Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии» - Аринштейн Леонид Матвеевич
Но… Едва всё начало возвращаться на круги своя, как появился еще один кавалергард. И если первый, влюбившись в Наталью Ивановну, испортил ей жизнь и, между прочим, погиб сам, то второй, влюбившись в Наталью Николаевну, отнял жизнь у ее мужа.
Круг замкнулся…
В августе 1833 года по пути на Урал Пушкин остановился в Яропольце у своей тещи. Его поразило убожество жизни Натальи Ивановны, резко контрастирующее с имперским великолепием петербургских дворцов и салонов, где вращались ее сестра и дочь.
Н. И. Гончарова
«Много говорили о тебе, – пишет он через день Наталье Николаевне, – и о Катерине Ивановне. Мать, кажется, тебя к ней ревнует; но хотя она по своей привычке и жаловалась на прошедшее [144] (выделено мною. – Л. А.), однако с меньшей уже горечью. Она живет очень уединенно и тихо в своем разоренном дворце и разводит огороды…» (XV, 73–74). Пушкин провел в Яропольце два дня в долгих разговорах с Натальей Ивановной и, может быть, впервые осознал ту бездну несправедливости, в которую вверг ее гнев Императрицы…
Именно тогда Пушкин начал «Сказку о мертвой царевне…», в которой можно найти немало параллелей к судьбе Натальи Ивановны. Вероятно, впечатления от услышанного в Яропольце были довольно сильные, иначе трудно объяснить, почему во время долгого и тяжелого по тем временам путешествия (Петербург – Москва – Казань – Симбирск – Оренбург – Уральск – Болдино), насыщенного делами и встречами и имевшего к тому же определенную цель – сбор материалов для истории Пугачевского восстания, – Пушкин отвлекся на сочинение ничего не имеющей с этим общего сказки, законченной им уже 4 ноября того же года.
Кстати, сказка завершается хотя и запоздалой, но счастливой развязкой, как это и виделось Пушкину безмятежной осенью 1833 года.
Дантес появится лишь в январе 1834-го…
Часть II. Как Царь не давал гнобить Пушкина
22 марта 1830 г. Император Николай Павлович писал графу Бенкендорфу:
«…В сегодняшнем номере Пчелы находится опять несправедливейшая и пошлейшая статья, направленная против Пушкина; к этой статье наверное будет продолжение; поэтому предлагаю вам призвать Булгарина и запретить ему отныне печатать какие бы то ни было критики на литературные произведения; а если возможно, запретите его журнал» [145].
Фаддей Булгарин, как известно, был заклятым врагом Пушкина и в своем журнале «Северная пчела» объявил поэму «Полтава» и только что вышедшую в свет VII главу «Евгения Онегина» «совершенным падением» таланта Пушкина [146], что собственно и вызвало возмущение Императора Николая.
Это далеко не единственный пример того, как в действительности с первых же дней коронации Николай I относился к Пушкину.
Подробно об этом повествует эта глава.
Снисходительный цензор
«Прекрасное начало»
Слова Императора, сказанные в разговоре 8 сентября, что он освобождает Пушкина от обычной цензуры и сам будет читать его произведения, прозвучали многообещающе, но что они означали на деле, Пушкин не вполне понимал. Он отправил или собирался отправить несколько своих стихотворений Дельвигу для альманаха «Северные Цветы» и Погодину для его будущего журнала. И что? Нести их на просмотр Царю? Смешно – других дел у Государя нет…
Правда, кое-какие разъяснения Пушкин получил в письме от Бенкендорфа: «Сочинений ваших никто рассматривать не будет, на них нет никакой цензуры: Государь Император сам будет и первым ценителем произведений ваших и цензором» (XIII, 298).
А. Х. Бенкендорф
Пушкин не придал значения этому письму. Возможно, даже прочел его не очень внимательно. До того ли ему было! Двухчасовой разговор с Царем, освобождение из ссылки, вихрь встреч с друзьями, которых он не видел столько лет! Да и кто такой этот Бенкендорф, Пушкин тогда еще не знал. Пушкин даже не ответил на письмо.
Однако очень скоро ему пришлось убедиться, что пренебрегать письмами от иных не следует.
