Небо войны - Покрышкин Александр Иванович (читать книги онлайн бесплатно полные версии txt) 📗
Выскочил на железную дорогу. Вот будка обходчика. На лужайке девочка пасет корову. Наверное, эта картинка отвлекла мое внимание — может быть, нервы не выдержали. Или немецкие летчики разгадали мою хитрость. Я услыхал взрыв снарядов. Управление отказало. Самолет пошел к земле. Он уже не подчинялся мне.
Грохот пролетающего надо мной «мессершмитта». Треск чего-то ломающегося под машиной. Резкое торможение тела, устремленного вперед. Удар о приборную доску. Мысль о том, что я забыл снять очки. Боль. И — провал в бездну…
По моему самолету продолжали стрелять «мессеры». Они, конечно, хотели, чтоб сгорели самолет и я. Но жизнь полна удивительных противоречий. Именно стрельба по моему МИГу и гул моторов «мессершмиттов» спасли меня от гибели. Сильные звуки вывели меня из обморочного состояния.
Первая мысль была о том, что надо вылезти из кабины и уйти от самолета. Попробовал — нет сил подняться. А нужно, обязательно нужно перевалиться через борт.
Капает кровь… Может быть, именно вид собственной крови, стекавшей с лица на грудь, помог мне воспрянуть духом. Потрясшая меня мысль о том, что выбит глаз и что я свое отлетал, пробудила меня окончательно.
С трудом перевалился через борт, соскочил по крылу на землю и, пересиливая боль, побежал в сторону железнодорожной насыпи, к мостику.
Сзади разорвался снаряд. Я прижался к ложбинке и ожидал, когда вспыхнет самолет. Гудение нарастало снова — надо было быстрее укрыться. Очевидно, преследователи заметили, что я спрятался, и, покружившись, ушли на Орехов.
Где-то недалеко перестрелка и вой мин. Нужно выходить из укрытия. Вынул пистолет. Однажды я уже заряжал его для себя, теперь снова, но не надо торопиться.
Подошел к будке. В глубине двора стоит полная пожилая женщина. По мере моего приближения на ее лице усиливается выражение ужаса. Она закрывает его ладонями, плачет.
— Мамаша, здесь наши или немцы? — спрашиваю.
— Наши, сыночек, наши!
Как много смысла бывает в простом слове! Каким емким содержанием может наполняться оно! «Наши» — ведь это так много значит сейчас для меня. Кругом стало вроде бы светлее.
— Дайте мне воды умыться, — прошу хозяйку. Женщина быстро выносит ведро воды и прямо из него льет в мои ладони. Я плескаю себе в лицо раз, второй — и вдруг замечаю, что вижу обоими глазами. Мне хочется воскликнуть что-то радостное, но я только повторяю несколько раз подряд «хорошо».
— Та що ж хорошего, сынок, увесь у крови.
— Ничего, мать, кровь обмоется. Главное, что глаз цел. Я с ними еще поквитаюсь.
И она радуется. Объясняет мне, где медпункт, спрашивает, голоден ли. Я же думаю о том, как поднять безжизненно распластанный на земле самолет, как вывезти его отсюда. По выстрелам нетрудно определить, что бой идет недалеко от будки. Задерживаться здесь нельзя.
На окраине села я увидел наших бойцов с оружием в руках и в касках. Они провели меня по ходу сообщения на свой командный пункт. Командир стрелкового полка, удерживавшего оборону у села Малая Токмачка, выслушал меня и пообещал выделить мне солдат и машину, чтобы вы везти самолет из-под обстрела, но вначале он послал меня на перевязку. Я пробовал отказаться.
— Связной, проводи старшего лейтенанта к медпункту! — приказал майор и приложил к глазам бинокль.
К сараю ближайшего двора подносили на носилках раненых. Их здесь было много. Перебинтованных размещали на повозках и увозили. Перевязку делали прямо посреди двора.
Я ждал своей очереди, смотрел, думал. Мимо меня пробегал какой-то человек в халате, давно утратившем свою чистоту.
— Летчик? — спросил он, остановившись, хотя по моей одежде и так было видно, кто я.
— Летчик.
— Пойдемте.
