Царская Россия во время мировой войны - Палеолог Морис Жорж (книги онлайн TXT) 📗
Ускользнув из этой западни, он немедленно устремился в Царское Село. Его не заставили долго ждать радостей мести. Через несколько дней повелительным словом обер-прокурора святейшего синода Гермоген был лишен своего епископства и сослан в Жировицкий монастырь, в Литву. Что же касается монаха Илиодора, то схваченный жандармами, он был заключен в исправительный монастырь во Флорищеве, вблизи Владимира.
Полиция была сначала бессильна заглушить этот скандал. Произнося речь в Думе, глава партии октябристов Гучков говорил в глухих выражениях о преступности отношений Распутина и Двора. В Москве, религиозной и нравственной столице России, самые признанные, самые уважаемые представители православного славянства, граф Шереметьев, Самарин, Новоселов, Дружинин, Васнецов публично протестовали против раболепства святейшего синода; они зашли даже так далеко, что требовали сознания поместного собора для реформы церкви. Сам архимандрит Феофан, который просветился, наконец, относительно «избранника Божия», и не мог простить себе, что ввел его ко Двору, достойным образом возвысил свой голос против него. Тотчас же, несмотря на то, что он был духовником государыни, решением святейшего синода его сослали в Таврическую губернию.
Председательство в совете министров принадлежало тогда Коковцову, который, в то же время управлял министерством финансов. Неподкупный и смелый, он пытался сделать все возможное, чтобы открыть глаза государю на недостойного старца. Первого марта 1912 г. он умолял императора дозволить ему отослать Григория в его родную деревню: «Этот человек обманул доверие вашего величества. Это — шарлатан и негодяй самого низшего разбора. Общественное мнение возбуждено против него. Газеты…» Государь прервал своего министра с презрительной улыбкой: «Вы обращаете внимание на газеты?..» «Да, государь, когда они затрагивают моего монарха и престиж династии. А теперь даже самые лойяльные газеты показывают себя наиболее строгими в своей критике»… С раздосадованным видом император прервал еще раз: «Эта критика нелепа. Я знаю Распутина» Коковцов колебался, продолжать ли, но тем не менее он настаивал: «Государь, во имя династии, во имя вашего наследника, умоляю вас позволить мне принять необходимые меры к тому, чтобы Распутин вернулся в свою деревню и никогда более оттуда не возвращался». Император холодно ответил:
— Я сам ему скажу, чтобы он уехал и не возвращался больше.
— Должен ли я считать, что таково решение вашего величества?
— Да, это мое решение.
Затем, посмотрев на часы, которые показывали половину первого, император протянул Коковцову руку. «До свиданья, Владимир Николаевич, я не задерживаю вас больше».
В тот же день, в четыре часа Распутин вызвал к телефону сенатора Д., близкого друга Коковцова, и закричал ему насмешливым тоном: «Твой друг, председатель, пытался сегодня утром испугать папу. Он наговорил ему обо мне все плохое, что только можно, но это не имело никакого успеха. Папа и мама все-таки меня любят. Ты можешь сказать это от меня Владимиру Николаевичу».
6-го мая того же года, в Ливадии, в императорском дворце, собрались министры в парадной форме, чтобы принести свои поздравления императрице по случаю ее тезоименитства. Когда Александра Федоровна проходила мимо Коковцова, она повернулась к нему спиной.
За несколько дней до этой церемонии старец отправился в Тобольск; он удалялся не по приказанию, но по своей воле, чтобы посмотреть, что делается в его маленьком селе Покровском. Прощаясь с обоими монархами, он произнес с суровым видом грозные слова: «Я знаю, что злые люди меня подстерегают. Не слушайте их… Если вы меня покинете, то потеряете вашего сына и ваш престол через шесть месяцев». Императрица вскричала: «Как могли бы мы тебя покинуть? Разве ты не единственный наш защитник, наш лучший друг?» И, став на колени, она просила у него благословения.
В октябре императорская семья совершила поездку в Спалу, в Польше, где государь любил охотиться в чудном лесу.
