Гегель. Биография - Д'Онт Жак (читаем книги .TXT) 📗

Единственное эксплицитное упоминание принадлежности Гегеля франкмасонству есть в статье, посвященной масонам в «Большом Брокгаузе» за 1954 г. [146] Любопытно, что это упоминание исчезло из последующих изданий словаря. Членство Гегеля подтверждается тем не менее надгробной речью Фёрстера и разнообразными косвенными данными.

Имеет ли этот факт существенное значение, насколько вообще он важен? Даже если речь идет лишь о симпатиях к тайной организации.

Кое‑кто охотно ответит: никакого! И при этом укажет на великое множество и разнообразие идеологических ориентаций многочисленных немецких лож. Но как раз в этом разнообразии идеологическая направленность «Элевсина» вырисовывается очень четко: Гегель без колебаний делает очень определенный выбор.

Кто‑то заметит, что Великая ложа в Берлине, к которой он принадлежал в последние годы жизни — если так понимать сказанное Фёрстером — считалась «христианской и консервативной». В таком случае факт принадлежности к ней не прибавит ничего к тому, что нам и так известно о Гегеле: христианин и консерватор. Фридрих Вильгельм III был масоном, был им и Наполеон…

Тем не менее все не так просто. Ни одна прусская ложа официально не могла квалифицироваться иначе, нежели «христианская и консервативная». Такого рода квалификация, однако, ни о чем не говорила.

В Берлине 20–х годов это означало лишь, что в нее не принимали некрещеных евреев и открытых атеистов. Но, между прочим, ее члены прекрасно могли посещать и уважать евреев и атеистов, как это делал Гегель, в известной мере предпочитая их прочему окружению.

Если принадлежность Гегеля франкмасонству не имела никакого значения, то почему до сих пор биографы избегают говорить о ней, пространно рассказывая при этом о каком- нибудь юношеском увлечении или о похождении философа? Нужно признать, что вопрос этот касается всех великих, уступивших в те времена своему увлечению — Гёте, Виланда, Гердера, Форстера, Фихте, Рейнхольда и других. Откуда у христианина, приверженца позитивной [147] церкви, консерватора в политике, подданного наследственной монархии, занимающего видное положение в гражданском обществе, члена всевозможных ассоциаций, к тому же выдающегося и признанного интеллектуала, возникает желание присоединиться еще и к франкмасонству, едва ли не тайному обществу, если этот его поступок лишен веса и смысла?

Но этот поступок должен был как‑то определенно характеризовать человека, ведь не все же христиане и консерваторы — масоны, далеко не все. Франкмасонство, каков бы ни был его успех в то или иное время, всегда объединяло лишь меньшинство, состоящее — это правда — из тщательно отобранных людей, просвещенной знати, именитых граждан, богатых буржуа, интеллектуалов и художников.

Как минимум оно предлагало своим адептам укромное место и среду для завязывания отношений между людьми, несколько отличающимися по своему социальному положению. В этом смысле оно играет роль некоего rotary club. Масонство предполагает расширение кругозора и разнообразие занятия. Обеспечивает взаимопомощь братьев, облегчает невзгоды, поощряет меценатство. Так, поддержка масонов была спасительной для Шиллера. Очень может быть, что Гегель в Йене, пребывая в крайней нужде, также получил помощь такого рода, хотя бы и не был масоном. Таким предстает масонство в XVIII веке с наиболее очевидной своей особенностью: «они развлекаются и занимаются благотворительностью», — говорит Луи Себастьян Мерсье, имея в виду братьев.

Однако этого мало сказать о масонстве, явившемся предметом нападок и критики со многих сторон. Можно и без масонства праздновать, петь, подавать милостыню, укреплять людскую солидарность, особенно если ты — христианин. Невозможно поверить, чтобы Гёте, Рейнхольд, Краузе и столько других выдающихся умов — а фактически в то время почти все великие умы Германии — искали в нем всего лишь способ развлечься или выказать доброту. Они прекрасно могли сделать это в другом месте. Не легкомысленное масонство восхваляют или подвергают критике Лессинг и Фихте и не для него хотят открыть они новые возможности роста. Меттерних, выступая против Гарденберга на Венском конгрессе, делается заклятым врагом совсем не безобидного масонства.

