Элвис Пресли: Реванш Юга - Даншен Себастьян (читать книги онлайн полностью без сокращений .TXT) 📗
На том этапе карьеры Элвиса равновесие было восстановлено благодаря его страсти к музыке — гаранта его творческой цельности. Такой же профессионализм он проявлял и на сцене, где высокий накал выступлений поддерживался присутствием публики. С конца 1955 года основной заботой полковника было найти общий язык с главным концертным агентством страны — нью-йоркским агентством Уильяма Морриса, с которым он долго сотрудничал, когда представлял интересы Эдди Арнольда. Приглашения поступали одно за другим, судя по графику выступлений Элвиса. В первой половине 1956 года он каждый месяц выступал в среднем в двух десятках разных городов и нередко давал по два, а то и по три концерта подряд, как, например, 26 февраля в Пенсаколе во Флориде, когда он пел на сцене городского концертного зала с двух часов дня до десяти вечера практически без перерыва.
Это «мелькание» должно было упрочить его популярность, однако успех оказался не таким оглушительным, как можно было ожидать в первое время. Хотя сцены буйства поклонниц случались все чаще, Пресли редко выступал перед полным залом. В Де-Муан, столице штата Айова, Концертный зал памяти ветеранов 22 мая был наполовину пуст; два дня спустя в зале «Арена» Канзас-Сити, рассчитанном на двенадцать тысяч зрителей, присутствовало всего две с половиной тысячи фанатов. Только когда Пресли прочно закрепился в хит-парадах, на его концерты повалила публика, заразившись воодушевлением от радиоведущих. В Реддинге (Калифорния) один диджей крутил не переставая «Дворнягу» несколько дней, пока не вмешалась полиция, уверенная в том, что ведущего хватил удар в прямом эфире.
Подобные казусы, подробно расписанные в прессе, расширили аудиторию Пресли, однако его слава подпитывалась именно концертами. Обладая врожденным чувством сцены, он, следуя примеру певцов ритм-энд-блюза с Бил-стрит, не мог петь просто так, без всякой зрелищности. Однако это была не тщательно продуманная стратегия, а просто невозможность петь неподвижно, если верить Стиву Шоулсу: «Даже во время прослушивания песни, которую мы только что записали в студии, он не мог удержаться, чтобы не пританцовывать и не дергаться во все стороны, в точности как на сцене». Его музыканты тоже говорят о его непосредственности: он никогда не исполнял одну и ту же песню одинаково, ломая традицию, по которой каждый концерт тщательно продумывался, а каждое движение выверялось.
Непосредственность была одним из главных преимуществ Элвиса в глазах юной публики, наэлектризованной чувственностью его жестов. «Меня словно током бьет, — признавался он Джун Джуанико, одной из своих девушек. — Это почти как заниматься любовью, но еще сильнее. <…> Иногда у меня такое чувство, будто сердце сейчас разорвется». Истерия, разыгравшаяся за несколько месяцев до того в Джексонвиле, скоро стала обычным делом. Девушки не скрывали сексуальной природы своего обожания певца, намеренно надевавшего облегающие брюки и беззастенчиво поглаживавшего себя между ног во время песни, — и на этот лукавый жест отзывались пронзительными воплями. Вместо обычных автографов фанатки Элвиса давали ему подписать свои трусики, старались поцеловать его, оцарапать, укусить.
Организаторы концертов очень скоро поняли, какую выгоду можно извлечь из такой реакции. Они даже намеренно ее поддерживали, выпуская в начале программы несколько певцов «для разогрева». С весны 1956 года буйства стали частью спектакля, так что Элвису редко удавалось добраться до конца программы. В большинстве случаев Atomic Powedered Singer («певец с ядерной энергией»), как прозвал его полковник, старающийся быть современным, был вынужден бежать через двадцать минут, после полудюжины песен, в то время как его поклонниц, рвавшихся на сцену, оттаскивала служба безопасности.
В первое время Элвиса забавляло это родео, которое он сам провоцировал своими шутками — он мог даже крикнуть в разгар концерта «Fuck you very much!», уверенный в том, что его ляпсус покроют вопли девчонок. «Спорим, что я рыгну на сцене, а они всё равно будут вопить?» — заявил он однажды Гордону Стокеру и перешел от слов к делу.
