Семь трудных лет - Чехович Анджей (читать книги без .TXT) 📗
Арестованная гестапо, она прошла через Павяк и очутилась в Равенсбрюке. Позже через Швецию добралась до Лондона. В Великобритании занялась общественной и политической деятельностью. Вошла в правление Союза бывших политических узников, работала в Народной партии. Ее статьи публиковались на страницах эмигрантского «Дзенника польскего». Приложила много усилий, чтобы из Народной партии, Польской демократической партии и фракции ППС — ВРН (вольность, равенство, независимость) создался комитет, который должен был лишить Аугуста Залеского права называться президентом Речи Посполитой. Строила интриги и разжигала распри среди различных эмигрантских группировок.
В 1952 году пани Стыпулковская появилась в Мюнхене и под именем Ядвиги Мечковской начала работать в «Свободной Европе». В редакции ее называли «оплот христианства». История этого выговариваемого с издевательски-определенным акцентом прозвища относится к периоду, когда Стыпулковская была еще в Англии. Желая считаться настоящей, искренней и насквозь польской деятельницей Народной партии, она при различных обстоятельствах била себя кулаком в грудь и возглашала: «Мы, вечный оплот христианства, не позволим…» Громким голосом она требовала истребления коммунистов и коммунизма, а также отстранения евреев и их пособников от влияния на «здоровые силы польского народа». Одних эти декларации раздражали, других смешили, пока в конце концов в 1964 году не обнаружилось, что пани Стыпулковская — еврейка. С этого времени ее заявления всерьез не принимались.
Я узнал об этой истории значительно позднее, в 1966 году. Мне показали фотокопию отрывка из эмигрантского еженедельника «Лицо недели» — из номера, датированного 7 марта 1964 года. День и месяц я запомнил хорошо, так как, познакомившись со статьей под названием «Еврейский дедушка пригодился», я пошутил:
— Ну и подарок сделали пани Оле на праздник женщин!
Вот дословное содержание отрывка:
«Некая эндековская деятельница, известная своими бескомпромиссными националистическими и антисемитскими взглядами, получила от немцев высокую сумму в виде возмещения ущерба.
Тот факт, что она получила около 7 тысяч фунтов и высокое постоянное еженедельное пособие, вызвал огромное удивление, несмотря на то что она находится в Мюнхене и работает в «Свободной Европе». Это, конечно, облегчает хлопоты германским учреждениям, занимающимся возмещением ущерба. Однако до сих пор никто из поляков не получал столь высокой суммы от немцев (речь идет, естественно, только о возмещении ущерба). Высокий размер возмещения ущерба до сих пор выпадал исключительно на долю евреев, которые посредством своих международных связей смогли соответственным образом воздействовать на Бонн.
Дело эндековской деятельницы очень быстро выяснилось, причем очень прозаически. Так вот, в своей родословной она имела «черное еврейское пятно». Это «пятно» довольно свежее, так как евреем был ее дедушка, и это, пожалуй, дискредитировало ее в глазах не только гитлеровцев, но также и ее партийных коллег. На этого «отвратительного» деда она сослалась, когда хлопотала о получении возмещения. Услужливые чиновники из Бонна поспешили признать ее право на еврейские привилегии».
Новак иногда использует Стыпулковскую в качестве связной с сионистскими организациями. Когда знаешь о ее эндековском прошлом и старых антисемитских выходках, эта история кажется мало правдоподобной, но тем не менее именно так все и было. С моральными или этическими угрызениями совести, как видно, не слишком серьезно считаются в определенных кругах людей, объединенных общими интересами.
В Мюнхене проживала более незаурядная, чем Стыпулковская, ренегатка — пани Ванда Пампух-Броньская, также хорошо знающая польский язык. Она была тесно связана с мировым сионистским движением, поддерживала контакты на этой почве не только с определенными кругами на Западе, но также со сторонниками сионистских взглядов, имеющимися в Польше и других социалистических странах. Когда-то она жила в Берлине, Варшаве и Москве, происходила из семьи с прекрасными революционными традициями. Благодаря этому сумела найти различные пути к некоторым друзьям, знакомым и родственникам, которые еще совсем недавно занимали большие должности в нашем государстве.
