Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (лучшие книги .txt) 📗
— Вернулся в Ленинград после детского дома и ремесленного училища в Уфе. В нашей комнате жили уже совсем другие люди. Да и я не мог больше жить в Ленинграде. Уехал на целину. Потом армия. С армейским другом приехал в Кишинев. А у него тут сестра. Таких на свете больше нет. Так у них в семье и прижился. Родился сын, потом дочка. Сейчас ждем свою квартиру. Говорят, дадут на Ботанике. Совсем рядом с работой жены.
Лаборант сидел рядом, слушая нечаянную исповедь бывшего ребенка-блокадника. Не заметил, как прошла головная боль, восстановилось зрение. Проверил. Оба глаза видели весь мир одинаково.
Перед Единцами стемнело. В Русянах после поворота в самом центре села Саша притормозил. Остановились возле чайной.
— Я тут бывал не раз. Перекусим, а то перед глазами уже чертики голодные скачут. — сказал Саша.
Стали рыться в карманах. Наскребли какие-то копейки.
— На хлеб хватит, — сказал Саша Катенич. — А может и на бутылку лимонада.
Вошли в чайную. Посетителей у стойки не было, только за угловым столиком сидели трое. Спорили об овцах.
Саша внимательно разглядывал стеллаж и стеклянную витрину. Лаборант понял, что водитель ищет глазами хлеб. Толстый приземистый буфетчик терпеливо ждал. Наконец Саша спросил:
— Дядя Ваня! У вас хлеб по шестнадцать копеек есть?
Буфетчик утвердительно смежил веки.
— Буханку хлеба и бутылку лимонада, — попросил Саша. — Хлеб только порежьте.
Толстяк еще раз перевел глаза с Саши на лаборанта и обратно. Спросил:
— Вы раньше обедали у нас? С этой же машиной были?
Саша утвердительно кивнул. Буфетчик порезал хлеб.
— Лимонад открыть?
— Не надо. Мы в дороге…
Буфетчик повернулся, взял небольшой кружок колбасы и косо ее порезал. Не взвешивая, завернул вместе с хлебом в серую бумагу.
— Будешь когда-нибудь проезжать мимо, вернешь. Ты не забудешь, я вижу.
Мир тесен…Во время учебы в институте я познакомился с Виорелом (Григорием) Кетрарем, курсом старше меня, родом из села Русяны. Он оказался сыном дяди Вани, буфетчика, нарезавшего и отдавшего без денег в тот вечер кружок колбасы.
Жизнь сложилась так, что посаженным на его и моей свадьбе был один и тот же человек. Это ныне здравствующий профессор Василий Иванович Нигуляну, тогда доцент кафедры.
Более семи лет назад моя невестка Оксана, жена старшего сына Олега, в тяжелом состоянии была доставлена в Бельцкую больницу. Главный врач больницы Григорий Иванович Кетрарь опекал ее лечение от поступления, операции до выписки. Спасибо!
Со времени того, отданного нам, кружка колбасы прошло пятьдесят три года. Дяде Ване, Ивану Федоровичу Кетрарю — вечная память. Пусть земля ему будет пухом!
Сели в машину. Лаборант ожидал, что Саша развернет бумагу и они тут же поужинают. Рот наполнился обильной слюной. Но Саша завел мотор. Машина тронула. Когда миновали Голяны, Саша попросил:
— Разверни бумагу на сиденье. Я люблю жевать хлеб вот так, на ходу.
— А колбаса?
Саша как-то непонятно дернул обоими плечами сразу:
— Ешь, я… не хочу.
Лаборанту отказ от, остро пахнущей чесноком, копченой колбасы казался непонятным, диким, и, пожалуй, в чем-то подозрительным. Вкуснее той, наверное, краковской, колбасы, лаборант, казалось, не ел.
Когда он съел половину колбасы, Саша неожиданно сказал:
— Хватит, Женя! После перерыва в еде могут быть неприяности. Ты слыхал про заворот кишок?
Лаборант кивнул. Подумал:
— Рассуждает, как совсем пожилой человек.
Лаборант подсчитал. Саша старше него на целых одиннадцать лет! Совсем пожилой! Плюс война, блокада, детдом, Венгрия…
Слова о завороте кишок в детстве он слышал часто от родителей. В августе, когда молодае кукуруза наливалась сливочной желтизной, ломали початки. Очистив и обобрав кое-как словно волосы, потемневшие волоски соцветия, варили. К приходу родителей на конфорке дворовой плиты уже ждала, еще не остывшая, большая кастрюля с вареными початками.