Я сделал несколько шагов за ним, как вдруг над нами прожужжал снаряд и тут же ахнул взрыв. Почти никто не обратил на это внимания. Я смотрел на осевший набок соседний дом. Из него через несколько минут двое солдат принесли мальчика лет восьми. Малыш был только в стареньких штанишках. Солдаты держали своими руками ребенка под мышки, и я сразу почему-то увидел синие, безжизненно повисшие детские тоненькие руки, затем лицо, удивительно спокойное, маленькое, бледное, с большими, широко открытыми глазами. В глазах не было ни слез, ни мольбы, ни ужаса, казалось, они только спрашивали всех нас, взрослых, на ком останавливались: «Видите, что со мной сделали? Зачем так сделали со мной?»
Я еле смог оторвать взгляд от его лица и тут увидел распоротый животик…
Много я испытал за минувшие месяцы войны на фронте, потерял не одного своего друга. Мое восприятие крови, ран уже притупилось. Наверно, боль, гнев, жажда мести врагу до краев наполнили душу и не было уже в ней места для страданий. Да, это было почти так. Но когда я увидел этого мальчика, все во мне перевернулось. Такие потрясения очищают человека от всякого огрубения. Я забыл о своей никчемной ране.
Мальчика подхватили санитары и унесли в помещение.
Звук полета снаряда повторился, и снова ударил взрыв, ближе. Осколки просвистели над нами. Человек в халате, стоявший рядом со мной, схватился руками за свою ногу. Я увидел на нем пробитый сапог.
Забинтовав руку, я возвратился к командиру полка. Там шел неутихающий бой, рвались снаряды, трещали пулеметы и автоматы.
Вскоре атака немецкой пехоты была отбита. Командир полка положил бинокль и повернулся ко мне. На его уставшем, черном от пыли и загара лице мелькнула улыбка.
— Подлечился? Ну что ж, бери людей и укатывай свой самолет побыстрее, пока они приутихли.
Командир приказал сержанту, стоявшему возле него, взять солдат, автомашину и отправиться со мной.
Только мы подъехали к самолету, по нас открыли стрельбу вражеские минометы — очевидно, это место просматривалось противником. Пришлось спрятаться за будку и ждать вечера. Лишь с наступлением темноты мы взялись за работу.
В полете МИГ-3 легок и послушен. Одно движение ручки управления изменяет его положение, бросает в переворот. Лежащий на земле с убранными шасси, он тяжел и непокорен. Почти до полуночи возились мы, пытаясь поднять и поставить самолет на колеса, но нам удавалось только переваливать машину с одного крыла на другое.
— Пора возвращаться в полк, — сказал сержант, вспотевший, как и все мы, от стараний. — В три часа ночи мы снимаемся отсюда.
Услышав это, я уставился на него, меня охватила растерянность. Неужели придется бросить самолет?
Солдаты полезли в кузов машины.
Грузовик уже гудел мотором. Я, скованный безвыходностью, думал о том, что делать дальше.
«Пойду с этой частью! — решил. — Куда они, туда и я, пока отойдем подальше от Орехова». Схватив свой реглан, планшет, лежавшие в стороне, я тоже быстро залез в кабину.
По дороге снова думал о самолете. Покидать его нельзя. Как же я возвращусь в полк без своего оружия? Воинский долг, совесть не позволяли мне покинуть, поджечь или взорвать самолет, в котором был поврежден только мотор. На этом МИГе еще можно было воевать и воевать!..
Командир полка остался мной недоволен.
— Не можете поднять — сжигайте! — решительно сказал он. — Мы оставляем позиции.
Поджечь самолет — сейчас тоже было нелегкой задачей. Надо в темноте, под обстрелом возвращаться к нему, поснимать пулеметы, забрать с собой парашют… Иначе у меня не поднимется рука уничтожить свою машину. Но самая правильная мысль, кажется, и осеняет человека в наиболее трудные для него минуты. Почему я пытался поднять самолет на руках, чтобы выпустить шасси? Можно ведь подкопаться под него и таким образом поставить его на колеса! Конечно же, это и легче и быстрее.
— Ладно, — согласился командир полка. — Берите несколько человек, попробуйте.
Он, кстати, значительно подобрел ко мне после того, как мы вместе с ним в его землянке поужинали, поговорили о жизни, о войне. Да разве он мог не понимать меня? Я хотел того же, чего хотел он сам, — спасти самолет.
Мы уже были в машине, когда в темноту кто-то бросил:
— В двенадцать быть здесь!
