Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (лучшие книги .txt) 📗
Тавик, талантливый энергетик, к глубокому сожалению, покинул этот мир много лет назад. За ним после тяжелой и длительно текущей болезни ушел в мир иной Андрей Суфрай. Во времена нашего детства он объезжал и тренировал корову для верховой езды. Вся его сознательная жизнь прошла на Дондюшанском сахарном заводе. Трудовую деятельность начал с аппаратчика на вакуумной выварке. Много лет работал сменным инженером, потом столько же главным механиком завода.
Со временем разница в возрасте нивелируется. На протяжении сорока лет работы нас связывали здоровые дружеские отношения. Тавика и Андрея я проводил до самого последнего приюта.
Столько же лет меня связывают дружеские отношения с Валентином Натальским. Уже много лет он живет в России. Приезжая, он всегда навещает меня. Наши короткие безалкогольные встречи всегда наполнены эмоциями, воспоминаниями о безвозвратно ушедшем прошлом. Наши редкие свидания всегда оставляют за собой ощущение прикосновения к чему-то чистому и очень светлому.
Виктора Грамму (в детстве мы его звали Сашей), я не видел более пятидесяти лет. Виртуальное наше общение возобновилось совсем недавно. Я дал ему доступ на прочтение ряда глав настоящей книги. Мне очень здорово помогли его воспоминания и уточнения. Надеюсь, что скоро он прочтет книгу целиком. Потому вычитываю ее и глазами Виктора.
Читал и перечитывал книгу глазами Адольфа Назаровича Жилюка — сына первого председателя Назара Семёновича Жилюка, собиравшего колхоз в нашем селе из ничего. А потом книгу читал уже сам Адольф. Как говорит сам, дважды. Регулярно общаемся по телефону. После каждого разговора следовали уточнения, дополнения. Всплывали и ложились на экран ноутбука новые подробности из жизни Назара Семёновича, становления колхоза и строительства школы.
Многие из моих сверстников ушли в мир иной. Канул в вечность мой одноклассник, несостоявшийся мастер сцены — Мишка Бенга. Безвременно, после тяжелых заболеваний, покинули этот мир оба Броника Единака. Мой двоюродный брат Броник в Каетановке (Первомайске) и троюродный брат Броник Единак — мой земляк. С последним, до самой его кончины, мы общались очень часто, с удовольствием вспоминая далекие годы, когда часто нам врозь было скучно, а вместе тесно.
Нет рядом с нами Алеши Кугута, Ивана и Севы Твердохлеб, Адольфа Горина, Васи Единака, Валенчика Рябчинского, Макара Загородного, Мирчи Гайды, Бори и Саши Мищишиных, Флорика Калуцкого, и многих других людей из моего детства. Легче перечислить тех, кто остался. А я вычитываю текст книги глазами всех.
Среди недавно ушедших в мир иной — одна из самых колоритных фигур моего детства — легендарный Нянэк (Валерий Семенович Паровой). В процессе написания настоящей книги он был одним из моих консультантов. Все эпизоды в книге с его участием я выдавал на-гора только после предварительного согласования с ним. Но неизмеримо больше, по известным соображениям, осталось за кадром. Приходилось щадить. У Валерия Семеновича было больное сердце. Думал и об этом.
О каждом персонаже моего детства можно писать отдельную главу.
Вечная память почившим и пусть земля им будет пухом!
Моя двоюродная племянница Жанна живущая в Москве, прочитав главу «Тату», в которой я пишу о ее отце, написала буквально следующее:
— Очень точное описание черт нашего любимого папы и дедушки, быта бабы Марии и Елизаветовки в целом. Читать без слез трудно. Эмоции захлестывают. Вы напомнили самые теплые моменты того периода жизни. Ждем следующих глав.
А несколько ранее она же задала мне вопрос, который уже задавали мне другие:
— У вас не возникало мысли изменить имена, а может быть и название села? Вам было бы проще описывать события и характеры людей. Вы были бы более свободны в изложении материала, не боясь обид, которые часто бывают неизбежными. У вас расширятся возможности для импровизации.