Бенкендорф – Пушкину
22 ноября 1826. С.-Петербург
«Милостивый государь, Александр Сергеевич!
При отъезде моем из Москвы, не имея времени лично с вами переговорить, обратился я к вам письменно с объявлением Высочайшего соизволения, дабы вы, в случае каких-либо новых литературных произведений ваших, до напечатания или распространения оных в рукописях, представляли бы предварительно о рассмотрении оных, или через посредство мое, или даже и прямо, Его Императорскому Величеству.
Не имея от вас извещения о получении сего моего отзыва, я должен однако же заключить, что оный к вам дошел; ибо вы сообщали о содержании оного некоторым особам.
Ныне доходят до меня сведения, что вы изволили читать в некоторых обществах сочиненную вами вновь трагедию.
Сие меня побуждает вас покорнейше просить об уведомлении меня, справедливо ли таковое известие, или нет. Я уверен, впрочем, что вы слишком благомыслящи, чтобы не чувствовать в полной мере столь великодушного к вам монаршего снисхождения и не стремиться учинить себя достойным оного.
С совершенным почтением имею честь быть ваш покорный слуга
А. Бенкендорф» (XIII, 307)
Пушкин умел читать между строк (да и кто в России этого не умеет?!) и понял, что внезапно свалившееся на него «монаршее снисхождение», сменившее былую монаршую немилость (а проще говоря, ссылку), может столь же внезапно перемениться в обратном направлении. Два тут же написанных Пушкиным письма свидетельствуют, что он очень хорошо это понял.
М. П. Погодину
29 ноября 1826
«Милый и почтенный, ради Бога, как можно скорее остановите в московской цензуре всё, что носит мое имя – такова воля высшего начальства; покаместь не могу участвовать и в вашем журнале <…> Некогда пояснять, до свидания скорого. Жалею, что договор наш не состоялся.
Александр Пушкин» (XIII, 307)
И характерная приписка на адресе: «…для доставления как можно скорее господину Погодину».
А уж Бенкендорфу Пушкин ответил – просто не узнать гордого и независимого поэта:
«Милостивый государь Александр Христофорович,
Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, я не знал, должно ли мне было отвечать на письмо, которое удостоился получить от Вашего превосходительства и которым был я тронут до глубины сердца. Конечно, никто живее меня не чувствует милость и великодушие Государя Императора, также как снисходительную благосклонность Вашего превосходительства <…>
Мне было совестно беспокоить ничтожными литературными занятиями моими человека государственного, среди огромных его забот; я роздал несколько мелких моих сочинений в разные журналы и альманахи по просьбе издателей; прошу от Вашего превосходительства разрешения сей неумышленной вины, если не успею остановить их в цензуре.
С глубочайшим чувством уважения, благодарности и преданности, честь имею быть, милостивый государь, Вашего превосходительства всепокорнейший слуга
Александр Пушкин» (XIII, 308).
Бенкендорф вполне удовлетворился ответом и даже одарил поэта комплиментом, не преминув, впрочем, напомнить, что на цензуру Царю надо направлять «все и мелкие труды блистательного вашего пера» (XIII, 312).
144
То, что Наталья Ивановна не только не скрывала от окружающих свою давнюю историю, но и была склонна делиться ею со своими близкими, видно из воспоминаний подруги Н. Н. Пушкиной – кн. Е. А. Долгоруковой: «В молодости Наталья Ивановна также являлась при Дворе и по красоте своей была замешана в какую-то историю: в нее влюбился некто Охотников, в которого была влюблена Императрица Елизавета Алексеевна, так что тут была ревность» (Запись П. И. Бартенева, опубликованная М. А. Цявловским в кн.: Рассказы о Пушкине, записанные со слов его друзей П. И. Бартеневым в 1851–1860 гг. М., 1925. С. 62).
145
Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина. В 4 тт. Т. 3. М., 1999. С. 169.
146
Среди прочего Булгарин упрекал Пушкина в отсутствии патриотизма. «Это обман читателя, – демагогически восклицал он. – Читатель ожидает восторга при воззрении на Кремль… думает, что ему укажут славные памятники сего славянского Рима… Не тут-то было!» (Там же). Напомним, что «патриот» Булгарин служил в Наполеоновской армии во время похода на Москву в 1812 году.
