Путин - приемный сын Ельцина - Платонов Сергей Владимирович (книга бесплатный формат txt) 📗

Дрезден

Красивый и богатейший прежде центральный город Саксонии в войну был сильно разрушен американскими бомбардировками. Ко времени приезда Владимира Путина с женой Людмилой и годовалой дочкой Машей Дрезден уже восстановили. Но в результате характерный для старых немецких городов облик оказался сильно утраченным. Поэтому после масштабного и имперского Ленинграда он выглядел провинциальным новоделом. Но в разведке место службы не выбирают.

Крыша разведчику Платову досталась не самая надежная — должность руководителя советского культурного центра. Особенно по сравнению с посольским или консульским прикрытием. Однако в дружественной ГДР это большого значения не имело, поскольку многие оперативные мероприятия КГБ проводились совместно с ее спецслужбами. Да и поселился Владимир с семьей в доме, где жили офицеры Штази — восточногерманского министерства госбезопасности.

Шефом дрезденской разведгруппы КГБ в то время был опытный оперативный сотрудник полковник Лазарь Лазаревич Матвеев. По возрасту он годился Владимиру и большинству подчиненных в отцы. Поэтому «любил назидать» и наставлять. Однажды он пригласил новичка к себе и без предисловий спросил:

— Внешними данными и сдержанностью эмоций вы, майор, схожи с немцами. Это откуда?

— Вы хотите спросить, нет ли у меня немецких корней? По рассказам родителей — нет. А сдержанность? Это, думаю, благодаря многолетним занятиям самбо и особенно дзюдо. Наставники с первой тренировки внушают спортсменам, что эмоции — делу помеха. Чтобы побеждать, надо всегда оставаться хладнокровным. Почти как в главной заповеди разведчиков о холодной голове. Так что спасибо дзюдо! — нарочито эмоционально закончил новый сотрудник.

— В нашей работе нельзя допускать, чтобы сдержанность выглядела равнодушием. Учтите это в работе с агентами-иностранцами. И еще я заметил, что, когда на оперативном совещании обсуждалась ориентировка по академику Сахарову, вы как-то иронично отнеслись к негативной оценке этой фигуры Центром. Вы что, не согласны с ней? И уж заодно как относитесь к творчеству Солженицына?

— Товарищ полковник, это тест на лояльность?

— Можете и так считать. Для работы в разведгруппе вы приглашены мной, и поэтому хочется лучше знать ваши настроения. Вы же до перехода в разведку работали в пятых подразделениях и на следствии, а там негатива хватает. И контакты с подследственными, и знакомство с конфискованной у зарубежных эмиссаров идеологически враждебной литературой.

— Сначала я недолго работал в секретариате, потом в пятерке и в следственном отделе.

— А почему ушли? Для юриста по образованию лучшего места в системе госбезопасности нет. Не так ли?

— Я мечтал о работе в разведке, а пришлось возиться с диссидентами и преступниками. Потом повезло. В управлении создали отдел «РТ» — разведка с территории. Но из следственного отдела не хотели отпускать. Даже посылали в Москву в Высшую школу КГБ на курсы переподготовки следователей. Но и это не помогло. Я продолжал просить о переводе на оперативную работу. Вы хорошо знаете, что таких в органах, мягко говоря, не очень жалуют. Еще десятиклассником я приходил в Ленинградское управление, так сказать, наниматься на работу. И уже во время службы опять стал проситься в разведку. Думал, что уволят. Нет, послали учиться в развединститут. Так что пока не взяли в «РТ», прошел две переподготовки. И только после третьей — к вам.

Пятые подразделения и следственные отделы КГБ занимались в основном тем, что в российской истории называлось охранкой, то есть выполняли, как и ранее, жандармские функции. Совместными усилиями они выявляли и привлекали к ответственности террористов. Следили за тем, насколько лояльна властям такая беспокойная публика, как студенты и преподаватели вузов, работники творческих профессий — художники, поэты, прозаики, музыканты и артисты. Участвовали в их профилактике. Нередко с объявлением официального предостережения. Контролировали деятельность религиозных и других общественных организаций. Пресекали проявления подпольной антисоветчины и противодействовали враждебному влиянию на население СССР зарубежных идеологических центров. Иногда, незаметно для себя, некоторые сотрудники следотделов и пятых подразделений и сами становились инакомыслящими. Поэтому из следователей и «пятерки» старались в разведку не брать. Лишний риск никому не нужен. Перебежчиков и так хватало.

