Адольф Гитлер (Том 2) - Фест Иоахим К. (читать бесплатно полные книги TXT) 📗

Вследствие большого притока представителей молодого поколения НСДАП, ещё не став массовой партией, приобрела характер прямо-таки своеобразного молодёжного движения. Например, в Гамбургском округе в 1925 году около двух третей членов партии были моложе тридцати лет, в Галле их было даже 86%, да и в остальных округах эти показатели если и отличались, то не намного. В 1931 году 70% берлинских штурмовиков составляли люди, не достигшие 30 лет, а во всей партии их было около 40 процентов, в то время как их доля в СДПГ была вдвое меньше. Если среди депутатов от СДПГ людей моложе 40 лет было около 10%, то среди национал-социалистов их доля составляла почти 60%. Стремление Гитлера заинтересовать молодых людей, стимулировать их, оказать им доверие оказалось весьма действенным методом. Геббельс стал гауляйтером в 28, Карл Кауфман – в 25 лет; Бальдуру фон Шираху было 26 лет, когда его назначили на пост рейхсюгендфюрера [155], а Гиммлеру при его выдвижении на пост рейхсфюрера СС всего на два года больше. Бескомпромиссность и ничем не ослабленная вера этих молодых руководителей, их «чисто физическая энергия и драчливость, – вспоминал впоследствии один из них, – придавали партии ту пробивную силу, которой прежде всего буржуазные партии чем дальше, тем меньше могли противопоставить что-либо равное по действенности». [156]

Всё это было характерно для состава партии, начиная с 1929 года, ещё до того, как наступило время широкого скачкообразного перехода в неё из других партий. Правда, с точки зрения социологии лицо её все ещё оставалось неясным, не без умысла завуалированным претенциозными лозунгами общего характера, за которыми Гитлер пытался укрыть тот факт, что вербовка политически сознательных рабочих не принесла заметных успехов и что состав НСДАП все ещё ограничивался теми слоями населения, которые вступали в неё с самого начала. Впервые стало ощутимым и сопротивление со стороны государства. Так, в Баварии 5 июня 1930 года нацистам было запрещено носить форму, неделей позже в Пруссии запретили ношение коричневых рубашек, так что штурмовикам пришлось впредь выступать в белых рубашках, а ещё спустя две недели Пруссия запретила своим служащим членство в НСДАП и КПГ. Протест против этих запретов нашёл своё выражение в растущем числе судебных процессов: до 1933 года их было 40 тысяч, и в ходе их приговоры составили в общей сложности 14 тысяч лет лишения свободы и около полутора миллиона марок штрафов. [157]

Все это, однако, не устранило впечатления слабости, которая считалась неотъемлемой чертой «системы». Ещё до бесславного конца «большой коалиции», даже в окружение президента страны фон Гинденбурга, до тех пор хоть и настроенного против конституции, однако формально исполнявшего свои обязанности в соответствии с ней, проникли мысли о том, что пора заменить бессильный парламентский режим авторитарным президентским правлением. Независимо от того, насколько президент уже тогда был согласен с подобными аргументами, он впервые энергично и решительно включился в переговоры об образовании нового правительства. Выбор Генриха Брюнинга также указывал на то, что Гинденбург и впредь намеревался вмешиваться в дела правительства, так как в личности нового канцлера лояльность, строгость характера и чувство долга соединялись в некую романтическую трезвость, всегда, казалось, готовую к тому немому самопожертвованию, которого Гинденбург постоянно требовал от своего окружения. С неподобающей поспешностью, ещё не исчерпав возможностей достижения компромисса, Брюнинг вскоре после занятия своего нового поста, в момент, когда безработица беспрерывно росла, а страх перед кризисом усиливался, рискнул пойти на сулившее верное поражение голосование в парламенте и затем распустил рейхстаг. Напрасно министр внутренних дел Вирт заклинал противников отступиться и не доводить парламентский кризис до кризиса системы; казалось, демократия устала от самой себя. На сентябрь были назначены новые выборы. [158]

