Ничего кроме правды - Болен Дитер Гюнтер (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации TXT) 📗
Особо кусачие
Это вошло у Наддель в привычку, вместе со мной спускаться в студию, где я создавал новые песни. С девяти утра до десяти вечера она сидела подле меня на стульчике и вязала шерстяные свитера марки «особо кусачие», которые никогда никто не надевал, а потому они сразу же исчезали в шкафу. Мы каждую минуту были вместе. Если нас что–нибудь и разделяло, то только дверца туалета. Я наслаждался этой абсолютной близостью. Но меня иногда удивляло, что никто из её подруг никогда не звонил.
А однажды я случайно услышал, как она говорила своей подруге по телефону: «Слушай, Дитер запретил мне болтать с тобой». У меня челюсть отвисла.
«Слушай внимательно, девочка! — сказал я ей, это была наша первая крупная ссора, — я работаю в среде, где все лгут друг другу с утра до вечера, обманывают и пускают пыль в глаза. Мне не нужны отношения, где всё так же.
Меня это ужасно задело, что она пряталась за моей спиной, использовала моё имя, чтобы вывернуться только потому, что не хотела разговаривать по телефону. Я ощущал себя обманутым, как будто меня сделали козлом отпущения для её трусости. И, кроме того, я знал, что, если я вдруг встречусь с одним из звонивших, он точно подумает обо мне: гляди–ка, вот та самая левая личность, этот Мачо, что запирает свою подружку.
«О, нет» и «Послушай» и «Дитер, прости!» говорила Надя, «Всё было совсем не так». С ней попадёшь из огня да в полымя, а потом превратишься в пепел. Её коронная увёртка — оправдываться, что ей пришлось оправдываться. А потом ловишь себя на том, что становишься её сообщником, который подходит к телефону и говорит: «Нет, Наддель здесь нет! Нет, я не знаю, где она», а она сидит на диване напротив тебя, и просто передумала идти с кем–то куда–то. И я себя нередко спрашивал — что ты, собственно, делаешь, Болен? — и при этом меня посещало страшно нехорошее чувство.
Дымовой сигнал
Свою первую затяжку я сделал, когда мне было 15 лет, я стоял в углу школьного двора в окружении товарищей: «Гляди, попробуй–ка!» И хотя ни мой отец, ни моя мать никогда не курили, я использую это средство при стрессах, подолгу дымлю перед каждым выступлением. С Наддель всё должно было быть по–другому, и я решил отречься не только от этой, но и от многих других нездоровых привычек.
«Как думаешь, хорошо было бы нам с тобой бросить курить, начать есть побольше свежих овощей и перестать пить алкоголь?» — спросил я её.
«Да, клёвая идея» — изобразила она согласие.
Она отправилась в качестве подпевки в большое турне по России. Шесть недель мы не трогали сигареты, честно пили воду и жевали огурцы и помидоры. Эта диета такая клёвая, что невольно думаешь: и чего это мы раньше не питались так? И — это же совсем просто! И — теперь питаться только так!
Вернувшись в Берлин, я оглядел с террасы наш сад и почувствовал себя как Верная Рука, которому его верные индейцы подают дымовой сигнал: Наддель сидела на корточках среди рододендронов и жадно затягивалась. Мы поспорили, я не мог себе этого объяснить, она не могла этого объяснить, и мы решили считать происшедшее ошибкой. «Нет, нет — обещала она — это больше никогда не произойдёт».
Мы полетели первым классом «Луфтганзы» в Лос — Анжелес. Я только–только снял ботинки, опустил спинку кресла и взбил подушку, чтобы поспать, как вдруг раздалось ритмичное «йии–йии–йии» пожарной сирены. Две стюардессы бросились нервно к туалету и извлекли оттуда Наддель, которая вопреки запрету раскурила «Мальборо».
Нужно признать, что бывают лужи глубиной 3 сантиметра, они ничего не могут с этим поделать, поэтому они только лужи, а не моря. Закон природы. Наддель, если поглубже вглядеться в её рефлексию, плоска, как речная камбала. Попробуешь просверлить её — сразу же выйдешь на другую сторону. Я не хотел признать, что в ней не было совсем ничего, ни мотивов, ни убеждений, ни противоречий — вообще ничего. А если кто–нибудь попытается надавить на таких людей, как она, они прогибаются, подобно резиновым мишкам, а потом принимают прежнюю форму.
«Ладно, Наддель» — сказал я ей — «тогда кури».
