И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов (читаем книги онлайн бесплатно полностью .txt) 📗
И в нынешнем «оживлении» религиозной жизни явственно проглядывает — наряду с искренним желанием «узреть Свет» — стремление реанимировать пышность ритуала, держать христианство в культурно–этнографических рамках. В этом стремлении едины и часть «старых» христиан, и множество неофитов, привлечённых внешностью, и искусствоведы, и — увы! — государственные структуры, староновые (или новостарые?) представители которых, уяснив, что Церковь не уничтожить, пытаются приспособить её к своим нуждам, а заодно и загнать в своего рода этнографический заповедник для интуристов.
Именно против этого всю свою жизнь выступал отец Атександр. Для него христианство было жизнью, а жизнь была — и вселенная представала гармоничной — и общая гармония её сияла сквозь все драмы и трагедии.
В этом смысле он был «просто» нормальным человеком — таким, каким Господь его задумал. «Восхождение к себе», к своему первообразу, он проделал с полнотой, составляющей удел немногих. И все его книги в конечном итоге — о восхождении к Богу всего человечества.
И для меня центральная из этих книг (не лучшая, не главная, а именно центральная, то есть требующая усвоения в первую очередь) — это «Магизм и единобожие», книга–предостережение, в которой с предельной ясностью сказано о полной несовместимости любой из авраамитических религий с магизмом, с язычеством, с идолопоклонством (так же, с такой же определённостью К. С. Льюис писал о несовместимости Неба и ада). Эта книга — не о древних временах, а о том, как всякого человека на его пути подстерегает опасность спутать ориентиры: стремление к Истине заменить заботой о комфорте (духовном, но это не лучше, а хуже чрезмерного увлечения преходящим), врождённую, то есть естественную, «нормальную» тягу к Богопознанию вытеснить конструированием кумиров, создаваемых по своему образуй подобию, а трудный опыт Богообщения заместить ритуалом.
И вот — накатилось время лихорадочного и беспорядочного, интенсивного и исступлённого кумиротворения. По всей нсназываемой ныне территории несутся вопли: «Отняли веру! В кого верить? Во что верить?» И ясно при этом, что не к Синаю обращены вопрошающие, что — увы! — выбор их — это бег по кругу: Ленин — Горбачев — Ельцин — Жириновский; «идейность» — погоня за богатством, политика — рок, Чумак — Кашпировский, йога — атлетизм… Идолы дробятся, множатся, рассыпаются, соединяются…
Невозможно представить себе ничего более страшного, нежели то, как к этому кругу присовокупляют «религию». И нет большего глумления над памятью отца Александра Меня, чем включение в число кумиров его самого, — его, жизнь прожившего (и, в сущности, жизнь отдавшего) в борьбе с идолопоклонством.
Известно, что о. Александр был человеком терпимым; его и посейчас упрекают в терпимом отношении к инославным христианским конфессиям и даже (!) к другим религиям; забывают, правда, что терпимым он был и к своим гонителям — поистине никого не осуждал. И говорил, скорее сокрушаясь, нежели обличая, что в каждом из нас живёт язычник (у кого — в крохотном уголке души, у кого — привольно расположившись); язычник же склонен обожествлять себя, искать и создавать себе кумиров, поклоняться им или по крайней мере входить с ними в соглашение. И самый коварный, самый изощрённый вид язычества — воздвигание идола на месте святыни, мёртвое, сковывающее душу поклонение — о. Александр никак не склонен был терпеть, восставая против него, как Моисей против поклонения золотому тельцу.
И если мы решили чтить его память, то должны с сугубой осторожностью относиться к миру своих воспоминаний, дабы не впасть ненароком в интеллектуальный грех схематизации.
