Григорий Сковорода. Жизнь и учение - Эрн Владимир Францевич (книга жизни .TXT) 📗
Очевидно, слова Вернета не имеют никакого значения и характеризуют отнюдь не учительство Сковороды вообще, а совершенно частное и случайное отношение его к Вернету, обусловленное личными качествами последнего. А как относились к поучениям Сковороды более простые люди, показывают слова старожила, уже приведенные нами: «Когда начнет нам, бывало, рассказывать Страсти Господни и блудного сына или доброго пастыря,.сердие до того, быволо,розмягчится, чтозаплачешъ.Вечная память Сковороде!»
Если Сковорода с охотой беседовал со всеми и с воодушевлением излагал свои мысли тем, кто серьезно хотел слушать его, то людей посторонних он избегал и совершенно терялся, когда «пред ним величали его достоинство». Срезневский со свойственной ему литературностью передает характерный случай из жизни Сковороды, в основе своей вероятно достоверный. В доме Пискуновского, старика, любимого Сковородой, собралось однажды привычное общество послушать Сковороду. «Молча, с глубочайшим вниманием слушали старики рассказы и нравоучения старца, который, выпивши на этот раз лишнюю чарку вина, среди разгара своего воображения, говорил хотя медленно и важно, но с необыкновенным жаром и красноречием. Прошел час, другой, и ничто не мешало восторгу рассказчика и слушателей. Сковорода начал говорить о своем сочинении «Жена Лотова», в коем изложил главные основания своей мистической философии... Вдруг дверь с шумом растворяется, половинки хлопают, и молодой Хъ, франт, недавно из столицы, вбегает вкомнату. Сковорода при появлении незнакомого умолк внезапно. «Итак, — восклицает Хъ, — я, наконец, достиг того счастья, которого столь долго и напрасно жаждал. Я вижу, наконец, великого соотечественника моего Григория Саввича Сковороду! Позвольте...» и подходит к Сковороде. Старец вскакивает; сами собою складываются крестом на груди его костлявые руки; горькой улыбкой искривляется тощее лицо его, черные впалые глаза его скрываются за седыми повисшими бровями, сам он невольно изгибается, будто желая поклониться, и вдруг прыжок, и трепетным голосом: «Позвольте! Тоже позвольте!» исчез из комнаты. Хозяин за ним, просит, умоляет, — нет... «С меня смеяться!» — говорит Сковорода и убежал».
Из этого анекдота видно, что Сковорода, несмотря на жизнь при дворе Елизаветы, несмотря на многолетнюю дружбу с помещиками, оставался настоящим простолюдином. Он не трепещет перед теми глубочайшими вопросами, которые приводили в смущение самые отважные умы человечества, и с бесстрашием сделал и в своей жизни, и в своей философии попытку решить их, и он же совершенно теряется перед петербургским франтом, который с любезной риторикой подходит к нему знакомиться.
XI. ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ ЖИЗНИ
Отдаваясь литературной и учительской деятельности, Сковорода отнюдь не забывал своего основного жизненного решения и продолжал вести странническую, нищую, бродячую жизнь. Шли годы, десятилетия, а Сковорода все с палкойжуравлем и с жалкой котомкой, в которой хранилось его сокровище — Библия и, может быть, несколько рукописей, странствовал по своим друзьям, всегда пешком, из одного конца Украины или Малороссии в другой. Единственно, что появилось в нем нового, — это черты старческой суровости к себе.Как нужно представлять душевный стан Сковороды за это время? Затих ли в нем окончательно хаос его природы? Иначе говоря, прекратилась ли внутренняя борьба?