Однажды наследник, возвращаясь с прогулки в лодке по озеру, сделал неловкий скачек, чтобы спрыгнуть на землю, и ударился бедром о борт. Ушиб показался сначала поверхностным и безвредным. Но две недели спустя, 19 октября, на сгибе, в паху, появилась опухоль; распухло бедро; затем внезапно поднялась температура. Доктора Федоров, Боткин и Раухфус, спешно приглашенные, определили кровяную опухоль, гематому, которая распространялась. Следовало бы немедленно сделать операцию, если бы гемофилитически диатез не делал опасным всякий разрез. Между тем, температура с каждым часом повышалась; 21 октября она достигла 39,8. Родители не выходили из комнаты больного, так как врачи не скрывали своего крайнего беспокойства. В церкви Спалы священники сменялись, чтобы молиться днем и ночью. По приказанию государя, торжественная литургия была отслужена в Москве, перед чудотворной иконой Иверской Божьей матери. И, с утра до вечера, в Петербурге народ приходил в Казанский собор.
Утром 23-го государыня в первый раз спустилась в гостиную, где находились полковник Нарышкин, дежурный адъютант, фрейлина княжня Елизавета Оболенская, Сазонов, который приехал для доклада государю, и граф Владислав Велепольский, начальник императорской охоты в Польше. Бледная, похудевшая, Александра Федоровна все же улыбнулась. На полные тревоги вопросы, которые ей задавали, она отвечала спокойным голосом: «Врачи не констатируют еще никакого улучшения, но я лично больше не беспокоюсь. Я получила сегодня ночью от отца Григория телеграмму, которая меня совершенно успокаивает». Так как ее умоляли выразиться определеннее, она повторила наизусть эту телеграмму: «Господь увидел твои слезы и услышал твои молитвы. Не сокрушайся больше. Твой сын останется жив».
На следующий день, 24-го, температура больного спустилась до 38,9. Через два дня опухоль в паху рассосалась. Наследник был спасен.
В течение 1913 г. несколько лиц осмелились снова открыть царю и царице глаза на поведение старца и на его нравственную низость.
Это сначала попробовала сделать вдовствующая императрица Мария Федоровна, затем сестра государыни, чистая и благородная великая княгиня Елизавета Федоровна. И сколько еще других лиц… Но всем этим предостережениям, всем этим внушениям оба монарха противополагали один и тот же спокойный ответ: «Это клевета. К тому же на святых всегда клевещут».
В религиозном пустословии, которым Распутин обычно прикрывает свой эротизм, постоянно появляется одна мысль: «Одним только раскаянием можем мы достичь нашего спасения. Нам надо, поэтому, грешить, чтобы иметь повод к раскаянию. Когда Господь посылает нам искушение, мы должны ему поддаваться для того, чтобы доставить себе этим предварительное и необходимое условие успешного раскаяния… К тому же, первое слово жизни и истины, которое Христос принес людям, разве оно не таково: „Покайтесь“… Но как же принести покаяние, когда раньше не согрешили?»
Его обычные беседы изобилуют замысловатыми подробностями об искупительной ценности слез и спасительной силе раскаяния. Один из аргументов, к которым он особенно охотно прибегает и которые особенно действуют на его женскую клиентуру, таков: «Чаще всего нам мешает поддаться искушению не отвращение к греху, потому что, если бы грех действительно внушал нам отвращение, мы не соблазнялись бы его совершить. Разве вы хотите когда-нибудь съесть блюдо, которое вам противно? Нет, нас останавливает и пугает испытание, на которое раскаяние обрекает нашу гордость. Совершенное раскаяние заключает в себе полное смирение. Но мы не хотим смириться даже перед Богом. Вот вся тайна нашего сопротивления греху. Но Высший Судья не обманывается этим… И когда мы будем в долине Иосафата, он напомнит нам все случаи к спасению, которые он нам давал и которые мы отвергли».
Если бы деятельность «старца» оставалась ограниченной областью сладострастья и мистицизма, он был бы для меня только более или менее любопытным объектом изучения психологического… или физиологического. Но силою вещей этот невежественный крестьянин стал политическим орудием. Вокруг него сгруппировалась целая клиентура из влиятельных лиц, которые связали свою судьбу с ним.
