Аквариум как способ ухода за теннисным кортом - Гаккель Всеволод (книги .txt) 📗
Калманов был предприимчивым человеком и занимался каким-то бизнесом. До сих пор функции администратора или, как это в то время стали называть, директора, брал на себя Файнштейн. Но в какой-то момент Боб объявил о том, что теперь таковым будет Калманов. Файнштейн опять расстроился. У него были амбиции делового человека и ему необходимо было утвердиться в этой роли, но он был отставлен во второй раз. Но совсем нелепым оказалось то, что Калманов стал ещё и звукорежиссером. Это был уже перебор. Мы сыграли несколько акустических концертов в Театре у Лицедеев во Дворце Молодежи, которые стали значительными событиями в городе. Это был период, когда «Аквариум» в классической форме достиг своего апогея. Это была законченная группа. Мы могли играть концерты любой продолжительности и делать это очень уверенно и изящно. Масштаб же этого места просто идеальный и, попадая в него, люди невольно настраиваются на определенный лад. Пожалуй, чуть ли не впервые мы оказались в комфортном пространстве, где был очень правильный свет. Единственным уязвимым местом был звук, который зависел от звукорежиссера. Вообще, со времен Марата за это брались люди, которые не имели концепции звука, а исходили из технических возможностей аппарата и просто старались делать так, чтобы по крайней мере все было слышно. Но редко удавалось выстроить картинку. Правда представление о таланте Марата можно составить только по записям, поскольку во времена оно аппарата, как такового не было. Но Калманов превзошел многих своих предшественников. Наверное были и другие причины, но после каждого концерта все высказывали ему свои претензии.
Наступало лето, и мы как обычно предвкушали запись нового альбома. Как-то Боб сказал, что хорошо бы пригласить того скрипача, что играл в «Поп-механике» в Доме ученых. Через несколько дней я зашел в «Сайгон» и встретил того самого скрипача, им оказался Саша Куссуль, я пригласил его домой на репетицию, он был не против. Пришел Боб, мы попили чаю, поговорили за жизнь и попытались немного поиграть. Когда он ушел, Боб сказал, что он имел ввиду другого (по всей видимости Лёшу Заливалова), но предложение было сделано, и мы стали репетировать с Куссулем. В этом случае Боб почему-то ограничился приглашением Саши только на запись. Я впервые за долгие годы получил возможность играть с музыкантом одной группы инструментов. Он заканчивал консерваторию и был мастером, я же к этому времени почти утратил то, что мне было дано в музыкальной школе. Но он был деликатным человеком, и мы никогда с ним не говорили про мой уровень игры, а просто пытались играть вместе. Я к этому времени уже наиграл все партии в новых песнях, и ему пришлось пристраивать подголоски, отталкиваясь от моей игры, и мы механически стали делать какое-то подобие аранжировки, чего почти никогда не делали, поскольку я всегда играл, руководствуясь лишь одной интуицией и вкусом. Однако, что-то получалось, и постепенно мы слепили весь альбом. Пожалуй, это был первый альбом, материал к которому уже был готов к моменту записи. Наконец подошло время таковой. Я уже имел опыт болваночной записи и привык играть с наложением. Но Боб превзошел все мои ожидания. Они пришли в студию к Тропилло с Титовичем и Петей, набросали цифровки песен и быстренько записали болванки всего альбома, совершенно не учитывая того, что в этих песнях уже кто-то что-то играет, и они уже давно живут своей жизнью. И получилось так, что эти болванки лишили эти песни собственно этой самой жизни. Когда мы с Куссулем пришли играть свои продуманные партии, они никоим образом не ложились на эти болванки. Особенно нелепо выглядела песня про то, что «Она не знает, что это сны», в которой ритм секция не могла просчитать паузу. Попасть же при наложении звука в не просчитанную паузу проблематично, особенно, когда ты играешь не один, и мы с Куссулем очень мучились. Когда я пытался привести Бобу какие-то доводы, они не действовали. Времени на перезапись болванок не было, и я потерял всякий интерес к записи, как таковой.
