Жизнь и мечта - Ощепков Павел Кондратьевич (книги онлайн полностью .TXT) 📗
112
Я помог накинуть ему на плечи меховое пальто, и он вышел из кабинета. Мог ли я знать тогда, что прощаюсь с ним навеки? Казалось, ничто не предвещало конца. Как всегда, он был полон творческих сил и больших замыслов в своей любимой области — металлургии.
Но в тот же вечер, буквально через несколько часов, оборвалась его кипучая жизнь. Он умер во время заседания, после только что произнесенной речи.
Страна потеряла в этот вечер не только одного из своих талантливейших металлургов, но и человека с исключительно глубоким и широким мышлением. Его ум всегда был настроен на государственное понимание любого возникавшего вопроса. Таким я его знал. Таким он и остался в памяти на всю жизнь.
Беседы и встречи с Иваном Павловичем могли бы послужить материалом для книги о нем. Может быть, кто-нибудь и возьмется за такой труд. Его лучше всего могли бы сделать, по-видимому, люди его специальности. Мне же кажется, что и приведенных здесь строк достаточно для того, чтобы показать, почему встречи с такими людьми остаются неизгладимыми, незабываемыми.
ВСТРЕЧИ С Г.М. КРЖИЖАНОВСКИМ И С А.Ф. ИОФФЕ
Хочу рассказать еще об одной встрече, которая по характеру является как бы продолжением разговора с Иваном Павловичем Бардиным, хотя по времени она произошла несколько раньше.
Впервые я встретился с Глебом Максимилиановичем Кржижановским еще в 1931 г., когда после окончания института был назначен работать в Энергоцентр СССР, который возглавлял тогда Глеб Максимилианович. Но сейчас я расскажу не об этой встрече, а о более поздней.
В начале 50-х годов вместе с товарищами по работе мне довелось вновь встретиться с Кржижановским.
Беседа касалась волновавших меня тогда вопросов использования естественных процессов круговорота энергии в природе. Как выяснилось потом, Глеб Максимилианович также интересовался этими вопросами, называя процессы эти аккумулированием энергии. Было условлено, что сотрудники его института (он руководил тогда Энергетическим институтом Академии наук СССР) просмотрят одну из наших работ и дадут по ней свое заключение.
Однако мнение первого же рецензента сильно разошлось не только с нашим, но и с точкой зрения Глеба Максимилиановича. В связи с этим мне пришлось вновь искать с ним встречи.
Глеб Максимилианович был в очень хорошем расположении духа и много шутил. Будучи от природы поэтом, он как-то возвышенно, как-то одухотворенно говорил о технике, о науке. Чувствовалось, что к науке он относится как к высшей форме искусства. Настроившись на такой лад, я ему сказал:
— Глеб Максимилианович, без мечты мы не можем жить и в науке. Если бы художник, мечтающий создать полотно, не видел в воображении окончательного результата своего творения, он не смог бы создать художественного произведения. Его творчество ничем не отличалось бы от работы маляра. Если бы композитор не слышал в своем сознании той симфонии или той мелодии, которую он только еще собирается написать на нотной бумаге, он не смог бы создать настоящего музыкального произведения. А ученый, а исследователь, творец нового? Разве он, делая расчет, создавая машину, проводя исследования, не уподобляется художнику, музыканту, который пишет картину или ноты несуществующего еще произведения? Да иначе и быть не может.
Мы сначала воображаем тот или иной ход мыслей, видим мысленно результат своего труда и только после этого начинаем трудиться во имя осуществления своей мечты. В этом мы родня работникам искусства.
— Вы вот говорите, что работники науки сродни работникам искусства. Я вам скажу, что и работники искусства родня нам, работникам науки, и по своим осечкам. Не так давно здесь, у нас в коллективе, отмечали мое семидесятилетие. Был у нас на вечере один очень известный наш певец. Друзья мои попросили его спеть революционную песню «Варшавянка».
— Ну, он, наверное, отлично спел для вас, тем более что вы автор этой песни.
— Да нет же... В том-то и дело, что он не спел: он сказал, что не знает этой песни!
