Кто ищет... - Аграновский Валерий Абрамович (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt, .fb2) 📗

Вопрос, по крайней мере для меня, стоял шире: может и должен ли современный человек «делать карьеру»? Мастер — стремиться в директорское кресло? Рядовой врач — к профессорскому званию? Выпускники вуза — к докторской диссертации? Младший лейтенант — к жезлу маршала? Да ради бога! — отвечал я своей статьей. Все дело в том, какие методы и способы избирает человек для достижения своих целей, какими руками, чистыми или нечистыми, прокладывает путь. И какую ставит перед собой сверхзадачу: благо себе или пользу обществу?

Уже давно замечено, что между традиционно презрительным отношением общества к понятию «карьерист» и нормальным желанием каждого человека вложить в свой походный ранец «жезл маршала» существует противоречие: этот «жезл» мы всячески приветствуем и пропагандируем, а реальные шаги к нему почему-то всегда осуждаем! Не пора ли нам освежить древнее понятие «карьерист» современными представлениями? Не пора ли изъять карьериста из одного ряда с негодяем, подлецом, предателем? Ведь это не так! Подлец есть подлец по своей сути, и методы подлеца никогда не расходятся с его существом. А здесь негативность заложена только в способе достижения цели, но не в самой цели, — и это очень важно установить, чтобы напрасно не уничижать шагающих вверх по лестнице.

Так написал я в статье, держа перед своими глазами всю «шестерку».

Мэнээсы не позволяли мне забыть себя ни на секунду. Какое-то время мы переписывались, звонили друг другу по телефону, они долго были у меня на виду. Я знал, что Рыкчун опять уехал в поле — уехал один, в лодке, чтобы находиться в постоянном движении, питался тем, что убивал из ружья, и если бы он начал тонуть, то и спасать-то его было некому. Я понимал его состояние. Он был предателем в глазах своих бывших товарищей, знал, что они это знают, и пил чашу до дна. Но дело он не бросил, работал буквально на износ, и, если бы из случившегося он сумел сделать правильные выводы, если бы нашел в себе силы перестроиться, карьера его не остановилась бы, я был в этом уверен, а именно в том, что он вновь выбрался бы в заместители к Игнатьеву.

Диаров оставался на своем месте, хотя в результате конфликта, ставшего широко известным, его репутация дала серьезную течь. Как иному работнику позволяют дотянуть до пенсии, так и ему все же позволили дотянуть до защиты докторской диссертации. Он наезжал иногда на станцию, притихшую и молчаливую, и с гораздо большей осторожностью, чем прежде, собирал «научную дань» с новых мэнээсов.

Выговоры по партийной линии они с Игнатьевым все же схлопотали, за что могли благодарить самого молчаливого человека из тех, кто имел отношение к конфликту: Борю Корнилова. И письмо его в ЦК комсомола как-то сыграло роль, и, главным образом, выступление на бюро райкома партии, чего уже никто не мог ожидать от «великого мима». По всей вероятности, у каждого человека, даже самого сдержанного и осторожного, есть в жизни рубикон, который он либо переходит, и тогда становится другим человеком, обретая новое качество, либо не переходит, навсегда утверждаясь в качестве прежнем.

Игнатьева все же оставили работать на «мерзлотке» начальником. Много месяцев его трепали со всех сторон различные комиссии, но затем круги по воде стали меньше и реже, и наконец волнение улеглось. Но улеглось вокруг Игнатьева, а не внутри него. Он получил возможность передохнуть, оглядеться, сообразить, что к чему, пересмотреть некоторые из своих принципов — вновь возродиться из пепла, как птица феникс.

Но более всех меня волновала судьба Юрия Карпова. За Григо и Гурышева я был спокоен. Марина какое-то время жила в Москве у матери, все еще надеясь, что вернется на станцию. И хотя в уютной московской квартире ей было тепло и не летали над нею полчища комаров, она не находила себе места, раздражалась по каждому поводу, издергалась вконец и даже иногда плакала. Мать по секрету от нее написала Николаю Ильичу Мыло письмо. Она написала, что сердце ее обливается кровью, что ей очень не хочется, чтобы дочь уезжала на Крайний Север, но она вынуждена просить директора института сделать так, чтобы Марина вернулась на станцию.

