Дневник. Том 2 - де Гонкур Жюль (читать книги онлайн бесплатно полные версии .TXT) 📗
плохо.
Негодующие крики и вопли заглушают плоское высказы
ванье Ренана, единственного в своем роде критика, считаю
щего, что историк Менбур превосходный писатель, а проза, ко
торою написаны «Замогильные записки», — отвратительна.
Тогда, возвращаясь к своей навязчивой идее, Ренан начи
нает доказывать, что словарь языка XVII века содержит в себе
все необходимые нашему времени выражения, вплоть до поли
тических терминов; он собирается написать, по его словам, по
литическую статью для «Ревю де Де Монд», использовав для
нее словарь «Мемуаров» кардинала де Ретца *. И он еще долго
обсуждает и пережевывает эту нелепую и жалкую затею.
А я тем временем не могу в душе не посмеяться, вспомнив
тот термин во вкусе XVII века, термин gentleman *, при помощи
которого Ренан попытался охарактеризовать пресвятой шик
Иисуса Христа.
Математик Бертран завтракал на днях на Авронском плос
когорье со Штофелем, бывшим военным атташе в Пруссии.
Штофель заявил ему, что отдал приказ разрушить стену с бой
ницами в Мэзон-Бланш и что это будет стоить жизни, вероятно,
десятку рядовых. «Вот вам случай применить динамит, — ска
зал ему Бертран, — вы сбережете таким образом ваших сол
дат». — «А есть он у вас в кармане?» — «Нет, но если вы мне
дадите лошадь, он будет у вас через два часа». Стоит ли гово
рить, что динамит применен не был?
Последний поезд уходит в половине девятого, а омнибус —
в половине десятого. И мне приходится сегодня возвращаться
пешком по обледенелому снегу. Над головой у меня беззвезд
ное небо, а сбоку — совершенно черная Сена. Париж объят
мертвым сном, и только два звука нарушают его тишину: где-то
далеко, в Шайо работает интендантская пекарня, да звенят эоло
вой арфой телеграфные провода, передающие нелепые приказы
правительства Национальной обороны.
1 Джентльмен ( англ. ) .
93
Среда, 28 декабря.
Что за тоска жить так, словно переезжаешь на другую квар
тиру! Глаз не радует больше то, что было ему так мило, пушеч
ная пальба сотрясает стены, и все, что обычно на них висело,
поэтому снято; картины вынуты из рам и уложены в папки, а
резные рамы, поблескивавшие веселой позолотой, завернуты в
старые газеты; пол завален перевязанными бечевкою пакетами
книг, и мое жилище стало похоже на комнату за лавкой бака
лейщика.
Многие обыватели ложатся теперь в семь часов вечера, а
встают в девять утра. В постели тепло и не так хочется есть.
Куль картофеля стоит уже двадцать франков.
Вот образ и фраза, порожденные осадой. Слышу, как один
военный говорит другому: «Ну, что меня там может ждать?
разве что фрикассе из черствого хлеба!»
Четверг, 29 декабря.
< . . . > Канонада сегодня не смолкает, и толпа народа пы
тается разглядеть что-либо с высот Бельвиля. На побелевших
под снегом бугорках и холмиках «Американских гор» черными
силуэтами вырисовываются в небе кучки людей. Иду по тро
пинке вдоль кирпичных заводов — владельцы сами разрушают
их, чтобы не оставлять на разграбление мародерам. Не без по
мощи рук карабкаюсь по обледенелой козьей тропе, между гли
нистых рытвин и провалов, быть может служивших убежищем
для бродяг, и добираюсь наконец до одной из остроконечных
зубчатых вершинок, придающих этому холмистому снежному
пейзажу сходство с вулканической страной в миниатюре. Над
головой у меня все время кружится какая-то хищная птица —
возможно, один из тех соколов, которых Бисмарк напустил на
наших голубей. Разглядеть обстреливаемый участок не удается,
и неудовлетворенное любопытство обращается в другую сто
рону, к озаренному бледным солнцем Бурже; там, в отдале
нии, видны прусские костры и можно разглядеть поблескива
ющую немецкую каску.