Мама всегда предостерегала его от поедания вареной кукурузы на голодный желудок и советовала всегда вовремя остановиться. Кстати: во всем. Отец никогда не забывал поддержать маму:
— Кукурузы не жалко. Но может случиться заворот кишок. В Городище молодой чабан на стыне (летней овчарне) объелся кукурузы и к утру, там же, на стыне, помер. Живот был, как барабан. Приезжали из прокуратуры и забрали тело с собой. На вскрытии стало ясно, что умер чабан от заворота кишок, переполненных, едва пережеванными зернами вареной кукурузы.
Одновременно вспомнил. Каждое лето выпасал в колии (по очереди) стадо коров. По краю долины Куболты, ближе, где колхоз сеял кукурузу, разводили костер. Не дождавшись прогорания углей, пекли кукурузу. Ели, забыв наставления родителей без меры, едва початки слегка обугливались. И ничего…
В Мошаны приехали поздно. Подъехали к импровизированному, расположенному в приспособленном помещении, спортзалу. Как из под земли появился завхоз Сергей Васильевич. С ним был сын и еще двое соседей, живущих рядом с школой. Саша спросил:
— Где директор?
Сергей Васильевич ответил:
— Его сегодня нет. Сказал разгрузить и принять по накладным без него.
Лаборант поймал на себе короткий, но выразительный взгляд водителя. Сказал:
— Заночуешь на квартире, где я живу. Кровать есть. Отоспишься, позавтракаешь и поедешь.
— Нет! Я завтра с утра должен быть дома. Я обещал. А потом на работу. Машиной надо заняться.
Но Сашин голос, его интонации, говорил совсем о другом. Лаборант подошел к завхозу и отвел его в сторону.
— Сергей Васильевич! До зарплаты нужно двадцать пять рублей. Раньше просто не смогу отдать.
По тем временам это были большие деньги, в среднем четверть зарплаты.
Из внутреннего кармана завхоз достал бумажник и вытащил купюру. Лаборант вернулся к Саше.
— Я подъеду с тобой до центра.
Идти ему нужно было в совсем противоположную часть села.
У магазина Саша притормозил. Выходя из машины, лаборант положил на сиденье двадцать пять рублей. Саша возмутился:
— За кого ты меня принимаешь? Ты мне испортил мне весь день этими деньгами!
Лаборант нашелся. Сказал, раньше прочитанное:
— Саша! Не все меряется одними деньгами. Я понял, что ты это знаешь лучше меня. Чайная работает допоздна. Вернешь долг. Спасибо тебе за сегодняшний день. И вообще: — Будь уверенным в себе!
— И не теряй надежду! — закончил Саша. Они крепко пожали друг другу руки.
Попрощались. Казалось, навсегда.
Когда лаборант собирался хлопнуть пассажирской дверью ЗИСа, Саша неожиданно крикнул:
— Колбасу забери! Наутро у тебя будет завтрак. А хлеб оставь. Дожую до Кишинева.
Отказываться было бесполезно. Оторвав кусок бумаги, лаборант завернул остатки колбасы и сунул в карман плаща. Прощально махнув рукой, лаборант захлопнул дверь. Резко газанув, машина тронулась с места и скоро скрылась за плавным поворотом.
Спускаясь в лощину, которая делит село на две половины, нащупал в кармане колбасу. Вытащил, развернул. Колбасу проглотил, едва поравнявшись с колодцем у школы.
Вернувшись на квартиру, лаборант ожидал, что свалится, как говорят, мертвым сном. Но сон не шел. Он снова и снова переваривал, спрессованные во времени, события прошедших суток. Потом вспомнил Сашу Катенича:
— Как он доедет? Это уже его вторая бессонная ночь.
Незаметно для себя провалился в глубокий, беспокойный сон. Приснилось, что голова так и не отогрелась, несмотря на то, что в комнате было тепло. Внутри головы все казалось ледяным. А потом приснился какой-то город, расположенный на склоне холма. В самом начале склона было ясно видно большое, с колонадой, здание. Над зданием висел золотой полукруглый огромный купол, закрывающий пол-горы. Купол отражал яркий, слепящий глаза, солнечный свет, отзывающийся головной болью где-то глубоко, далеко за глазами.
Утром проснулся разбитым, не отдохнувшим. По дороге на работу заметил, что снова видит только пол-мира. Смотрел в центр ели, высаженной перед школой, а видел только правую ее половину. Левое поле зрения было затянуто плотной серой пеленой с медленно клубящимися, как у облаков, краями. А потом началось невообразимое. Сильнейшие головные боли, где-то далеко, за глазами, до самого затылка. Снова, как вчера в Лазовске, внутри черепа колыхалось вместо мозга болезненное желе. Потом все прошло.