Из писем и стихотворений Сковороды видно, что попрежнему иногда налетала на него скука, попрежнему челнок его жизни, как щепку, бросали волны жизни49. И все же нужно сказать, что основное внутреннее решение его жизни давало несомненный свой плод. Бороться он не перестает до самой смерти, но светлые моменты, полные мудрой, возвышенной тишины и невозмутимой душевной ясности, становятся более частыми и более длинными. Основная цель его жизни — «новая земля не мертвых, но живых людей» — уже ясно рисуется ему. В 1784 г. он пишет: «Я издали взирая на сию землю, очами веры как зрительною трубою, что на обсерваториях астрономских, все мои обуревания и горести сим зрелищем услаждаю, воспевая песнь Аввакумову: «На страже моей стану и взойду на камень»50. А в 1788 г., т.е. уже почти на исходе дней своих, он пишет Ковалинскому «Мнози глаголют, что делает в жизни Сковорода, чем забавляется? Аз же о Господе радуюся. Веселюся о Бозе Спасе моем... Вечная мати святыня кормитмою старость^, сосца ее сосу без омерзения и алчу паче и паче. Я во веки буду с нею, а она со мною. Вся бо преходит, любезная же любовь, ни!». Эту же самую мысль о непреходящей любви Сковорода выражает и в письме к неизвестному, который прислал ему юфту. «Благодарю благому сердцу за огнедухновенное от тебя письмо твое, а без него вся мне вселенная в дар приносима не только твоя юфта не мила. Внял ли ты сему Павлову слову: вас ищу, не имений ваших. Хвалит тебя благий во мне дух мой, что постоянствуя в любви и к нищему моему странничеству обличил, что и сам ты не искал во мне ни моих ниплоти и крови... Ты же, о человече Божий, бегай сих, держися любви; вся преходят, любви же никогда, вся тебя оставит, кроме любезного, внутрь тебе сущего; сей стоит за стеною нашею, в тюрьме нашей он свет. Если взволнуется море, если воззыграет плоть и кровь, если возвеют смертного страха волны, не беги искать помощи по улицам и по чужим домам, вниди внутрь себя»... Странствуя физически, Сковорода метафизически входит в себя, возвращается в дом свой и обретает в себе «любезного сущего внутрь его человека». Стихийноприродное алкание его воли переходит в одно чистое алкание вечной любви, и он, питаясь ею, хочет ее все больше и больше. Вдохновение, и раньше в нем жившее, принимает яркие формы. Недаром архиерей Гавриил (следуя Хиждеу) называет Сковороду «теомантом, испытавшим все переходы вдохновения», и говорит: «Сковороде в энтузиазме казалось, что его дух носится в океане беспредельных идей, как бы осязает вселенную в ее бесконечности».
Об одном их таких припадков энтузиазма Сковорода рассказывал Ковалинскому в таких выражениях: «Имея разженные мысли и чувствие души моей благоговением и благодарностью к Богу (он только что избавился от опасности), встав рано, пошел я в сад прогуливаться. Первое ощущение, которое я осязал сердцем моим, была некая развязность, свобода, бодрость, надежда с исполнением. Введя в сие расположение духа всю волю и все желания мои, почувствовал я внутри себя чрезвычайное движение, которое преисполнило меня силы непонятной. Мгновенно излияние некое сладчайшее наполнило душу мою, от которого вся внутренняя моя возгорелась огнем, и казалось, что в жилах моих пламенное течение кругообращалось. Я начал не ходить, а бегать, аки бы носим неким восхищением, не чувствуя в себе ни рук, ни ног, но будто бы весь я состоял из огненного состава, носимого впространстве кругобытия. Весьмир исчез предо мною; одно чувствие любви, спокойствия, вечности оживляло существование мое. Слезы полились из очей моих ручьями и разлили некую умиленную гармонию во весь состав мой. Я проник в себя, ощутил аки сыновнее любви уверение».
В такие минуты, когда Вечность касалась его души, Сковорода чувствовал ясно ход времени, и с радостью констатировал своему другу: «Приходит образ мира сего и,яко сон встающгго,уничтожается». А противникам, которых у него было немало, он с гордостью мог говорить: «Прошу господ не заказывать мне своих вощеных чучел, я ваяю не из воску, а измеди и камня».
Какое же впечатление производила на современников причудливая жизнь этого странного человека? Очевидно, огромное. Уже про начало ггустынножительства Сковороды Ковалинский говорит: «И добрая, и худая слава распространилась о нем во всей Урайне, Малороссии и далее». «Стихи его делались народными песнями», — говорит Гесс де Кальве. «В его краю многие его изречения вошли в пословицы», — говорит И. Снегирев. И. Срезневский указывает, что большая часть псалмов, распеваемых слепцамилирниками, есть сочинения Сковороды. И. Срезневский записал народную переделку стихотворения Сковороды «Всякому городу нрав и права». В песне Сковороды было пять строф, а в народной переделке — 1. Это сотрудничество ученого профессора с простым народом характерно. «Уважение к Сковороде, —говорит И. Срезневский, —простиралось до того, что почитали за особенное благословение Божие тому дому, в котором поселился он хоть на несколько дней». Данилевский говорит, что о Сковороде и «доныне (написано в 1862 г.) в редком уголке его родины не вспоминают с сочувствием». Костомаров говорит об этом еще сильнее: «На всем пространстве от Острогожска (Ворон, губ.) до Киева во многих домахвисят его портреты; всякий грамотный малороссиянин знает о нем, имя его известно очень многим из неграмотного народа; его странническая жизнь — предмет рассказов и анекдотов; в некоторых местах потомки от отцов и дедов знают о местах, которые он посещал, где любил пребывать, и указывают на них с почтением; доброе расположение Сковороды к некоторым из его современников составляет семейную гордость внуков». «Но лучшее доказательство общественного значения Сковороды, — говорит Данилевский, — состоит в том, что без него, в известной степени, не было бы долго основано университета на Украине. Дело Каразина —открытие харьковского университета —кончилось так легко потому, что в 1803 г. первые из подписавшихся помещиков на беспримерную сумму в 618 тысяч рублей серебряных для основания этого университета были большею частью все нпиученики, или короткие знакомые и друзья Сковороды».
