.
С опозданием пришедшим Малышеву, Папанину и Шашкову я так же объяснил.
Когда разошлись, я все же решил свое сомнение высказать Молотову. Позвонил, он оказался на месте. Я ему все рассказал, он подтвердил, а потом и говорю: «Лучше было бы, если завтра вы еще подтвердили мой разговор с наркомами». Он подумал и говорит: «Вы, пожалуй, правы», и на следующий день утром он собрал всех наркомов и подтвердил мое объявление.
Через три дня, т. е. 19 октября, Москва объявлена на осадном положении. Левитан* по радио грустным голосом говорил: «Сим объявляется, что в связи со сложной военной обстановкой и т. д. г. Москва и прилегающие районы к Москве объявляются на осадном положении». И далее предписывалось, что делать, как себя вести населению и т. д.
В связи с таким осложнением обстановки в Москве было выбрано место пребывания Ставки Верховного Главнокомандования — это на станции метро «Кировская». Там был приготовлен кабинет Сталина и другим членам ГОКО.
Но там Сталин был, может быть, один раз, не больше. Когда же по тревоге туда выезжали, то он был в особняке недалеко от станции метро. Вообще, нужно сказать, что он в трусости не замечен. Всегда спокоен, нетороплив, серьезен.
На днях приехал из Арзамаса Завенягин* и зашел ко мне. В Арзамасе он по поручению ГОКО строил командный пункт для Ставки, на глубине 30 метров, врытый в берег Волги (а, скорее, на берегу р. Тёши, притока Оки. — Прим. ред.). Как он рассказывал, там сделан лифт, кабинеты, ВЧ-связь, телетайпы и т. д., т. е. все необходимое для руководства фронтами. Об этом докладывал Берия, тот одобрил [102].
В общем, день и ночь я был занят по горло различными поручениями, в том числе и подготовкой резидентур и агентуры, на случай, если паче чаяния с Москвой будет неблагополучно. И в этом деле не обошлось без курьезов. Нашлись трусы и среди чекистов.
Был такой генерал Мешик*, на которого возлагались большие надежды Кобуловым и иже с ним. И вот когда была наиболее опасная обстановка под Москвой, где он должен был остаться шофером автомашины, так этого «шофера» милиция доставила пьяным в комендатуру НКВД, где он кричал: «Свяжите меня с Серовым!»
Ну, пришлось подальше от такого человека отделиться. И, несмотря на это, Кобулов его пригрел…
Вчера заходил ко мне заместитель начальника 9 управления охраны (членов Политбюро) Саша Эгнатошвили. Пришел навеселе. Я знал, что он в молодости со Сталиным вместе учился в духовной семинарии. До сих пор у них товарищеские отношения сохранились. Называли друг друга уменьшительными именами. Сталин звал его «Сашо», Эгнатошвили Сталина — «Сосо». Были на «ты».
Эгнатошвили частенько ко мне заходил и кое-что рассказывал. То ли ему не с кем было поделиться или еще какой мотив, не знаю.
Эгнатошвили начал так: «Сегодня с Хозяином разговаривал. Вызвал к себе, был сердитый. Говорит: „Сделай сациви, и покушаем“. Я сказал „Хорошо“ и ушел.
Когда все было готово, я пошел к нему в приемную и ждал. Он вышел один и пошел. Я за ним. Когда пришли в комнату, где был накрыт стол, он сел и спросил: „Давай выпьем цинандали?“. Выпили. Стали кушать.
Потом он посмотрел на меня и говорит: „Сегодня эти сволочи (члены ГОКО) знаешь, что мне сказали? Берия говорит, что построено в Арзамасе бомбоубежище для Ставки Верховного Главнокомандования, поэтому они постановили, чтобы Ставка и я переехали из Москвы туда. Я сказал, что нет надобности. Они начали настаивать. Я тогда разозлился и сказал им: „Если я уеду из Москвы, вы, сволочи, сдадите немцам Москву и сами разбежитесь. Пошли к черту!“, и ушел. Ты подумай, Сашо, какие подлецы!“. Я ему сказал, что: „Правильно ты поступил, Сосо, разбегутся и Москву сдадут“. Мы еще выпили, и он ушел».
