Огонь, вода и медные трубы - Беляев В. И. (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Договорились о сигналах: моя рука поднята вверх, означает «Стой!». Махнул рукой — «Вперед!»
Мы двинулись вперед и без всяких приключений подошли почти к переднему краю немцев. Нам дорогу преградил лесной завал.
Поднимаю вверх правую руку. Группа остановилась. Подаю команду, как можно тише, — Ложись! Группа залегла.
Что такое лесной завал? Разъясняю.
Это такое препятствие, когда деревья надпиливаются на высоте человеческого роста и затем надламываются с таким расчетом, чтобы комель дерева оставался прикрепленным к пню, а само дерево находилось бы в наклонном положении, Крона дерева лежит на земле. Такой лесной завал создает существенные трудности для движения противника
Зайцев и тот парень лежат, а сам прислонился к сосенке, которая росла рядом. Нельзя же стоять на открытом месте! Хоть и темно, но силуэт хорошо виден на фоне неба.
Стою и думаю. Что делать? Это же не передний край. Его и не видно. Надо еще приблизиться к немцам, но как это сделать бесшумно?
Здесь несколько обстоятельств, которые надо учитывать..Такие препятствия, по законам войны, должны охраняться, Значит, поблизости должен быть секрет или пост противника. Передвигаться надо бесшумно, чтобы ветки не трещали! Ночью звуки хорошо слышны на большом расстоянии. Между деревьями могут быть установлены мины натяжного действия. Заденешь провод такой мины и, как поет Высоцкий, «и нету Кука!». Надо лечь и ползти поближе к пням, где ветвей поменьше. Тогда можно бесшумно приблизиться к передовой.
Но пока все это мною обдумывалось, молодой боец, тот с холеным лицом, встал и, решительным быстрым шагом направился на завал. Проходя мимо меня, он на ходу бросил:
— Я пошел!
Что делать? Сказать ему шепотом «Стой» он не услышит. Сказать в полный голос — значит выдать себя. Это писать долго, а там все эти события заняли мгновения.
В ночной тьме он сделал 2-3 шага и, уже не было видно даже его силуэта. Ведь он шел на фоне лесного завала. Читатель и не подозревает, что это попытка оправдаться перед ним. Позже, когда меня будут обвинять в том, что не пристрелил предателя, это будет моим главным козырем. Правда, этот козырь не облегчит моего положения.
Боец приблизился к завалу и, двинулся на него, ломая ветви. Треск ломающихся ветвей, был очень громким, В ночной тиши он мне показался оглушительным. Что он делает? Но этот боец, вдруг швырнул в нас гранату и, с криком —"Сталин, капут!" —побежал к немцам. Этот свой крик он повторял и повторял и с каждым разом слова предателя становились все тише и тише.
Бросаюсь на землю и прижимаюсь к ней так плотно, как только мог. Лежим с Зайцевым ждем взрыва. В своей звериной злобе он перестарался, Граната шлепнулась далеко сзади, рванула, осколки просвистели над нами.
— Ты не ранен — спрашиваю старика.
— Цел и невредим — ответил старик. — Ты мне лучше скажи, что будем делать? Этот гад сейчас расскажет немцам, что мы здесь лежим и, они возьмут нас тепленькими.
— Что делать, что делать? Ясно что, будем уходить!
— Куда?
— Как куда! — непонятливость старика начала меня бесить — к своим, конечно!
— У тебя теперь нет «своих»! Неужели тебе не ясно? Ведь теперь тебя замордуют за то, что ты упустил предателя!
— А что я мог сделать?
— Это мы с тобой понимаем, а те, кто будет тебя допрашивать, этого не поймут! Ты, сынок, решай! Если чего решишь, я с тобой. Вместе будем горе мыкать в немецком плену! В плену, да живые! А эти, как ты говоришь «свои» тебя искалечат, а потом расстреляют и все дела. Плен все же лучше, чем расстрел!
—Только к своим! — отрезал я. — Пошли!
— Эх, не думал я, что ты такой глупый!