Силиконовый бюст
Когда я познакомился с 22-летней Наддель, у неё уже был этот жуткий бюст. Последующие 8 лет она пыталась объяснить мне, что он у неё от природы такой, хотя я ведь не слеп и нахожусь в здравом уме и трезвой памяти.
«Слушай, Наддель — говорил ей я — я же не с северного полюса вернулся, и руки у меня не отморожены! Я же всё–таки чувствую!»
Но она отвечала: «Нет, Дитер, это просто–напросто узлы, да, это лимфаузлы.»
А я: «Да признайся же, Наддель! Ничего нет в этом страшного, просто скажи правду!»
Можно было бы подумать: Болену это необходимо! Он не может обойтись без силиконовых пакетов! Иначе ему всё не в кайф! Но всё это не так. Меня и впрямь не возбуждают маленькие бюстики, другое дело большие. А большие, как правило, сделаны руками врачей. Хотя намного лучше, если женщина не нуждается ни в каких вспомогательных средствах.
Однажды на нашем ночном столике оказался разорванный конверт с посланием от пластического хирурга. Я пробежал глазами по строчкам: «Дорогая фрау Аб дель Фарраг, ау и алло! Не забудьте о предстоящем осмотре, который необходимо проходить раз в 10 лет! Загляните к нам. С наилучшими пожеланиями Ваш доктор–мясник»
И когда я, бледнея и краснея, мял листок в руках, Наддель сказала: «Мог бы уже сам догадаться» и отправилась кататься верхом. Мы сдвинулись с места на полтора миллиметра.
Маленький Дитер в опасности
1990. Как уже было сказано, пятёрка с плюсом, лапша с трюфелями, мороженое со сливками — то, что Наддель может лучше всего. Я говорю это не из подлости, а из любви. Уж в этом–то она заслужила похвалу.
Я как раз со всем усердием принялся за дело, как маленький Дитер издал звук «пффффффффттт!», какой бывает, если наехать велосипедом на жестянку. У моей лучшей части спустила шина. Я чувствовал сумасшедшую боль, кровь текла, как из резаной свиньи.
«Вызови «скорую помощь», Наддель! Вызови!» — стонал я, будучи не в состоянии передвигаться самостоятельно. Вокруг меня всё стало красным, маленький Дитер посинел и почернел. Через минуту он выглядел как мёртвый угорь. Наддель стояла не шевелясь.
«Ты хочешь, чтобы я истёк кровью?» — закричал я. Потом из последних сил дополз до телефона и набрал 110: «Приезжайте, скорее, я ранен, я умираю!» — прохрипел я в трубку.
Я нацепил на себя и на него какие–то тряпки — не мог же я ехать в больницу голым. Время до прихода санитаров показалось мне вечностью. Они чуть не обделались от смеха, ведь им представилась возможность вблизи рассмотреть большого и маленького братца Луи.
Они уложили меня на носилки, всё намокло от крови. Так меня доставили в ближайшую клинику. Было 2 часа ночи, врачей на месте не было, только медсестра, с улыбкой возившаяся со мной: «Ну, показывайте, господин Болен, что у Вас там!» Я чуть не провалился под линолеум от стыда.
«Это ушиб, ничего страшного, всё уже проходит» — заявила дежурный врач, заспанная и недовольная. «Приходите завтра с утра».
Но внутренний голос сказал мне: Дитер, твоя ванная полна крови. Твоя гордость выглядит как мёртвая. Ты подыхаешь от боли. Ты поедешь не домой. Я как в бреду повернулся к Наддель, которая приехала вместе со мной: «Отвези меня в другую больницу!»
Мы приехали в другую. Меня осмотрел другой врач, вызвал срочно своего шефа, специалиста по вопросам, касающимся мужского достоинства, профессора Гуланда, моего спасителя. «Если бы Вы пришли тремя часами позже, господин Болен, — сказал мне профессор — вам никогда бы больше не пользоваться этим».
Рано утром меня срочно прооперировали под общим наркозом. Меня разрезали как макрель, растянули, укрепили, вернули на место и снова зашили. На больничной карте стояла пометка «перелом пениса с разрывом крайней плоти». Перед операцией мне пришлось заполнить бланк, указывавший на возможность импотенции в будущем. Если забыть об импотенции, то ещё существовала опасность, что мой неудачник станет кривым. А попробуй–ка, найди женщину, которая стала жертвой изнасилования и не может ни с кем спать! Мне стало страшно.