Опасаясь возможности разрыва этих связей, Пампух-Броньская открыто не демонстрировала своих сионистских взглядов, а скорее, декларировала духовное и идеологическое единство, в частности с Лешеком Колаковским, переводя многие его работы на немецкий язык. Она была тесно связана с журналом «Зюддойче Цайтунг» и «Нойе цюрхер Цайтунг». Печатала также статьи в недавно ликвидированном ежемесячнике «Дер Монат», основанном Конгрессом свободы культуры — организацией, так же, как и «Свободная Европа», находящейся на содержании ЦРУ. Писала в некоторые другие журналы, постоянно затрагивая польскую проблематику в подчеркнуто тенденциозном плане. Знала людей, из которых многие имели сильное влияние в сионистских кругах на Западе. У них снискала авторитет знатока польских вопросов.
Следовательно, не удивительно, что по тактическим соображениям она нуждалась в контактах с польской секцией «Свободной Европы». Новак распорядился предоставлять пани Пампух-Броньской ту информацию из Польши, которая могла быть ею соответственным образом использована и прокомментирована для буржуазной печати. Поскольку не каждый, несмотря на царящий на радиостанции строгий режим, безропотно соглашался выполнять эти поручения, директор поручал это Стыпулковской. Она была двусторонним связным.
Через Стыпулковскую от Новака шла различная информация о событиях и людях в Польше, заслуживающих внимания с пропагандистско-диверсионной точки зрения. Наряду с этим он подсказывал способы защиты интересов его собственных и подчиненной ему польской секции «Свободной Европы» в средствах массовой информации на Западе, а также в некоторых узких кругах посвященных людей.
Материалы Пампух-Броньской, направляемые Новаку также через посредничество Стыпулковской, сводились в основном к тактическим вопросам, связанным с генеральной программной линией польской секции, установленной, как обычно, американцами в административном порядке. Неплохо зная линию и заботясь об общих интересах, она согласовывала с Новаком, кого персонально в Польше надо атаковывать, а кого защищать, какие проблемы искусственно преувеличивать, а какие умалять, что подсказывать, а что замалчивать. Это была рассчитанная на длительный период игра, учитывающая актуальные потребности, полностью входившая в рамки общих пропагандистско-диверсионных планов «Свободной Европы» и сионистских центров.
Почему Новак использовал для этой связи Стыпулковскую, а не поддерживал ее сам? Наверняка он нашел бы на это время, но — как я полагаю — он просто не хотел афишировать личные контакты с определенным кругом лиц, скомпрометированных антипольской деятельностью в наиболее резких формах. Как директор радиостанции, без всякого на то права считающейся «польской», он должен был заботиться о сохранении видимости ее национального характера. С другой стороны, редакции более серьезных газет и журналов также избегали прямых контактов с директором пользующейся дурной славой радиостанции, не желая подрывать свой авторитет в глазах общественного мнения. Таким образом, посредничество было выгодно для обеих сторон.
Стыпулковская могла гордиться порученной ей ролью. Следовало также ожидать, что она будет хранить молчание, что она, в общем, и делала, вспоминая лишь о своих оккупационных переживаниях. К счастью, на практике дело обстояло не совсем так, в чем я лично убедился, заходя в качестве курьера к пани Пампух-Броньской за материалами, взятыми из польской секции. Не стоит, пожалуй, добавлять, что эти прогулки оказались для меня очень полезными…
К галерее известных лиц в польской секции причисляется также Виктор Тростянко — человек среднего роста, седой, слегка уже лысеющий. Когда я уезжал из Мюнхена, ему исполнилось шестьдесят лет. Он всегда очень заботился о своем внешнем виде, что, однако, не у всех находило понимание. Тадеуш Новаковский-Ольштынский подсмеивался над ним, говоря: «По господину Тростянко сразу видно, что он родился и воспитывался в Вильно». Поскольку сам Тадеуш также не выглядел аристократом, некоторые воспринимали его иронические замечания просто как проявление писательской зависти. Дело в том, что Тростянко в молодости пописывал стихи, а позже кроме обычной публицистики в эфир занимался также прозой.