Я продолжал работать в Васкелово. Наш Дом культуры стоял на горе, особняком от остального поселка, и мы туда ездили, как на дачу. Летом дискотеки проходили более миролюбиво, и мы ночевали там, не особенно торопясь домой. У нас со Славкой во многом оказались схожие вкусы, и мы очень сдружились. С ним можно было без конца разговаривать, и даже если он немного фантазировал, это не вызывало протеста. Мне очень нравились его рассуждения о звуке. И я как-то привел его к Бобу, на Перовскую, мне хотелось их познакомить и порекомендовать его как звукорежиссера. Осенью, когда Васин затевал очередное празднование дня рождения Джона Леннона, мы предложили ему устроить концерт в Васкелово. Его дружки-художники приехали заранее оформлять зал и расписали автобус, стоявший у входа в клуб, написав на нём «Magical Mystery Tour». 9 октября туда приехало человек 200 дружков, мы довезли немного аппарата и устроили концерт. Я не помню, кто играл, помню, что «Аквариум» тоже пытался играть в каком-то разбавленном виде. Помню Майка и Рекшана, а также помню, как все вповалку заснули, и кто-то прожёг диван. По-моему особенно сильных разрушений не было. Но наш юный директор Гера Заикин был очень строг, ему что-то не понравилось, и нам со Славкой пришлось уволиться. Правда через некоторое время Гера сам всё-таки сделал выбор между бас-гитарой и культпросвет работой в пользу гитары.
Уже была глубокая осень. Приехали Ильховский с Нехорошевым и стали снимать киноклип на песню «Пока не начался джаз». Боб «выбрал натуру» на Смоленском кладбище. Когда мы туда приехали, шёл дождь, и меня с виолончелью посадили на камень, который торчал из воды. Наверное со стороны это было красиво, но я не понимал зачем для этого ехать на кладбище. Такой сюжет можно было снять в любом другом месте.
Очередной же концерт в ДК им. Крупской подвел логическую черту под карьерой этой группы, когда всем стало понятно, что дальше играть незачем. Это никак не было декларировано, просто все разошлись в разные стороны. И я прекрасно помню ни с чем не сравнимое ощущение свободы. Что могло быть дальше, меня нисколько не волновало.
Часть седьмая
Меня абсолютно не интересовало занятие музыкой. Больше всего времени я проводил у Славки на Фурманова. Он жил в удивительной однокомнатной квартирке, которая состояла из крошечной кухни и такой же крошечной комнаты, но с двумя окнами на противоположных стенах, что давало ощущение нахождения в башне. Проходил тот самый восемьдесят четвертый год, который приобрел для меня такое огромное значение. Я все ещё пребывал в ощущении этого года, но пока никак не мог вывести его формулу. Но в один прекрасный день у меня вдруг все навелось на резкость. Формула заключалось в том, что я ощутил способность совершать самостоятельные действия. До сих пор я все время находился в состоянии соучастника. Пусть это были интересные и очень значимые вещи, но я ничего не делал сам. Тут же я оказался готов двинуться в любую сторону. Я решил снова отказаться от мяса и, заодно, от алкоголя. Но почему-то какое-то время продолжал курить.
В ноябре снова приехали Джоанна с Джуди. И в это же время состоялся концерт «Поп-механики» в здании Двенадцати коллегий Университета. Хотя я считал, что закончил свою деятельность на музыкальном поприще, когда мне позвонил Курёхин, я согласился принять участие в концерте. Непременным условием этого концерта было то, что в нём ни в коем случае не должен был участвовать Гребенщиков, который в то время в Университете был притчей во языцах. И конечно же нужно было сделать так, чтобы он непременно появился на сцене. Боб загримировался, приклеив усы и бороду. Несмотря на то, что он одел очки и пальто, всё равно за версту было видно, что это Гребенщиков, но администрация Университетского клуба была настолько тупа, что этого не заметила, и был дополнительный кайф от интриги.
Мне надо было придумать какую-нибудь работу или на худой конец положить куда-нибудь трудовую книжку. Но никаких предложений не поступало, мыслей тоже не было, и я решил подождать до весны-лета. Я засел дома, и началось моё затяжное зимнее чаепитие. Весь мой день состоял из того, что кто-то заходил на чашечку чая, просиживал часа два, как тут уже поспевал кто-нибудь другой. Мне звонили друзья и напрашивались в гости, а некоторые приходили без звонка. Отказать было невозможно. Я немного уставал, но у меня не было выбора, я получал огромное удовольствие от общения с большим числом людей. Сложнее всего пришлось моим домочадцам. Моя мама совершенно не обращала на это внимание, ей нравилась когда в дом приходят люди. Но мой психованный брат Алексей дергался от каждого звонка в дверь, в паранойе бежал к себе в комнату и закрывался на палку, думая, что это пришли за ним. Я к этому привык и не обращал особого внимания. Я понимал, что в моем образе жизни был некоторый перебор, но это было ничто по сравнению с тем, когда у брата начинался запой. Поэтому я чувствовал моральное право не обращать внимание на его реакцию. Проблема была с кухней, с приходом каждого гостя ставился чайник, единственный на всю семью, а у меня пока не было средств обзавестись своим. Всё оставшееся время, я проводил у Славки. Иногда мы виделись с Александрой, но её жизнь вошла в новую фазу. Её старый друг Андрей сделал ей предложение, и они собирались пожениться.