Немедленно разгорелась притихшая было пропаганда национал-социалистов. Она снова обрела тот пронзительный тон, который был характерен для кампании против плана Юнга. Снова во все концы были разосланы их вербовщики. Шумно и бурно они врывались в города и сельские местности, устраивая бесконечные концерты на площадях, спортивные праздники, звёздные заезды, вечерние сборы и совместные походы в церковь. Они казались гораздо более разумными, радикальными или воодушевлёнными и уж во всяком случае гораздо более «народными», чем агитаторы других партий. «Эй, сволочь, выходи! Сорвите у этих гадов маску с рожи! Хватайте их за шкирку, бейте ногами в жирное брюхо, выметайте их с треском из храма!» – писал Геббельс, для которого эта избирательная кампания стала первым экзаменом со времени назначения на пост руководителя партийной пропаганды. Эрнст Блох неодобрительно относился к «глупой восторженности» национал-социалистов; однако именно в ней, в частности, и заключалось преимущество, потому что коммунисты, несмотря на всю свою высокопарную уверенность в собственной победе, несмотря ни на что, всегда действовали серо и угрюмо, словно их прерогативой была не история, а обыденщина. Кроме того, теперь были широко и целенаправленно пущены в ход две или три тысячи выпускников партийной школы ораторов. Доклады об идеологической мудрости партии, часто примитивные и явно затверженные наизусть, не очень-то прибавили партии сторонников, и всё же массовые выступления бесчисленных рядовых пропагандистов создавали впечатление неустанной, все одолевающей активности, и Гитлер полагался на действенность такого впечатления. Одновременно испытанные ораторы окружного (гау) и имперского масштаба выступали на щедро оформленных мероприятиях для населения. «Собрания с числом участников от одной до пяти тысяч, – говорилось в одной из докладных записок министерства внутренних дел Пруссии, – в больших городах стали обычным явлением; часто они вынуждены даже устраивать ещё одно или несколько параллельных собраний, поскольку первоначально предусмотренные помещения не могут вместить всех желающих». [159]

Во всех отношениях Гитлер сам стоял во главе кампании – как её вождь, «звезда» и организатор. Он открыл её крупным мероприятием в Веймаре и с того времени беспрерывно находился в дороге, ездил в машине и на поездах, летал самолётами. Где бы он ни появлялся, он неизменно приводил в движение массы, хотя у него не было ни плана, ни какой-либо теории кризиса и его преодоления. Но зато у него были ответы. Он знал, кто виноват: державы Антанты, продажные политики республиканской системы, марксисты и евреи. И он знал, что требовалось, чтобы покончить с нуждой: воля, самосознание и вновь обретённая власть. Его эмоциональные призывы никогда не выходили за рамки общих фраз. «Отстаньте от меня с вашими текущими делами!» – говорил он в своё оправдание; и так уж немецкий народ погиб, запутавшись в них: «Текущие дела придуманы специально для того, чтобы затуманить взгляд на великие свершения». Даже кризис парламентской системы он объяснял тем, что партии и их цели слишком зациклились на «повседневных мелочах», ради которых «люди не склонны идти на жертвы» [160]. Он по-прежнему действовал по уже испытанному рецепту: сводить тысячи повседневных неудач и несчастий к немногим, но хорошо понятным причинам, придавать им широту и демоническую окраску, рисуя мрачную панораму мира, за кулисами которого плели свои интриги внушающие жуть заговорщики. Не меньше, чем своими ораторскими приёмами, он воздействовал на слушателей внушительным церемониалом и решительностью своего явления народу. Он постоянно стремился к тому, чтобы его рассуждения можно было свести к краткому девизу, чтобы из них выкристаллизовывались многочисленные яркие, запоминающиеся понятия, которые ещё долгое время продолжали самостоятельно действовать в подсознании слушателей. В те недели он приобрёл не только чрезвычайно большой организаторский опыт, но и ту психологическую изощрённость, которая пригодилась ему двумя годами позже, когда он развернул несравнимо более широкие и яростные кампании.