Два типа идолов участвуют в порождении мифа: идолы суеты творят мифы на потребу сегодняшнего дня, идолы самости — себе на потребу. К сожалению, в том, что публикуется об отце Александре, уже проскальзывают детали мифотворчества обоих типов. Это понятно, это даже вполне человечно, но грустно, потому что по мере формирования образа живой человек исчезает, уходит. А не надо бы ему уходить…
Так вот, мифы суеты, мифы на потребу дня тщатся перво-наперво определить место о. Александра в современных и политических течениях. И здесь миф № 1 — «Пастырь диссидентов». Конечно, кое–какие реальные основания у этого мифа (как и у всякого мифа) есть; ездили к нему‑таки и диссиденты, и те, кто действительно рисковал свободой и жизнью, и те, кто ныне прослыл таковым. В далеко зашедшем виде этот миф представляет нашего батюшку неким гением–вдохновителем всего отечественного инакомыслия. Беда (для мифа), однако, в том, что о. Александр всех людей воспринимал именно как людей; строго говоря, исповедовавшиеся ему диссиденты для него диссидентами не были. Кое‑что в этот миф привнесено и серией следствий и процессов: очень уж старались следователи вынуть у несчастных, попавших к ним в руки, признание в том, что на «злые дела» их вдохновил именно священник А. Мснь. Иногда и удавалось. Так и осталось. А он, между тем, довольно часто (я такие случаи знаю) старался отговаривать людей от бурной общественной деятельности, коль скоро видел (а видел он много), что она им не по плечу. А уж если признавал за человеком внутреннюю правоту, то был ему другом и молитвенником. Сам обладая высочайшей степенью свободы — свободы духа — не мог не желать свободы другим; но понимая её как условие развития души на пути Богопознания — не больше и не меньше.
Что же касаемо политики как таковой… я охотно верю, что с людьми, ею всерьёз интересующимися, он о ней говорил со знанием дела, — он вообще легко осваивал и иностранные языки, и странные подчас индивидуальные манеры речения. Но вот однажды, в битком набитой по обыкновению машине, часть её «населения» завела разговор, что называется, о текущей политике, и в воздухе запахло пикейными жилетами. И батюшка, до поры до времени сидевший впереди, как казалось, вполне безучастно, вдруг, не оборачиваясь, сказал: «Пока происходит борьба капитализма с социализмом, мир оказался во власти террористов, — неужели никто не видит, что это главнее?» И праздный разговор заглох.
Не правда ли, безупречное политическое суждение? А ведь тогда угоны самолётов только начинались, и о заложниках никто и слыхом не слыхал. Сказано это было совсем не свысока — с высоты…
А «мой» случай был таким: однажды на работе намекнули, что пора мне выступить на «политсеминаре», а то нехорошо получается. Я сказала, что должна подумать, и ринулась к батюшке: не уволиться ли лучше? Он спросил, какова тема. Я (с отчаянием): «Критика ревизионизма». Глаза у него загорелись охотничьим азартом: «Значит, так: исходим из того, что ревизионисты вообще дураки — нашли что ревизовать! Далее…» — и он, не сходя с места, экспромтом продиктовал мне вполне подробный и остроумный план. Доклад мой имел обоюдный успех — кое‑кто отцовский юмор понял.
Миф № 2 (произвольный) — «Пастырь интеллигентов». Опять‑таки, среди его прихожан было очень много людей интеллектуальных и творческих профессий и устремлений, но дело даже не в том, что не все из них грешили именно интеллигентностью, а в том, что он воспринимал их несколько по-иному.
Будучи однажды спрошенным, какие специфические грехи интеллигентов он может вычленить в результате своего пастырского опыта, он очень серьёзно посмотрел на вопрошающего и сказал: «Поверьте мне, грехи у всех одинаковые». О. Александр очень ценил дар творчества, говорил о нём вдохновенно, но если кто‑то не любил своей матери, то для него было всё равно, кончил ли тот четыре класса или защитил две диссертации, — здесь вставала беда двух одиноких душ, не понятых друг другом, разделенных… Когда интеллигентное духовное чадо рассказывало батюшке о своём творческом успехе, он бурно радовался. Но не меньше была его радость, когда, например, женщина (всё равно, интеллигентная или нет) говорила, что теперь у неё, слава Богу, в доме лад и мир.
В самом деле, ведь и необразованный человек может сколько угодно гордиться и превозноситься, утверждая себя уничижением окружающих, и образованный может быть кротким и понимающим чужую беду. Но уж так мы невольно привыкли (сколь не противились и не противимся): происхождение, образование… мифологизирующие клетки, куда легко загнать людей, разделить их удобства ради. А люди — они люди и есть, невзирая на воззрения, национальность, внешность, возраст и умственное развитие.
