В мире безмолвия - Кусто Жак-Ив (книги бесплатно без регистрации полные .TXT) 📗

Скаты не представляют никакой опасности для человека; они никогда сами не нападают первыми.

Знаменитый шип служит не для атаки, а исключительно для защиты от назойливых чужаков. Этот шип расположен в основании хвоста, выступая всего лишь на одну шестую своей полной длины. Дюма подплывает к скату сзади и хватает его за самый кончик хвоста – мера предосторожности против случайного укола. Скат силится вырваться, однако не может пустить в ход шип. Зазубренное оружие ската расположено так, чтобы защищать от нападения сзади и сверху. Купальщик, наступивший на ската, может поплатиться болезненной раной, которая тем глубже, чем сильнее удар, нанесенный испуганной рыбой. Результатом может быть многодневное пребывание в больнице.

Как-то раз, когда мы ныряли в районе Прая (архипелаг Зеленого мыса), по дну скользнула громадная тень. Я решил, что ее отбрасывает облако, парящее в том, надводном мире, однако в этот момент меня окликнул Дюма и указал вверх. Прямо над нами скользил гигантский скат с размахом «крыльев» в восемнадцать футов. Он не плыл, а буквально летел, заслонив собою все солнце. Изогнутые края его крыльев рассекали поверхность воды. Брюхо отливало белой эмалью, и тем чернее казалась спина этой рыбины. Сверхъестественное видение продлилось недолго. Без каких-либо видимых усилий махина легко ускользнула от догонявшего ее со скоростью двух узлов Дюма, взмахнула напоследок крыльями и исчезла в сумрачной толще.

Рыбаки боятся гигантского ската вследствие суеверия, родившегося из его любимой забавы – выпрыгивать по ночам из воды, обрушивая затем свой многотонный вес на волны с оглушительным звуком. Рыбаки уверяли нас, что гигантские скаты убивают ныряльщиков, обхватывая их и душа своими огромными крыльями или расплющивая о дно. На деле же скат не только не внушает ныряльщику страха, а, напротив, вызывает восхищение у тех, кому посчастливилось видеть его в полете. Мы произвели анатомическое исследование гигантского ската, чтобы изучить строение его пищеварительного аппарата, и не обнаружили никаких зубов. Скат добывает пищу с помощью могучего насоса, включающего его пасть и жаберные щели. Поток воды проходит через сложную фильтрующую систему, в которой осаждается планктон [27] – единственная пища этой огромной рыбины с крохотным горлом. В отличие от хвостокола гигантский скат не вооружен шипом и может рассчитывать только на скорость своего движения, спасаясь от врага. Он опасен лишь для… планктона.

Около острова Брава Дюма удалось как-то обнаружить здоровенную морскую черепаху, которая прицепилась к подводной скале, целиком полагаясь на свою защитную окраску. Диди подобрался сзади и ухватился обеими руками за обод щита. Пораженная черепаха принялась брыкаться. Диди приподнял ее и слегка оттолкнулся ластами. Оскорбленное животное двинулось вперед, и они вместе сделали мертвую петлю. Дюма проделал таким образом целый ряд фигур «высшего пилотажа», включая безупречный иммельман, и только после этого выпустил свой буксир. Бедная черепаха не сразу пришла в себя: она повторила еще раз последнюю петлю, словно на бис, прежде чем скрыться в зеленой воде.

В повестях о подводном мире настоящим гангстером глубин всегда выступает мурена. Она наравне с осьминогом стоит на страже подводных кладов. Впрочем, рыбаки имеют вполне реальное основание бояться мурены. Отчаянно бьющаяся о доски лодки пойманная мурена хватает своими страшными челюстями все без разбора. Опытные рыбаки немедленно разбивают голову этому опасному хищнику.

Древнеримские историки сообщают, что Нерон приказал бросить рабов в садок с муренами, чтобы развлечь своих друзей зрелищем поедаемого человека. Было ли это на самом деле, или нет, но во всяком случае с тех самых пор за муренами закрепилась дурная слава. По всей вероятности, Нерон до того заморил голодом своих мурен, что они готовы были сожрать все что угодно.