Однако это обожание приняло такой размах, что вскоре стало уже не смешно. Певцу и его аккомпаниаторам даже пришлось подчиняться драконовским мерам безопасности. Вместо концертов в раскрепощенной обстановке, за которыми издали наблюдала горстка «секьюрити», начались выступления за полицейским кордоном. С течением времени полковнику даже пришлось предусматривать всё более изощренные отвлекающие маневры. В зависимости от обстоятельств он настаивал на присутствии телохранителей, а то и нанимал двойника, который увлекал поклонниц к главному входу, тогда как Элвис ускользал в гримерку через другую дверь; в иных случаях он размешал всех музыкантов из оркестра в разных отелях, надеясь запутать следы и сбить с толку неистовых девчонок, или же нанимал грузчиков, которые как ни в чем не бывало несли диван, а на нем, под брезентом, лежал Элвис. Этими уловками Паркер потом поделится с агентом «Битлз» — во время первых гастролей в США английской четверки.
Том Паркер упивался бурлескной атмосферой этого эстрадного цирка, словно вновь попал в балаган своей юности, когда он выдумывал самые несусветные уловки, чтобы облапошить зевак. Курьезы, рассказы о которых он ловко вворачивал в интервью журналистам, поддерживали интерес со стороны прессы, старательно делавшей из Пресли публичного человека. Вершиной медиакомпании стало его появление весной 1956 года в комиксах о приключениях Чарли Брауна и Снупи, вышедших из-под пера Чарлза Шульца.
Во славу новой звезды сочиняли песни: Питер де Бри и группа «Уондерерс» пели «Hey, Mr. Presley», Билли Бойл — «My Baby’s Crazy ‘Bout Elvis» («Моя девушка без ума от Элвиса»), Дженис Мартин — «My Boy Elvis» («Мой сын Элвис»), Литтл Лэмдайз Пенн — «I Wanna Spend X-mas with Elvis» («Хочу провести Рождество с Элвисом»), а Холли Твинс — «I Want Elvis for Christmas» («Хочу Элвиса на Рождество»); Одри исполнял «Dear Elvis» («Дорогой Элвис»); Рой Холл — «You Ruined My Blue Suede Shoes» («Ты растоптал мои синие замшевые туфли»), Отто Баш — «The Elvis Blues» («Блюз Элвиса»), Вирджиния Лоу — «I’m in Love with Elvis Presley» («Я люблю Элвиса Пресли»), Рид Харпер с группой «Три ноты» — «Oh Elvis», а Лу Монте пел «Elvis Presley for President» («Элвиса Пресли в президенты») в разгар предвыборной кампании, когда Дуайт Эйзенхауэр выставил свою кандидатуру на второй срок.
Певцы не всегда относились к нему с такой же доброжелательностью, как певицы: сатирическая версия «Отеля, где разбиваются сердца», предложенная комиком Стэном Фрибергом, и «Вокруг света с Элвудом Претцелем» Ли Тулли тому доказательство. Но Элвис взирал на это бушующее море с веселым удивлением. Для послушного мальчика, каким он всегда был, воспитанного матерью в уважении к семейным ценностям общины пятидесятников из числа «белой бедноты», поклонение фанатов было чем-то вроде осуществления детской мечты. Ему всю жизнь твердили, что секс — измышление дьявола, и вот теперь он внезапно заброшен в Эдем, где полно запретных плодов, — только срывай, вечер за вечером. Чтобы не потерять сына, Глэдис закрывала глаза на слухи, тиражируемые прессой, и терпела «звездочек», танцовщиц и прочих мимолетных подружек, без которых Элвис теперь уже не мог обойтись. Зато эти романы, раздуваемые газетами, были по душе полковнику, сознававшему, что серьезная любовная связь могла бы существенно подорвать потенциал его певца: того и гляди номера телефонов, которые каждый день писали помадой на «кадиллаках» Элвиса, превратятся в проклятия.
В связи между поклонницами и машинами нет ничего безобидного. В обществе потребления, обретшем свои контуры в период расцвета «американской мечты», роль, отводимая девушкам, настолько же невелика и поверхностна, как и роль хромированных монстров, которые Элвис покупал, использовал и выбрасывал с беззаботностью, ставшей следствием его одержимости автомобилями, еще с тех пор, как он был беден. В период взлета своей карьеры Пресли стал счастливым обладателем лимузина, «Харлей-Дэвидсона», забавной машинки «мессершмитт» на трех колесах и нескольких кабриолетов ярко-желтого, розового или голубого цвета — тот же цвет он выбрал для автомобиля «линкольн-континенталь», который выменял, повинуясь минутной прихоти, на один из своих «кадиллаков», но на следующий же день забрал старую машину обратно, потому что уже по ней соскучился.
