Братья Стругацкие - Прашкевич Геннадий Мартович (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
8
Несмотря на философскую глубину, «Трудно быть богом» — вещь чрезвычайно динамичная. Иногда — головокружительно динамичная, будто ты несешься на стремительной карусели.
Откуда эта динамика? Попробуем разобраться.
Каждое четвертое или даже третье слово в повести — часть диалога.
В повести очень много диалогов. В массовой советской фантастике тех лет их было вдвое, а то и втрое меньше. Ефремов, например, вообще был скуп на диалоги. Он либо монологичен, либо втягивает читателя в «сократический», то есть в конечном счете дидактический диалог. Неспешное описание явно нравилось Ивану Антоновичу. А вот братья Стругацкие диалоги холили и лелеяли и старались строить их в «рваном» ритме коротких реплик, перебивок и недосказанностей. Поэтому произведения их воздушны, словно состоят из сплошных открытых пространств, отделенных друг от друга лишь бумажными ширмами. Из текста «Трудно быть богом», к примеру, выведены сколько-нибудь развернутые описания людей, интерьеров, сцен. Если рассказывается история жизни, приключений и мытарств какого-нибудь персонажа, то очень коротко, в нескольких предложениях. Взгляд главного героя ни на чем не останавливается особенно надолго. В тексте нет никакой статики, всё находится в постоянном движении. Лишь в редких случаях, когда надо проговорить нечто исключительно важное, участники диалога садятся за стол и беседует чинно, не торопясь, основательно. Появляются длинные философические реплики, рассуждения. Например, когда Антон-Румата обсуждает со средневековым «интеллигентом» Будахом возможность изменить мир.
Но это, повторяем, редкость.
Главное — действие, действие, действие.
Вся повесть пронизана мотивом: «Он не успел».
Главный герой не успел проникнуть в планы главного злодея, дона Рэбы… Главный злодей не успел сообразить, что ему делать со странным существом, предлагающим ему монеты из немыслимо чистого золота… Лидеры «серых штурмовиков» не успели поставить контригру против дона Рэбы, а значит, не успели выжить… Премудрые земляне не успели сообразить, какая опасность грозит королевству Арканарскому… Министр двора не успел спасти начитанного юношу, наследника престола…
«Трудно быть богом» — очень драйвовая вещь. Стругацким требовалось уравновесить философскую «начинку» их повести приключенческим сюжетом, стремительным развитием событий. Иначе тот, кто не искал в повести высоких смыслов, просто недочитал бы ее до конца.
Любопытно, что кинематографисты отлично почуяли этот драйв. Вещь-то, по большому счету, очень киношная, идеально подходящая для переделки в сценарную конструкцию. Не случайно по повести «Трудно быть богом» дважды ставились фильмы — другие произведения Стругацких не удостоились столь пристального внимания со стороны людей кино. В 1989 году немецкий режиссер Петер Фляйшман создал на основе повести Стругацких сокрушительный боевик. Количество убитых и раненых не поддается в нем подсчету. Мало кто из любителей-«струганистов» отзывался о фильме тепло. Зато ругали его много и со вкусом. И вот уже много лет живой классик отечественного кинематографа Алексей Герман снимает вторую картину по мотивам той же повести. Условное название фильма: «Что сказал табачник с Табачной улицы». Работа над фильмом в основном закончена, его премьеру обещают в 2012 году.
9
В декабре 1963 года началась работа над повестью «Понедельник начинается в субботу», над первой ее частью — «Суета вокруг дивана».
В итоге и эта повесть принесла братьям Стругацким феерический успех.
«Понедельником» зачитывались, текст разбирали на цитаты.
Необычное в ней начиналось прямо с эпиграфа:
«Учитель. Дети, запишите предложение: „Рыба сидела на дереве“.
Ученик. А разве рыбы сидят на деревьях?
Учитель. Ну… Это была сумасшедшая рыба».
А речь в повести опять шла о творчестве.
О светлом, всё оправдывающем, всё освещающем.
Главный герой «Понедельника» — программист, младший научный сотрудник Саша Привалов попадает к обаятельным и невероятно занятым людям из некоего загадочного НИИЧАВО. На вопрос, как расшифровать такую странную аббревиатуру, ему отвечают: да просто, совсем просто — Научно-исследовательский Институт Чародейства и Волшебства. Всего лишь.