Такой мысли у меня не возникало. Безусловно, такой литературный прием дал бы мне большую свободу действий, значительно расширил бы место для художественного вымысла, который не является литературным криминалом. Но тогда это было бы не мое село и не мои односельчане. Тогда мной была бы нанесена незаслуженная обида Елизаветовке и всем моим землякам. Несколько имен из этических соображений я действительно изменил, о чем сразу же предупредил по ходу текста. Замечания, безусловно, неизбежны. Чтобы подчеркнуть индивидуальность, особенности характера, у одного персонажа мог утрировать определенные черты, других не упомянул вообще. Зато мои земляки и я сам остаемся собой.
Что касается художественного вымысла и синтеза, то, на мой скромный взгляд, в художественных произведениях подобного жанра их должно быть строго в меру и, чем меньше — тем лучше. В этом я убедился на примере моей самой романтической и единственной богатой художественным вымыслом во второй части главы «Одая». Закончив главу, я напечатал ее на принтере и отдал на прочтение родственникам одного из героев. Полагаю, что была сделана ксерокопия, так как содержание главы стало известно более широкому кругу земляков, что мне, безусловно, польстило.
Однажды вечером зазвонил телефон. Сняв трубку, я услышал голос односельчанина. При написании отдельных глав, я несколько раз звонил ему, как и многим другим, уточняя хронологию событий, фамилии, имена и возраст на тот момент моих земляков, становление колхоза, родственные связи. Поинтересовашись моим самочувствием, земляк спросил, о чем я пишу сейчас, каковы мои творческие планы?
В конце разговора задал неожиданный вопрос:
— Евгений Николаевич! Где же все-таки турки зарыли золото?
Вопрос застал меня врасплох. Последовала пауза, почти по Станиславскому. Я не сразу нашелся с ответом:
— Это… легенда… Понимаете?
— Конечно, понимаю. Как можно не знать, что такое легенда, но золото где-то все же было зарыто?
А буквально через пару недель знакомый из Боросян рассказал мне о том, что ранней осенью, убирая люцерну, видел, как вдоль зарослей за восточным хвостом става зигзагами ходили два молодых человека с миноискателем. Тогда родился второй, возможно, не самый удачный, но от всего сердца эпиграф к главе «Одая».
Тогда же в моей душе частично восстановился покой. Я перестал комплексовать. Пишу как пишется. Пишу, пока прожитое, увиденное и воображённое мной свободно изливается из души на экран ноутбука. На каком-то этапе спотыкаюсь. Беру паузу. Насильно выдавленное звучит фальшиво. Озарение, а на ним вдохновение приходят нечаянно, нежданно, чаще всего в обстановке, далекой, от творческой. Трезво оценивая и осознавая степень художественной ценности написанного мной, я удовлетворен тем, что мне удалось передать читателю, как минимум, эффект присутствия.
Прошло несколько месяцев после завершения работы над книгой «Вдоль по памяти…». Я считал книгу законченной, а свой долг исполненным. Но вместо удовлетворения во мне нарастало ощущение недосказанности, нехватки чего-то очень важного. Нарастал и внутренний дискомфорт, вероятно, выпиравший из меня наружу. Однажды Таня сказала:
— Такое ощущение, что ты сам себе кажешься невыносимым. Как будто кто-то разлучил тебя с твоей прелестной любовницей?..
Пожалуй, так оно и было. Я садился за ноутбук, пробегал страницы написанного. Часто, споткнувшись на одной из страниц, внимательно, как будто в первый раз, читал. Почему-то не давал мне покоя отец, общительный по натуре, но такой скупой на рассказы о своем военном прошлом. Вот, если бы сейчас! Я уже не спрашивал бы, сколько немцев он убил и как он за ними гонялся. Сейчас я знаю, о чем спрашивать отца.
В душе моей нарастали, до сих пор незнакомые мне, не испытанные доселе, новые нотки ностальгии. Зрело ощущение внутреннего обрыва связей с минувшим, недосказанность подтачивала внутренний покой.
Будучи в родном селе, глаза останавливаются на памятнике погибшим на фронтах минувшей войны, на памятном мемориале, стоящем в треугольном скверике на перекрестке в центре села. Я чувствовал немой укор, исходящий от каменных фигур.
