Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ (мир книг txt, fb2) 📗
Прозаическое произведение данной страны в данную эпоху базируется на определённых канонах (определяемых историческими условиями). Человек, решивший стать писателем, должен стараться следовать этим канонам. Выгода следования им заключается в том, что: 1) можно создавать своё произведение, опираясь на плечи предшественников; 2) поскольку будешь выглядеть добропорядочно, литературные псы тебя не облают. Это, однако, не означает, что таким способом, безусловно, можно оставить после себя самобытные произведения. (Вряд ли нужно доказывать, что одно не противоречит другому.) Гений просто ломает все эти каноны. (Вместе с тем неизвестно, так ли он их ломает, как думают люди.) Гений в той или иной степени витает в небесах, то есть движется вне социального прогресса (или перемен) в литературе и не способен плыть по течению. Его можно сравнить с планетой вне литературной солнечной системы. В связи с этим его не понимают в то время, когда он живёт, да и в будущем он не сразу получает признание. (Это характерно не только для одной прозы, но и для всей литературы вообще.)
Человек, стремящийся стать писателем, должен настороженно относиться к философским идеям, идеям в области естественных и экономических наук. Любые идеи или теории, пока человек – зверь, не способны господствовать над жизнью этого человека-зверя. Нужно видеть всё, как оно есть, и изображать всё, как оно есть, – это и называется описанием с натуры. Лучший метод, который должен избрать писатель, – описание с натуры. Слова «как оно есть» следует понимать так: «как оно есть в его глазах». А не «как оно есть, когда перед глазами долговая расписка».
Любое правило написания прозаического произведения не есть Золотое правило [47]. Разумеется, и мои «Десять заповедей» не являются Золотым правилом. Кому быть писателем, тот им будет, кому не быть – не будет.
Примечание. Я скептик во всем. Но должен признаться, что, сколько ни старался сохранить свой скептицизм, сталкиваясь с поэзией, у меня ничего не получилось. И в то же время должен признаться, что я изо всех сил старался его сохранить.
Предисловие к сборнику переводов на русский язык
Я, разумеется, очень рад, что мои произведения переводятся на русский язык. Среди всей современной иностранной литературы нет такой, которая оказала бы на японских писателей и даже скорее на японские читательские слои такое же влияние, как русская. Даже молодёжь, не знакомая с японской классикой, знает произведения Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова. Одного этого достаточно, чтобы стало ясно, насколько нам, японцам, близка Россия… Тот факт, что современная японская литература испытала на себе огромное влияние современной русской литературы, объясняется, несомненно, тем, что современная мировая литература в целом испытала на себе огромное влияние современной русской литературы. Но ещё более важная проблема заключается в том, что объяснение этому, как мне думается, следует искать в сходстве характеров русских и японцев. Мы, современные японцы, благодаря произведениям великих русских реалистов в общих чертах смогли понять Россию. Постарайтесь и вы, русские, понять нас, японцев. (Мы, японцы, чувствуем себя в мире совершенно одинокими в сфере искусств, исключая изобразительное и прикладное.) Среди современных японских писателей я не самый крупный. Более того, я даже сомневаюсь, самая ли я подходящая фигура, с которой следовало бы познакомить Россию. Япония после 1880 года родила множество талантов. Эти таланты либо, подобно Уолту Уитмену, восславляли человека, либо, подобно Флоберу, правдиво рисовали жизнь буржуазии, либо, наконец, воспевали традиционную японскую красоту, присущую одной лишь нашей стране. Если вслед за переводами моих произведений русские познакомятся и с произведениями этих талантов, радоваться буду не я один. Моё предисловие кратко, но его написал японец, который считает ваших Наташу и Соню нашими сёстрами.
С этой мыслью и читайте написанное мною.
Завещание
(Письмо старому другу)
[48]
Ещё никто не описал достоверно психологию самоубийцы. Видимо, это объясняется недостаточным самолюбием самоубийцы или недостаточным психологическим интересом к нему самому. В этом своём последнем письме к тебе я хочу сообщить, что представляет собой психология самоубийцы. Разумеется, лучше не сообщать побудительные мотивы моего самоубийства. Ренье в одном из своих рассказов описывает самоубийцу. Герой его сам не знает, зачем идёт на это. В статьях, помещаемых на третьей полосе газеты, ты можешь столкнуться с самыми разными побудительными мотивами: жизненные трудности, страдания от болезни или духовные страдания. Но я по собственному опыту знаю, что это далеко не все мотивы. Более того, они, как правило, лишь обозначают тот путь, который ведёт к появлению настоящего мотива. Самоубийца, как говорит Ренье, нередко и сам не знает, зачем он совершает самоубийство. Оно включает сложнейшие мотивы, определяющие наше поведение. Но в моем случае – это охватившая меня смутная тревога. Какая-то смутная тревога за своё будущее. Возможно, ты не поверишь моим словам. Однако десятилетний опыт учит меня, что мои слова унесёт ветер, как песню, пока близкие мне люди не окажутся в ситуации, схожей с той, в которой нахожусь я. Поэтому я не осуждаю тебя…
Последние два года я думаю только о смерти. И вот в таком нервозном состоянии я прочёл Майнлендера. Ему удалось блестяще, хотя и абстрактно, описать путь движения к смерти. Это несомненно. Мне хочется описать то же самое, но конкретно. Такое понятие, как сочувствие семье, ничто перед этим всепоглощающим желанием. Ты, разумеется, назовёшь это inhuman [49]. Но если то, что я хочу совершить, бесчеловечно, значит, я до мозга костей бесчеловечен.
Чего бы это ни касалось, я обязан писать только правду. (Я уже проанализировал смутную тревогу за своё будущее. Собирался полностью рассказать о ней в «Жизни идиота». И только социальные условия, в которых я живу, – тенью тянущиеся за мной феодальные понятия – заставили умышленно не касаться этого. Почему умышленно? Потому что мы, люди сегодняшнего дня, обитаем в тени феодализма. Кроме сцены я хотел описать фон, освещение, поведение персонажей – в первую очередь моё собственное. Более того, что касается социальных условий, я не могу не испытывать сомнений в том, известны ли мне самому достаточно ясно социальные условия, в которых я живу.) Первое, о чем я подумал, – как сделать так, чтобы умереть без мучений. Разумеется, самый лучший способ для этого – повеситься. Но стоило мне представить себя повесившимся, как я почувствовал переполняющее меня эстетическое неприятие этого. (Помню, я как-то полюбил женщину, но стоило мне увидеть, как некрасиво пишет она иероглифы, и любовь моментально улетучилась.) Не удастся мне достичь желаемого результата и утопившись, так как я умею плавать. Но даже если паче чаяния мне бы это удалось, я испытаю гораздо больше мучений, чем повесившись. Смерть под колёсами поезда внушает мне такое же неприятие, о котором я уже говорил. Застрелиться или зарезать себя мне тоже не удастся, поскольку у меня дрожат руки. Безобразным будет зрелище, если я брошусь с крыши многоэтажного здания. Исходя из всего этого, я решил умереть, воспользовавшись снотворным. Умереть таким способом мучительнее, чем повеситься. Но зато не вызывает того отвращения, как повешение, и, кроме того, не несёт опасности, что меня вернут к жизни; в этом преимущество такого метода. Правда, достать снотворное будет делом не таким уж простым. Но, приняв твёрдое решение покончить с собой, я постараюсь использовать все доступные мне возможности, чтобы достать его. И одновременно постараюсь приобрести как можно больше сведений по токсикологии.