На самом деле масонство или, по меньшей мере, некоторые из его лож, объединяли главным образом сторонников Просвещения, поклонников реформ в культуре и обществе. Не все масоны были инакомыслящими, реформаторами и революционерами, но почти все инакомыслящие, реформаторы и интеллектуалы — маргиналы были масонами. В масонстве они обрели площадку для организации, для провозглашения идей, их распространения, которой им было не найти в другом месте: да, она была невелика, но зато гарантирована и защищена. Не исключено, что кое- кто поддался чарам диковинных ритуалов и церемоний, разыгрывая временами этакую «Волшебную флейту», не такую веселую, как у Моцарта. А кое‑кто под крылом Богини Ночи чтил блестящие идеи и презирал простодушие. Чтобы не потеряться в этих дебрях, нужна нить Ариадны…

VIII. Франкфурт

Покидая Швейцарию в июле 1796 г., Гегель, прежде чем занять новое место домашнего учителя, на этот раз во Франкфурте, заезжает на довольно продолжительный срок в родной дом в Штутгарте. У него что‑то вроде каникул. Или реабилитационного периода. Со слов его сестры, молодой человек болен, мрачен, подавлен. Ему нужно набираться сил, бодрости.

Маленький лирический эпизод — он продлится несколько месяцев — поможет ему в этом. Единственные письма, отправленные им из Франкфурта, будут адресованы подруге его сестры, Нанетт Эндель (1775–1840), они немного продлят приятное знакомство.

Молодая девушка была католичкой, что делает неожиданным ее появление в доме Гегелей, у которых она жила. Она сделается компаньонкой баронессы Бобенхаузен, позже простой модисткой. Ее религиозная принадлежность дала повод для всякого рода предположений о состоянии духа Гегеля в то время. Якобы он «стал ближе» католицизму, испытал некоторое искушение сделаться католиком. На деле ничто не могло смягчить его сурового протестантизма. Письма к Нанетт показывают это с очевидностью: гораздо больше католицизма его интересует католичка.

Мы знаем об этой любовной истории только из писем Гегеля, не упоминаемых ни Розенкранцем, ни Куно Фише — ром в их биографиях и изъятых из переписки отца сыном Гегеля, Карлом. Карл, конечно, не мог допустить, чтобы у отца была юношеская любовь, легкомысленная, наивная, стыдливая. Он безжалостно вымарывает ее из биографии. Так вдова, сын, биографы оставляют будущему Гегеля, для которого не существует ничего, кроме мышления, чопорного, холодного, чуждого соблазнам и слабостям. Но Гегель был не таким.

Письма к Нанетт написаны галантным, веселым, остроумным, любезным молодым человеком. На смену увлеченности постепенно приходит искренняя дружба. Последнее письмо датировано 25 апреля 1798 г.

Вскоре забытая и так и не вышедшая замуж, Нанетт бережно хранила эти свидетельства заинтересованности, которую она сумела пробудить в человеке незаурядном, «мэтре философии», за чьей известностью она следила издали.

Так и представляешь себе пожелтевшие выцветшие листки, перевязанные розовой лентой, на дне потайного ящичка, в котором их нашли через много лет. Гегель, напротив, писем от Нанетт не хранил, или же, возможно, после его смерти их в раздражении уничтожил нечувствительный сын, однажды пожалованный дворянством (профессор Карл фон Гегель), не прибавившим ему благородства [148].

Гегель переезжает во Франкфурт в начале 1797 г., в город, который, возможно, менее всего походит на выдуманный Элевсин. Это уже столица крупной торговли и финансовой олигархии. Меркантильный дух правит там безгранично, и греческие боги прячут лицо. Блеск денег затмевает все, дряхлые идолы уходят в тень. Власть обитает в храме новых времен — на бирже. Там, в Берне, Гегель свел знакомство с плутократией, еще аристократической и патрицианской. Здесь патриархальные условности изжиты, деньги владычат, обходясь без красивых фраз.