В море мурена не нападает на человека. Мы видели обычно только высовывавшиеся из расщелин головы и шеи этих змеевидных рыб. Вид у них, бесспорно, устрашающий. Помимо скорости, защитной окраски и своего вооружения, рыбы оперируют еще и психологическими эффектами. Страшные глаза и обнаженные клыки мурен производят чрезвычайно красноречивое впечатление. Если бы она могла шипеть дикой кошкой, она бы и от этого не отказалась! Мурену и в самом деле можно встретить в трубе затонувшего корабля, откуда она выглядывает своими дьявольскими глазами. И тем не менее мурена представляет собой такое же прозаическое существо, как вы, и я, и ваша домашняя кошка. Она мечтает лишь о том, чтобы ей не мешали жить ее рыбьей жизнью.

Понятно, что она не остановится при этом и перед тем, чтобы вонзить зубы в незваного гостя. Как-то раз Дюма ловил омаров на скале маяка Мачадо, и мурена укусила его за палец. Ранка была незначительная, и за ночь почти затянулась. На следующий день она еще немного кровоточила, потом окончательно зажила. «Мурена не нападала на меня, – уверял Диди. – Она просто предупредила мою руку, чтобы та убиралась и больше не входила». Ни заражения, ни отравления не последовало.

Когда мы рылись в гавани древнего Карфагена, мы встретили доктора наук Хелдта, директора океанографической станции в Саламбо. И он и его жена были энтузиастами изучения морской фауны Туниса; они настояли на том, чтобы мы познакомились с одним из самых ужасных и великих зрелищ, какое вообще можно увидеть, – сиди-даудской мадрагой.

Мадрага – огромная сеть для лова тунцов, изобретенная несколько веков назад на берегах Эгейского и Адриатического морей и позднее перекочевавшая в Тунис. Крупноячеистую вертикальную сеть длиной в одну-две мили протягивают от берега по диагонали так, что она образует в море четыре камеры. Эти камеры служат западней для больших тунцов в период их нереста ранним летом.

Тунцы – кочующие рыбы; некоторые ихтиологи считают, что они путешествуют по всему свету. Как бы то ни было, в пору нереста тунцы неизменно подходят к берегу, плывя вдоль него большими косяками, причем они всегда обращены к суше правым боком. Аристотель, очень неплохой океанограф, пришел к выводу, что тунец слеп на левый глаз, и это мнение до сих пор господствует среди рыбаков Средиземноморья [28]. Что бы ни заставляло тунцов в их медовый месяц идти, обращаясь к берегу правой стороной, именно, эта черта оказывается роковой для них.

Натолкнувшись на мадрагу, косяк сворачивает налево вдоль сети, намереваясь обойти препятствие, и попадает прямо в западню. Рыбаки-арабы, сидя в лодках, стерегут вход в ловушку и закрывают «дверь», едва вошла рыба. Тунцы проходят во вторую камеру, она тоже запирается, после чего первую дверь можно открыть для новых пришельцев. Тем временем косяк оказывается уже в третьем отделении, за которым идет камера смертников, называемая зловещим сицилианским словом «корпо» («трупы»). Шестьдесят огромных тунцов и несколько сот бонит были загнаны в корпо, когда мы прибыли в Сиди-Дауд, чтобы заснять избиение на цветную пленку.

Корпо уже подтянули к берегу. На пристани стоял в красной феске и американских армейских брюках раис – церемониймейстер и обер-палач. Вот он поднял флаг – сигнал к началу матанца (избиения). Сотни арабов съехались на своих плоскодонках и образовали тесный квадрат вокруг корпо. Раиса подвезли на лодке в центр квадрата. Новый сигнал, и толпа рыбаков издала варварский клич, после чего затянула старинную сицилианскую песню, традиционно связанную с матанца. В ритм песне лодочники выбирали сеть.

Марсель Ишак снимал весь этот спектакль с лодки, находившейся над самым корпо, в то время как мы с Дюма нырнули в сетевую камеру, чтобы запечатлеть подводные кадры. Погрузившись в кристально чистую воду, мы не могли видеть одновременно обеих стен корпо. Очевидно, то же самое относилось и к рыбам. Лишь изредка в поле нашего зрения попадал метавшийся в фисташково-зеленой воде косяк. Красавицы-рыбы, весом до четырехсот фунтов каждая, плавали все по кругу, против часовой стрелки, в соответствии со своим обычаем. Рядом с их мощными телами сеть казалась слабой паутинкой, неспособной противостоять малейшему натиску косяка, однако рыбы даже и не делали попытки прорваться на волю. А на поверхности арабы продолжали вытягивать сеть; стенки камеры сужались, и пол поднимался все выше и выше, так что его уже стало видно.