Много позже, вспоминая этот разговор, снова и снова убеждаюсь в правильности своего решения. Те, кто волей или неволей, оказался в плену, получили искалеченную жизнь.Их страдания на чужбине несопоставимо тяжелее, того, что пришлось пережить мне.
Да, что на чужбине! И после освобождения из плена они подвергались неслыханным издевательствам. Позже приведу рассказ сослуживца, побывавшего в плену..
Сейчас, когда пишу эти строки, мне так и хочется воскликнуть:-"Великое счастье жить в своей стране!".
Мы с Зайцевым двинулись назад, к своей траншее. Добрались без приключений. Доложил все, как было
— Что — заорал на меня ротный — он убежал или ты его послал к врагам? Не финти, отвечай! Почему не пристрелил?
— Так ведь темнотища! Сделал два шага и уже не видно. К тому же он еще гранату в нас бросил. Не прижмешься к земле, получишь осколки в затылок!
— Хватит врать! Говори правду!
— Если ко мне нет доверия, спросите его — указываю на старика.
— Ну, что ты скажешь, говори! — в голосе ротного звучал гнев и злоба.
— Да, все так и было, как рассказал он! — с нотками отчаяния сказал старик. Чувствовалось, что он всей душой хочет мне помочь, но не знает, как это сделать.
— Спелись! За сколько, он тебя купил? За понюшку табака! Ничего, в Особом отделе разберутся.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ. В ОСОБОМ ОТДЕЛЕ
Ротный начал названивать по телефону комбату. Из их разговора понимаю, что дело мое плохо. Капитан Рудь приказал снять с меня погоны и под конвоем двух бойцов отправить в тыл, в Особый отдел.
У меня отобрали оружие, гранаты, сняли с головы каску, срезали погоны. Теперь все процедуры превращения честного воина в преступника завершены.
Ротный поручил старшине возглавить конвоирование.
Старшина встал передо мною и скомандовал: — За мной!.
И вот, автор этих строк, скрестив руки за спиной, шагает к месту своего позора, где над ним должна свершиться экзекуция. Теперь мне было ясно, что все идет к этому. Какая — то слабость разлилась по всему телу. С трудом переставляю свои ноги, которые стали деревянными.
Сзади меня на два шага и чуть правее с винтовкой наперевес шагает Пигольдин, а чуть левее его также с винтовкой наизготовку идет Пошивалов.
Поворачиваю голову к Пигольдину, И сразу же его окрик
— Нечего головой крутить! Побереги ее для Особого отдела! Там тебе ее навсегда открутят!
— Ну, чего ты так рассвирепел, Пигольдин? Может все и обойдется! Допросят, увидят, что он не виноват и, отпустят!
— Чудик ты, Пошивалов! Из Особого отдела выносят только ногами вперед! Понял!
— Отставить, разговоры! — рявкнул старшина, —Устроили базар!
Этот разговор окончательно добил меня. Чувство обреченности овладело всем моим существом.
Шли мы долго, может быть час, а то и больше. Все в мире имеет конец и, моей дороге на эшафот подошел конец. Мы выходим на небольшую поляну — конечную точку нашего пути. Перед нами автобус. В нем и помещался этот отдел.
В дверях автобуса появился рослый офицер в чистом обмундировании. Тыловики все ходят во всем чистом. Этим они отличаются от нас.
— А! Привели этого типа! Давайте его сюда! Да, поживее! Конвой! Отправляйтесь в свою роту!
. Меня втолкнули в автобус. Испугано озираюсь. Сидений в автобусе не было. Стоял стол, несколько табуреток и металлический ящик с висячим замком. Догадываюсь, что это у них сейф.
Эта обстановка и поведение офицера окончательно убедили, что дело мое — хуже не придумаешь.
Офицеры Особого отдела слегка прищурились, осматривают меня со всех сторон.
— Хорош гусь! — сказал один офицер, капитан по званию, обращаясь к присутствующим. Позже узнал, что это начальник Особого отдела по фамилии Овчинников. Кроме него в автобусе находился офицер этого отдела старший лейтенант Анисимов и сержант. Начался допрос. Ох, уж и страшен допрос в этом трижды проклятом отделе!.