— Но ведь эту песню в семнадцатом году пела вся революционная молодежь России. Эту песню, как известно, очень любил напевать Ильич. Не мог же, в самом деле, не знать эту песню знаменитый певец!
114
— А вот представьте себе, оказывается, не знал.
Так вот и среди ученых. Даже у очень крупных ученых бывают пробелы. Они тоже не избавлены от осечек, ученые тоже не все свои «песни» знают. Так что не считайте, будто они непогрешимы.
Есть, на мой взгляд, и более важное сходство между работниками науки и искусства. Все истинно великие художники и творцы науки, композиторы и ваятели, несмотря на свое портретное различие, похожи друг на друга. Сходство их состоит в том, что каждый из них, создавая свое, новое, неповторимое, ломал и должен был ломать установившиеся каноны.
Если вы уверены в правильности своих предположений, расчетов, настойчиво добивайтесь их осуществления. Новое потому и ново, что оно не всем известно.
Требуется время для того, чтобы оно стало общепризнанным.
Закапчивая главу о незабываемых встречах с советскими учеными, я был бы несправедлив к памяти Абрама Федоровича Иоффе, не рассказав хотя бы кратко еще о нескольких встречах с ним. Мне пришлось длительное время работать с Абрамом Федоровичем, и, как он сам неоднократно говорил, нас связывало с ним многое.
Академик Абрам Федорович Иоффе после Октябрьской революции одним из первых включился в строительство советской науки. Он был хорошим организатором. Под его непосредственным руководством работал первый в стране Физико-технический институт в Ленинграде. Из стен этого института вышла целая плеяда советских ученых. Из этого же института также вышла, если можно так выразиться, большая ассоциация новых научных учреждений (Украинский, Томский, Свердловский физико-технические институты и др.). Круг интересов Абрама Федоровича был обширным. Это видно хотя бы из того, что им создан Ленинградский физикоагрономический институт, Ташкентский гелиоинститут и др.
Едва ли кто стал бы отрицать, что знакомство и тем более дружба с таким замечательным человеком уже сами по себе есть счастье. Другого мнения тут, я думаю, и быть не может.
115
Мне приходилось беседовать с Абрамом Федоровичем не только о текущих наших делах и вопросах, связанных с разработкой в то время далеко идущих идей на основе использования электромагнитных волн для обнаружения летящих объектов в пространстве, но и о многих других проблемах. Больше всего привлекало меня в нем то, что он умел, не отрываясь от решения текущих, самых конкретных дел и задач, заглядывать в завтрашний день развития их. Это, мне кажется, должно быть одним из самых ценных качеств любого творческого работника.
Конечно, нас разделяли тогда и возраст и положение.
Но он умел ценить даже самый небольшой вклад в общее дело, если только он вел к решению поставленной проблемы. Чтобы не быть голословным, приведу лишь только один пример на этот счет. На специальном сборнике, выпущенном Академией наук СССР в 1950 г. ко дню его семидесятилетия, он написал мне:
«Дорогому Павлу Кондратьевичу Ощепкову на память об общих творческих исканиях и достижениях от А. ИОФФЕ. 25. XI. 50».
Я думаю, что эти слова были написаны им не столько в отражение моих скромных заслуг, сколько в качестве поддержки на будущее. В этом его характернейшая черта. Тактичная поддержка молодых ученых — это очень драгоценное качество крупного ученого. И я доволен, что мне посчастливилось знать А. Ф. Иоффе и иметь с ним общие достижения.
В предыдущей главе я довольно подробно осветил встречи с ним в связи с открытием радиолокации. Мы много раз и подолгу обсуждали вопросы развития техники радиообнаружения. Договор на проведение работ в Физико-техническом институте формально был заключен только осенью 1935 г., т. е. тогда, когда принципиальные опыты были уже проведены. Было решено организовать в этом институте группу Д. А. Рожанского.
Однако участие Абрама Федоровича не ограничивалось формальными связями. После упомянутого совещания, состоявшегося 16 января 1934 г., Абрам Федорович неизменно проявлял интерес к нашей работе и всегда оказывал необходимую помощь. В 1935 г. он решил подключить к этой работе и руководимый им институт.
