Генералиссимус Суворов - Раковский Леонтий Иосифович (бесплатные версии книг .txt, .fb2) 📗
Солдат поехал назад к лагерю, а толстоносый неразговорчивый денщик, кликнув на помощь хозяина, стал зачем-то разбивать в саду, возле дома, палатку.
– Це що, тут буде стояти варта? Генерала вартувати? - полюбопытствовал Зинченко.
– Нет, - буркнул Прохор.
– Сами будете спати? Та хиба ж в хати мисця мало?
– Нет.
Зинченко больше не стал допытываться - из денщика слова хоть клещами рви.
Через минуту угрюмый Прохор сам сказал:
– Ляксандра Васильич не любит в избе спать.
В полдень нежданно-негаданно - никто и не заметил" как он подошел, явился сам генерал.
Бабы все так же стояли кучкой у перелаза, говорили разное, забыв о генерале. Говорили про то, что в Хорошках объявилась ведьма и пьет молоко у коров, про то, что к гончарихе - бога не боится и детей не стыдится - бегает сват.
И в это время кто-то легонько ударил пальцами в толстые бока Горпины, которая стояла у перелаза на самой дороге. Горпина вскрикнула - боялась щекотки,- круто обернулась, собираясь уже ударить по рукам шаловливого мужика, и обомлела: перед ней стоял, весело улыбаясь, сам генерал.
Когда он возвращался из похода, небритый и черный, или когда стоял во время обедни на левом клиросе и издалека видны были только его впалые щеки с двумя складками вдоль носа и высокий лоб, изборожденный морщинами, генералу можно было дать за пятьдесят. Но сейчас голубые глаза глядели молодо, небольшой приятный рот насмешливо улыбался.
– Позволь, красавица! - сказал генерал.
– Ой, лышенько! - смутилась покрасневшая Горпина, пятясь назад.
Генерал легко, как двадцатилетний, перемахнул через перелаз и быстро зашагал к хате. Бабы оживились, потешаясь над Горпиной, расспрашивали, как генерал пощекотал ее, верили и не верили ее рассказам.
А из хаты доносился веселый, быстрый голос генерала. Ему вторила бойкая скороговорка Параски, жены Зинченки. Хитрая, льстивая баба сокотала, рассыпалась перед таким важным постояльцем - дробней маку.
Но что происходило в хате, не было видно, а всем так не терпелось хотелось узнать. Бабы заходили то с одного, то с другого боку - не видать. Наконец какой-то черноглазый хлопец, бывший пошустрее остальных, перескочил через перелаз, подбежал к хате и смело глянул в небольшое оконце. Он постоял так с минуту, а потом кинулся со всех ног назад к плетню.
Бабы обступили хлопца.
– Ну, що?
– Сидить та исть.
– Що исть?
– Титка Параска насипала йому борщу.
– Брешеш?
– Не брешу! - обиделся хлопец. - Побижитъ подивиться!
– Боже ж милостивый! Генерал исть борщ!
– Вин сказився.
– А чого б и не исти? Параска добре варить.
– Та же не я або ты. Нас с тобою пусти, мы будем исти и бога хвалить: Параска в борщ добре, мабуть, сала натовкла. А то ж вин сказано - генерал!
Обедал генерал недолго - по-солдатски. Пообедав, направился в сад, на ходу сбрасывая с плеч полотняную куртку. Заглянул в палатку и вышел оттуда с какой-то бумажкой в руке. Генерал стал быстро ходить по саду, то и дело заглядывая в бумажку и что-то бормоча.
От перелаза было невозможно что-либо услыхать. Ребята побежали к саду со стороны улицы, где рос вишенник. Приникли к плетню, осторожно смотрели из-за него.
– Мыкало, Мыкало, ось я бачу. Иди сюды!-шептал один.
– Та почекай, и у мене добре видно.
– Де вин? Я ничого не бачу! - хныкал и лез ко всем ребятам самый маленький из них, не видевший ничего.
– Ось, дурный! Ось, бач! - тыкал его головой в проломленный плетень старший хлопец.
Смотрели, жадно слушали, что такое сам с собою говорит генерал, но ничего не понимали: генерал говорил на непонятном языке.
Потихоньку за ребятами потянулись к вишеннику и любопытные бабы. Подходить к самому плетню соромились. Стояли на дороге, издалека тихо спрашивали у ребят:
– Що вин робить?
– Що вин говорить?
Ребята разочарованно отвечали:
– А хто ж його зна. Ходить та бормоче.