Ифриты и джинны… Изба на курьих ногах… Говорящие коты, баба-яга, домовые, ведьмы… Высшая магия, чародейство… И при этом никакой мистики! «Мне пришло в голову, — цитируют авторы любимого ими Герберта Уэллса, — что обычное интервью с дьяволом или волшебником можно с успехом заменить искусным использованием положений науки».
Волшебную сказку, придуманную Стругацкими для «научных сотрудников младшего возраста», нет смысла пересказывать. Мы предполагаем, что она известна большинству читателей. Хотя бы по пересказам. Повесть прозрачна и цветиста одновременно. Она полна неожиданностей, огня, лирики, философии. Она полна истинного юмора — во всех его ипостасях.
«Я хотел уже подняться на второй этаж, но вспомнил о виварии и направился в подвал. Надзиратель вивария, пожилой реабилитированный вурдалак Альфред, пил чай. При виде меня он попытался спрятать чайник под стол, разбил стакан, покраснел и потупился. Мне стало его жалко.
— С наступающим, — сказал я, сделав вид, что ничего не заметил.
Он прокашлялся, прикрыл рот ладонью и сипло ответил:
— Благодарствуйте. И вас тоже.
— Всё в порядке? — спросил я, оглядывая ряды клеток и стойл.
— Бриарей палец сломал, — сказал Альфред.
— Как так?
— Да так уж. На восемнадцатой правой руке. В носе ковырял, повернулся неловко — они ж неуклюжие, гекатонхейры, — и сломал.
— Так ветеринара надо, — сказал я.
— Обойдется! Что ему, впервые, что ли…
— Нет, так нельзя, — сказал я. — Пойдем посмотрим.
Мы прошли вглубь вивария мимо вольера с гарпиями, проводившими нас мутными со сна глазами, мимо клетки с Лернейской гидрой, угрюмой и неразговорчивой в это время года… Гекатонхейры, сторукие и пятидесятиголовые братцы-близнецы, первенцы Неба и Земли, помещались в обширной бетонированной пещере, забранной толстыми железными прутьями. Гиес и Котт спали, свернувшись в узлы, из которых торчали синие бритые головы с закрытыми глазами и волосатые расслабленные руки. Бриарей маялся. Он сидел на корточках, прижавшись к решетке, и, выставив в проход руку с больным пальцем, придерживал ее семью другими руками. Остальными девяносто двумя руками он держался за прутья и подпирал головы. Некоторые из голов спали.
— Что? — сказал я жалостливо. — Болит?
Бодрствующие головы залопотали по-эллински и разбудили одну голову, которая знала русский язык.
— Страсть как болит, — сказала она.
Остальные притихли и, раскрыв рты, уставились на меня.
Я осмотрел палец. Палец был грязный и распухший, и он совсем не был сломан. Он был просто вывихнут. У нас в спортзале такие травмы вылечивались без всякого врача. Я вцепился в палец и рванул его на себя что было силы. Бриарей взревел всеми пятьюдесятью глотками и повалился на спину.
— Ну-ну-ну, — сказал я, вытирая руки носовым платком. — Всё уже, всё…
Бриарей, хлюпая носами, принялся рассматривать палец. Задние головы жадно тянули шеи и нетерпеливо покусывали за уши передние, чтобы те не застили. Альфред ухмылялся.
— Кровь бы ему пустить полезно, — сказал он с давно забытым выражением, потом вздохнул и добавил: — Да только какая в нем кровь — видимость одна. Одно слово — нежить…»
Вот уж поистине: «Факиров всегда достаточно — не хватает фантазии».
Великим факирам братьям Стругацким фантазии хватало. Не случайно в «Понедельнике» они так прошлись по всей существующей фантастике — и отечественной и западной.
«За стеной оглушительно затрещало, и мы оба обернулись. Я увидел, как жуткая чешуйчатая лапа о восьми пальцах ухватилась за гребень стены, напряглась, разжалась и исчезла.
— Слушай, малыш, — сказал я, — что это за стена?