В народе пошел слух об эвакуации плоскогорья Аврон, кое-
где встреченный с возмущением, но большинством — недовер
чиво. И тут с полной очевидностью рождается тот всеобщим
упадок духа, которого не было даже после разгрома Луарской
и Северной армии и которого, казалось, не может вызвать ни
что на свете.
95
Сегодня утром Бюрти рассказал мне, что у какого-то гене
рала, фамилию которого я позабыл, невольно вырвалось в его
присутствии: «Это — начало конца!»
Когда бредешь теперь глубокой ночью по Парижу, то слы
шишь, к своему удивлению, как за его стенами, точно за де
ревенским частоколом, поют петухи; а свет виднеется лишь в
окнах тех домов, где над дверьми написано: Лазарет.
Пятница, 30 декабря.
Только сегодня официально объявлено, что наши войска
оставили плоскогорье Аврон; * сопровождающие это сообщение
нелепые военные реляции убили решимость и волю к сопротив
лению. Капитулировать прежде, чем съеден будет последний
кусок хлеба, — мысль, вчера еще никому и в голову не прихо
дившая, — овладела сегодня сознанием народа, уже заранее
предсказывающего, что в ближайшие дни пруссаки вступят в
Париж. Все происходящее выявило такую полную бездарность
верхов, что народу нетрудно ошибиться, приняв эту бездар
ность за измену! Но если так случится — какая же ответствен
ность перед лицом истории падет на это правительство, на
этого Трошю, который, располагая пятьюстами тысячами во
оруженных солдат, имея все возможности к сопротивлению,
совершенно не использовал их и, без единого боя, без единой —
пусть самой малой — отважной и успешной операции, без еди
ного — пусть даже неудачного — крупного сражения, не свер
шив ничего талантливого, смелого или безрассудно-героиче-
ского, — обратил эту оборону Парижа в позорнейшую из всех
известных истории оборон, с непреложностью доказавшую всю
военную несостоятельность современной Франции!
Право же, над Францией тяготеет какое-то проклятие! Все
против нас. Если продлятся еще холода и бомбардировка — не
станет воды для тушения пожаров. Вся вода в домах замерзает
даже у самого очага.
ГОД 1 8 7 1
Воскресенье, 1 января.
Какой печальный день для меня — день, открывающий ве
реницу лет, которые я осужден прожить один.
Теперешняя пища и плохой сон, постоянно прерываемый
канонадой, сегодня вызвали у меня сильную мигрень, и мне
пришлось весь день пролежать в постели.
Холод, голод, бомбардировка — вот те новогодние подарки,
которые преподнес нам 1871 год.
Никогда еще, со дня своего основания, Париж не видел
подобного Нового года, но, несмотря ни на что, идет разгул, и
на замерзшие улицы выплескивается пьяное веселье.
Нынешний день навел меня на мысль, что скептик, не ве
рящий в прогресс, окидывая взглядом историю человечества,
не без удовольствия отметит: в настоящем, 1871 году грубая
первобытная сила — несмотря на столько десятилетий цивили
зации, несмотря на бесконечные проповеди о братстве народов,
несмотря на множество договоров, обеспечивающих равновесие
сил в Европе, — грубая сила, повторяю я, может вырваться на
волю и взять верх, почти не встретив сопротивления, как во
времена Аттилы.
Пятница, 6 января.
Гуляя по саду, где нежная зелень, согретая оттепелью, уже
пробивается сквозь белизну инея и снега, я поминутно слышу
свист снарядов, напоминающий вой ураганного осеннего ветра.
За вчерашний день люди уже так привыкли к этому, что никто
не обращает внимания на выстрелы, а в саду, который примы
кает к моему, играют двое маленьких детей — при каждом раз
рыве они бросают игру и отмечают дрожащим голоском: «Опять.
ударило», — после чего спокойно продолжают играть.
