Моя школа - Бондин Алексей Петрович (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗

Я уносил с собой тяжелый груз новых чувств и новых мыслей. В последний раз я оглянулся на завод и ушел, подавленный н притихший.

Ксения Ивановна встретила меня необычно радостно:

— Ну что, получил деньги?… Слава богу! Это уж ты возьмешь на книжки. Мне только дай двадцать копеек на сахар. Я фунт сахару куплю.

Но я отдал все деньги. Перебирая в руках новенькие кредитки, она, улыбаясь, сказала:

— Ну, теперь тебе легче будет. Скоро Саша придёт.

Но Сашу я не ждал и не хотел, чтобы он приходил.

Мы снова шумной гурьбой идем в школу. Я снова в кругу Еремеева, Денисова. Еремеев потолстел, но глаза его всё были те же: еремеевские, спокойные. На лице его лежал густой загар. Он посмотрел на нас с Ванькой Денисовым и удивленно процедил;

Чего это вы?

Что? — спросил я.

— Да ничего. Ты, Ленька, как бледная немочь, а ты, Ванька, чего-то совсем ссохся. — И хвастливо добавил: — А вот я всё лето в лесу был — с тятей дрова рубили, сено косили, страдовали.

Он походил теперь на серый обрубок. Новая блуза на нем пыжилась и еще более ширила его.

Все ребята за лето выросли, раздвинулись в плечах.

С первых же дней наш класс отличился. Придя на урок, Алексей Иванович не нашел у себя на столе чернильницы и ручки.

— Кто сегодня дежурный? — спросил он.

— Я, — поднял руку Денисов.

— Почему нет ручки и чернильницы на столе?

— 3-з-забыл п-п-поставить.

— У меня чтобы в следующий раз на столе были чернильницы и ручки, — строго сказал он.

— Х-х-хорошо, бг-бг-будет.

На другой день Егор подошел ко мне и, озорновато улыбаясь, оказал:

— Денька, давай, собирай чернильницы всего класса. Сейчас урок Алексея Иваныча.

Я понял его мысль. Мы полстола заставили чернильницами и в каждую воткнули ручку. Егор деловито посмотрел на стол и сказал:

— Мало, ребята.

Чернильниц и ручек мы заняли в четвертом, соседнему, отдалении. Мы сели и ожидали учителя, на это раз особенно смирно, без шума; всех душил смех. Стол был похож на огромную щетку, щетина которой взъерошенно поднялась в разные стороны.

Вошел Алексей Иванович. Сегодня он был в хорошем настроении. На лице его была веселая улыбка.

Но как только подошел к столу, улыбка сменилась досадой и удивлением. В классе на этот раз была необыкновенная тишина. Затаив дыхание и едва удерживая смех, мы следили за учителем. А он встал, как вкопанный, и переводил взгляд то на щетину ручек, то на нас. Лицо его вспыхнуло.

— Что это?

Мы молчали.

— Я вас спрашиваю, что это значит?

В классе послышалась сдержанная возня, но все молчали.

— Кто сегодня дежурный?

— Я, — ответил Егор.

— Что это значит? — уже весь красный, спрашивал учитель. Егор, держась за крышку парты, посмотрел в пол, точно там искал ответ, и серьезно сказал:

— Вы, Алексей Иванович, велели, чтобы ручки и чернильницы у вас были на столе…

— Садись, — сказал учитель и направился к выходу. — Чтобы у меня не трогать чернильниц!

Вскоре он вошел в класс в сопровождении Петра Фотиевича.

— Вот, полюбуйтесь, чем мы занимаемся, Петр Фотиевич! — обиженно сказал Алексей Иванович.

В классе стояла настороженная тишина. Петр Фотиевич встал и долго смотрел молча то на нас, то на чернильницы. Лицо его розовело, и правая щека вздрагивала от сдерживаемого смеха. Возле него стоял высокий, тонкий Алексей Иванович и обиженно посматривал куда-то в окно.

— Так… — произнес наконец Петр Фотиевич. — Кто этим делом занимается?… Кто дежурный по классу?

— Я, — отозвался Егор и встал.

— Кто это сделал?