Я внимательно слушал и подумал, что Сталин все-таки, видимо, переживал, что поступил опрометчиво, доверившись договору Молотова-Риббентропа, и не послушался донесения нашего агента в апреле из Берлина, предупреждавшего нас о готовящемся нападении на СССР. Еще немного поговорили о войне с Эгнатошвили, и он ушел…
Мне запомнился хорошо случай, когда он рассердился, узнав, что в Куйбышеве уехавшие туда члены Правительства после 16 октября 1941 года, — Вознесенский, Ворошилов, Молотов, Каганович и остальные члены Политбюро «вообразили, что они там вершат судьбы страны», и многие местные товарищи, — я имею в виду обкомы, облисполкомы, — со всеми вопросами стали обращаться к «Куйбышевскому правительству», а те, как настоящие правители, стали решать все вопросы.
Я не помню, кто-то из министров, возглавлявших здесь свою оперативную группу, доложил Сталину, что ему не дали необходимых заготовок для изготовления минометов. Сталин разозлился, тем более в решении Политбюро, которое все принимали, в том числе и «куйбышевские правители», было сказано, что на ГОКО возлагается вся полнота власти и ответственности по военным, политическим и хозяйственным вопросам. Поэтому он и разозлился.
В таких случаях, перезваниваясь с министрами, а они мне часто звонили, зная, что я все время держу непосредственную связь с фронтами и знаю обстановку не со слов, а бываю на передовых, некоторые зачастую просили зайти попить чайку и поговорить. Ну, гроза с «Куйбышевским правительством» разразилась быстро.
Вечером мы все получили шифровку «Всем, всем…», имея в виду совнаркомы и ЦК республик, обкомы, облисполкомы, наркоматы СССР и т. д. Текст примерно такой:
«Вопреки всяким слухам и разговорам о том, что Советское Правительство находится в Куйбышеве, настоящим предлагается по всем вопросам — военным, политическим и экономическим — представлять предложения, запросы и просьбы по адресу: Москва, Кремль, Совет народных комиссаров, подпись: И, Сталин».
Вылет в Ростов
Пишу непоследовательно, но точно, так как между событиями, которые описываю, и изложением их проходит несколько дней, как правило, поэтому они свежо воспринимаются, а следовательно, и излагаю, как они были.
В конце октября немец подошел к Ростову-на-Дону. Я часто связывался с начальником УНКВД и секретарем обкома Двинским* ввиду того, что в области развернулась большая работа по организации истребительных батальонов и партизанских отрядов. Вроде все шло хорошо.
Затем, когда подступили фашисты, оттуда пошли тревожные телеграммы о том, что в городе началось мародерство, начали неорганизованно выезжать, забирая для себя вплоть до заводских ценностей и т. д. [103]
В связи с этим мне приказали вылететь на 3 дня, разобраться и помочь навести порядок. До Ростова долететь не мог и сел около Новочеркасска, а там на машине добрались.
Везде чувствуется тревожное состояние. В городе действительно нашлись бесчинствующие элементы, но главная беда заключалась в том, что руководители предприятий, горсовета и других административных органов растерялись и не руководили.
Собрали совещание руководителей, долго заседали, при этом задавались вопросы почти те же, что и в Москве. Меня т. Двинский познакомил с планом организации истребительных батальонов и партотрядов, и выглядит это довольно продуманно. Потом я поехал в УНКВД и там поговорил с руководителями штабов истребительных батальонов [104].
Люди подобраны толковые, большинство милицейские работники. Чекистов было мало, и я узнал, что они неохотно идут на это дело. Я выругал <их> и провел с ними совещание и приказал назначать <их> в штабы истребительных батальонов на равных с милицейскими работниками. Кто будет отказываться отправлять в Красную Армию на фронт. Думаю, что это подействует.
Ночью разбирался с арестованными мародерами и различными сомнительными лицами, которых и в мирное время было достаточно.