– А що ж бормоче?
– Молиться або що?
– Щось бормоче не по-нашему…
Ребятам уже становилось скучно смотреть на эти генеральские сапоги сапоги как сапоги, даже без шпор, - на небольшую косичку генерала, на его худую шею. Ничего интересного.
Но генерал ходил недолго. Он шмыгнул вдруг в палатку и остался в ней. Должно быть, лег спать. Ребята божились, что слышат, как генерал храпит.
– О, чуеш, чуеш?
– Та ж то Петро сопе…
– Петро, одийди!
Маленький Петро обиженно отошел в сторону.
– О, чуеш?
– Эге.
– Спыть. Мыколо, побежимо на ричку купаться… А в это время денщик Прохор не торопясь обедал за тем же самым столом, за которым полчаса тому назад ел генерал. Прохор сказал хозяевам, что у его барина такой порядок: после обеда он учит по бумажке турецкий разговор, а потом ложится спать, стало быть, пока что, можно и ему спокойно пообедать.
– А на що генералови вчитися по-турецькому? - спросила хозяйка.
– Дурна баба, - вмешался муж, - з турками которий рик воюе и по-християнському з ними буде балакати? В полон кого возьмут або що…
Хозяин сбегал в шинок, принес полкварты горелки - хотел развязать язык денщика, расспросить у Прохора про такого необычного генерала. Горелку Прохор выпил охотно, но остался все так же немногословен и мрачен, как и был. Он только сказал, что барин - что ж, барин? Барин ничего, добрый!
– А чи богатый? - спросил Трохим.
– Бога-атый…
– А чи жонатый? - спросила Трохимиха.
– Женат. Барыня, должно быть, сегодня приедут из Москвы - ждем!…
Тут обе Зинченки - мать и дочь - засыпали Прохора вопросами.
Прохор ковырял в зубах пальцами, икал, глядя на опустевшую полкварту, и, слабо понимая, что такое лопочут бабы, все переспрашивал:
– Ась? Чего-с?
Разобрав наконец, что они хотят побольше знать о генеральше - какого она роду, красивая ли и прочее, - Прохор только махнул рукой и изрек:
– Баба да бес - один у них вес!
И больше не стал ничего говорить - курил, задумчиво вертя в пальцах пустую чарку.
Хозяйка, отчаявшись разузнать у денщика что-нибудь еще, стала собирать со стола, когда на улице послышался шум.
Ее дочь глянула в окно, всплеснула руками и закричала:
– Генеральша ийде!
Хозяева опрометью бросились из хаты. А Прохор нетвердыми шагами побежал в сад будить барина.
К дому действительно подъезжала целая вереница телег, точно свадебный поезд. Впереди ехала высокая коляска, запряженная тройкой лошадей. Ее нанимали полная румяная женщина лет тридцати и молодой офицер в новеньком мундире и треуголке. Между ними виднелась светловолосая пушистая головка миловидной девочки с большим голубым бантом в волосах. На передней скамейке, против господ, сидела горничная.
На следующих возках и телегах, среди узлов, сундуков и корзин, пестрели кофты и платки дворовых девок.
Навстречу приехавшим бежал из сада в туфлях на босу ногу генерал. Он радостно улыбался и кричал:
– А, приехали! Добро пожаловать!
Горничная, сидевшая в коляске, взяла на руки девочку и передала ее подбежавшему генералу. Генерал подхватил дочь и стал целовать ее, приговаривая:
– Наташенька!
Сестричка!
Суворочка!
Молодой офицер выпрыгнул из коляски и помог выйти барыне, которая без удовольствия смотрела на эти низенькие белые хатки, на желтые головы подсолнечников, на горшки, сушившиеся на плетне.
Генеральша, шурша юбками, подплыла к мужу. Он, не отпуская дочери, одной рукой обнял жену, поцеловал ее и пошел к хате, нисколько не обращая внимания на щеголя-офицера, который, сняв треуголку, почтительно стоял поодаль.
– Саша, - остановила мужа генеральша, - что ж ты не здороваешься с Николаем Сергеевичем? Племянника знать не хочешь?
Генерал, державший дочку на плече, обернулся. Быстро взглянул на щеголя-офицера.
– Здравия желаю, дядюшка! - поклонился офицер.
– Здорово, дружок, здорово, - каким-то вялым, безразличным голосом ответил генерал, делая шаг к племяннику и подставляя ему щеку для поцелуя.