— Все старались, Петр Фотич.

— Все… старались! — подчеркнуто проговорил Петр Фотиевич, и снова было видно, что он чуть сдерживает смех. — Убрать сейчас же всё! Еремеев, убирай!

Егор вышел, стал переставлять чернильницы со стола на окно.

— Помогите ему! — крикнул Петр Фотиевич.

Денисов я я вышли помогать Егору. А Петр Фотиевич уже строго проговорил:

— Я вас сегодня продержу здесь без обеда до вечера.

После урока мы слышали раскатистый хохот педагогов в учительской, а Петр Фотиевич, пересыпая свою речь смехом, говорил:

— Нет, каково?… А?… — и снова захохотал.

Но без обеда весь класс он не оставил. Он распустил всех, а меня, Денисова и Еремеева оставил без обеда. Уходя, он наказал сторожу:

— Ты, Никифор, не выпускай их. Я сам приду и отпущу. А если будут шалить, рассади их в разные классы и запри.

Школа опустела. Заданные Петром Фотиевичем работы мы добросовестно выполнили, и нам скучно было сидеть без дела. Мы вышли в зал. Нам захотелось поиграть на фисгармонии, на которой часто играл Петр Фотиевич. Но она была закрыта.

Мы выломали квадратный гвоздь у печной дверки и открыли фисгармонию. Никифора в школе не было: он вышел во двор колоть дрова. Фисгармония у нас заиграла. У меня выходило удачней всех. Я сразу подобрал по слуху песенку «По улице мостовой».

Мы так увлеклись музыкой, что не заметили, как вошел Никифор.

— Эй вы, дьяволята, чего делаете?… — закричал Никифор.

Мы бросились врассыпную.

— Стой, стой! Не расходись! — Он схватил меня за шиворот и втолкнул в класс.

Дверь захлопнулась, и щелкнул замок.

— Вот, сиди там, рестант! — торжествующе проговорил Никифор.

Потом я слышал его тяжелые шаги и возню. Он ловил остальных и ругался, как умел.

В школе снова тихо. Временами слышно, как Никифор приносит дрова, бросает их на пол и звякает печными дверками и кочергой.

Мы разделены. Мерзнет серый ноябрьский день. Мне скучно. Я растягиваюсь на скамейке парты, хочу заснуть, но не могу.

Вдруг слышу окрик:

— Алешка! Слышишь, Алешка!

Это Егор кричит в отверстие возле пола, проделанное сквозь толстую каменную стену.

— Ты, Егор? — наклонился я к отверстию.

— Я… Слышишь меня?

— Слышу. А Ванька где?

— Вон в том классе, я с ним говорил. Удрать бы как?

— А как удерёшь?

— У тебя форточка большая? Я посмотрел.

— Большая.

А у нас маленькие… Валяй, пробуй.

Я попробовал. Открыл форточку и осторожно вылез, боясь выдавить стекла в рамах.

На улице стоял теплый день, завешенный густой кисеей снегопада.

Я, крадучись, пробежал в коридор. Никифора не было. Ключи торчали в дверях. Первьм я освободил Денисова, потом Еремеева. Мы поспешно оделись, забрали свои книжки, затворили классы на замки и ушли.

Утром Никифор сердито нас спросил:

— Вы, чертенята, где вышли?

— В подворотню, — серьезно сказал Егор.

— Врёшь! Под двери кошке не пролезть… Теперь отвечай за вас! Никифор рассказал, как они с Петром Фотиевичем обыскивали все классы.

— Я и под партами-то везде вышарил. Как в воду, дьяволенки, канули!

Нас вызвали в учительскую, и мы всё чистосердечно рассказали. Петр Фотиевич многозначительно сказал мне:

— Начинается учебный год, и вы начинаете…, А правда, мне сказывали, что вы начали и табак покуривать?

Мы все трое покуривали, но я отперся. А неделю спустя он меня накрыл с папироской в уборной.

— Ну, смотри! Чтобы плохо не было. Стипендию-то я тебе ведь всё еще хлопочу. Ты учишься хорошо, но ведешь себя никуда негодно.

Я снова присмирел, но ненадолго.