Вскоре пришел ответ из Областного, написанный в сдержанных и вроде бы искренних тонах, из которого было ясно, что возвращение Марины, по крайней мере в ближайшее время, «для нее самой нежелательно, старые раны начали подживать, не стоит их бередить…».

И Марина Григо, не смирившись внутренне, смирилась внешне. У нее был богатейший выбор, она могла бы поехать мэнээсом на любую из десяти станций, но выбрала лаборантскую должность в экспедиции с каким-то уж очень необычным маршрутом и, перед тем как уехать, счастливым голосом кричала мне по телефону прощальные слова.

Алексей Гурышев сбрил бороду и две недели провел у мамы в Киеве. Потом опять перестал бриться, и мать поняла: Алеша что-то надумал. Так и случилось. Ему предлагали отличную работу в городе, кстати связанную с любимой им химией, в прекрасном кабинете и вполне перспективную, но он собрал чемодан и уехал. Я потерял его из виду на несколько месяцев, как и Юрия Карпова, который сначала ушел в «глубокое подполье» — сидел дома и обрабатывал данные, честно присланные ему со станции Бобом Мальцевым, а потом куда-то «нырнул», и, как я понял, с головой.

И вот совсем недавно пришло письмо. Понять из письма было возможно только то, что Алеша Гурышев забрался куда-то под Якутск, что вместе с ним находится и Юрий Карпов, который решил на год отложить защиту диссертации, чтобы довести ее «до ума», что оба они «отманили» к себе Володю Шитова, который вот-вот должен приехать, и что Гурышев с Карповым «весьма довольны работой». Но, как далее писал Алексей, «я потихонечку вою, Карп тоже, посоветуйте, что делать, у нас теперь соотношение не три против трех, а восемь против пяти».

Короче, я понял, что они заваривают новую кашу и предлагают мне впутываться в новый конфликт.

Я ответил Гурышеву коротким письмом:

1974—1981

II

ВИЗИТ К ЭКСТРАСЕНСУ

(Опыт общения)

Некоторое время назад я имел счастье — впрочем, глупость тоже — трижды побывать на приеме у Дины Джанелидзе, одного из лидеров нынешних экстрасенсов, женщины во многих отношениях замечательной, что бы о ней ни говорили и ни выдумывали. Расскажу обо всем по порядку, но прежде замечу, что к экстрасенсам я попал не из праздного любопытства, а в связи с печальной необходимостью. Это обстоятельство, с одной стороны, лишит мой рассказ столь ценной в подобных случаях беспристрастности, однако, с другой, сделает его свидетельством очевидца, взглянувшего на проблему не со стороны, не свысока, а как бы изнутри, что не менее важно в условиях беспардонно распространившихся в последнее время слухов и легенд.

Начну с мартовского дня 198… года, когда у меня дома раздался телефонный звонок, и путь к Джанелидзе был наконец открыт. В семь вечера я вошел в переулок, отходящий от улицы Усиевича в сторону Ленинградского рынка, а дом, в котором принимала целительница, узнал по номеру на фасаде: в ту пору ажиотажа еще не было, и потому огромная толпа не стояла перед подъездом, «как перед витриною, собой запрудив тротуар», и машины разных марок еще не занимали близлежащих улиц, переулков и дворов. Я довольно спокойно поднялся лифтом на шестой этаж, перед нужной дверью остановился и вдруг обнаружил ее незапертой. Это обстоятельство меня неприятно поразило, вызвав аналогию с похоронами, во время которых двери в квартиру, где лежит покойник, обычно не запираются. Сходство подтвердилось еще тем, что «оттуда» вышли на площадку незнакомые люди с одинаково озабоченными лицами; они молча закурили, а если кто-то переговаривался, то шепотом. Эти люди были, наверное, уже адаптированы к обстановке, а я, как новичок, все же не рискнул просто так открыть дверь и нажал кнопку звонка. Тут же появилась как из-под земли женщина лет шестидесяти с весьма располагающей улыбкой. Позже я узнал, что это была хозяйка квартиры Зоя Ивановна.