— Так, а что скажете о Сахарове и Солженицыне? Вы согласны, что первый — жертва сионистов, а второй в советском периоде нашей истории видит только негативные моменты? — продолжал тестировать Матвеев.

— Согласен. Хотя если под сионизмом имеется в виду его жена Боннэр, то немного смешно. В нашумевшей статье «Размышления о прогрессе. правах человека.» ио чем-то там еще Сахаровым ставится проблема реальной угрозы ядерной войны, в которой не будет победителей. С этой принципиальной позицией не поспоришь! Правда, в поведении академика есть какая-то нелепость. «Отец» самого страшного оружия — термоядерной бомбы становится главным пацифистом.

— Не об этом речь. Он же призывает иностранные государства вмешиваться во внутренние дела СССР в области прав человека. Будто у них нет таких проблем. Кроме того, будучи носителем секретной информации особой важности, Сахаров постоянно встречается с иностранцами. Ну, да ладно. А Солженицын? Его книги читали?

— «Архипелаг ГУЛАГ» читал в самиздате. «Красное колесо» и «В круге первом» поступали к нам от таможенников, как конфискат у въезжающих из-за рубежа, но они издавались на английском, который я никогда не учил. «Один день Ивана Денисовича» прочел еще в школьной библиотеке. Сильная вещь.

— А про «Архипелаг.» что скажете?

— Литературы там мало. Собственно, в нем впервые так подробно описана сталинская репрессивная система. Страшные злоупотребления властью! Читать тяжело. Сталин, конечно, преступник! — четко, как судья, произнес он последние слова.

Матвеев поднял от стола глаза, внимательно, как бы с удивлением посмотрел на новичка и спросил:

— А разве Сталина судили? Я знаю, что не судили. Так почему вы, юрист, без суда называете его преступником? Так и нас, кто служил в эти годы, можно всех зачислить в преступники. Это неправильно.

Полковник помолчал, а потом продолжил, как бы вспоминая вслух:

— Я рано остался круглым сиротой, и те же сотрудники НКВД, которых Солженицын обвиняет во всех преступлениях, устроили меня в детский дом, а потом в железнодорожный техникум. В тридцать восьмом мне было тринадцать. Но о репрессиях я не слышал. Хотя, конечно, они были. По Солженицыну же получается, что в ГУЛАГе сидела треть страны. Где он такие цифры брал? Фантастика! (В 2012 году жена Солженицына признала, что количество репрессированных в 20 миллионов писатель устанавливал не по документам, а по собственным наблюдениям во время отсидки и по рассказам зэков. То есть приблизительно!!! — С. П.). Что касается художественной стороны творчества Солженицына, то и здесь не все так просто. Даже злейший антикоммунист Владимир Набоков находит ее недостаточно качественной.

Пока Матвеев говорил, Платов внимательно и бесстрастно слушал. Ничто не выдавало, как он относится к сказанному. Профессиональные навыки давали свои плоды.

Но когда начальник закончил, он тут же, как хорошо обдуманное, выдал:

— Я имел в виду не обычный суд, а суд Истории, когда назвал Сталина преступником. Вы правы, как юристу мне следовало сформулировать это точнее.

— Майор, а вам в голову не приходила мысль, что репрессии были направлены против «пятой колонны» из сторонников прежнего царского режима, троцкистов и тех революционеров, которые превратились в заурядных казнокрадов и которые своими преступными деяниями подрывали страну накануне войны? — продолжил разговор Матвеев.

— Можно и так рассуждать. Но как понять уничтожение зажиточных крестьян, неужели они тоже «пятая колонна»?

— Революцию, как и ремонт дома, закончить нельзя. Ее можно остановить, прекратить силой. Репрессиями против революционеров и контрреволюционеров. Иначе борьба не закончится. То есть дело за третьей силой, которая сможет этот хаос организовать. И чем раньше, тем лучше. Тогда и репрессий меньше. Сталин начал с запозданием, и потому их было много. Что касается крестьян, и здесь есть объяснение. Не проведи он политику раскулачивания сверху, страна получила бы крестьянскую революцию между новыми богатеями и бедняками.