Тайны уставшего города - Хруцкий Эдуард Анатольевич (книги онлайн бесплатно .TXT) 📗

Абакумов был снят и арестован. Новым министром стал человек Маленкова, бывший секретарь обкома С.Д. Игнатьев, работавший в ЦК зав отделом парторганов.

Но убрать Абакумова — лишь половина дела. Были еще личный секретарь вождя Поскребышев и начальник личной охраны генерал Власик.

После съезда партии в ЦК был создан новый отдел по подбору и распределению кадров. Возглавил его Н.Н. Шаталин, верный соратник Маленкова.

Генерал Власик был арестован, а многолетний личный секретарь Сталина А.А. Поскребышев уволен с этого поста.

Берия и Маленков сделали просто невозможное. Устранили из Кремля тень вождя.

Ровно в двенадцать погас свет. Электричество «на краю земли» отпускали крайне дозированно. Леонид Иванович зажег керосиновую лампу. Он, рассказывая, шагал по маленькой комнате, и тень его причудливо ломалась на стене.

А за окном ветер бил в стекла снежными зарядами, словно пытаясь раскачать затерявшийся в степи саманный город.

— Знаешь, почему Хрущев отдал хохлам Крым? — внезапно спросил он.

— Нет.

— Он до войны был первым секретарем ЦК КПУ. По его инициативе было репрессировано около 200 тысяч человек. Эти архивы вывезли во время войны, и они осели в ЦК. После победы Хрущев вновь уехал на Украину, и волна репрессий и выселений снова была чудовищной.

Довоенный архив в Москве уничтожили, а за послевоенные документы он и подарил Украине Крым.

Я и по сей день не знаю, так ли это, на чем основаны утверждения Леонида Ивановича, а тогда я пытался возражать, найти некое оправдание Никите Хрущеву.

— Не надо, — сказал Леонид Иванович, — не ищите нам оправданий.

— Кому «вам»?

— Всем, кто управлял на разных уровнях страной.

— Значит, и вы виноваты?

— Конечно. Но все же меньше, чем Хрущев, которого вы пытаетесь защищать. В 1935 году, будучи первым секретарем МГК, он сетовал на бюро, что в Москве арестовано всего 308 человек, и призвал коммунистов к суровой борьбе с врагами народа. Указания лидера столичных коммунистов быстро претворили в жизнь. За 1936 и 1937 годы в Москве репрессировано около шестидесяти тысяч человек. А вы говорите…

Мне было жутковато и интересно, словно я открыл какую-то дверь и сделал первый шаг в темноту.

— Можно я запишу ваш рассказ?

— Сделайте милость. — Леонид Иванович взял с полки чистую общую тетрадь в коричневой ледериновой обложке и протянул мне.

Когда мы прощались, он сказал:

— Придете на ночлег в райком, прочитайте еще раз свои записи и сожгите в печке.

— Почему?

— Неужели не понимаете?

Утопая в снегу, я добрался до райкома. Долго стучал, пока недовольный сторож-истопник казах открыл мне дверь.

В кабинете, отведенном мне под жилье, я зажег свечу и еще раз прочитал записи, вложил в тетрадь письма ссыльных девушек и заснул.

Проснулся я от странного ощущения, будто кто-то смотрит на меня. В комнате никого не было. За окном полоскался грязновато-серый рассвет, и в его зыбком свете я увидел странную огромную голову, кивающую мне.

Я тоже на всякий случай кивнул. Потом оделся и вышел во двор. У моего окна стоял верблюд, запряженный в сани, и уныло мотал головой.

Я подошел и похлопал его по шее. Он грустно посмотрел на меня и опять кивнул.

Когда я вернулся, ни тетради, ни писем на столе не было.

Я выскочил в коридор. Пусто. Только лозунг на стене на русском и на казахском: «Партия — наш рулевой».

Инцидент на спецтрассе

Но сначала вернемся в 1972 год. В июль. В Москву, в дрожащее знойное марево. Знаменитая жара семьдесят второго. Впервые на город надвинулся дым горящих торфяников…

Меня отправили в Шатуру писать очерк, как простые советские люди мужественно борются с огнем. Надо сказать, что они боролись, как нужно.

Пять дней я мотался по поселкам, по сгоревшим баракам бывших торфоразработок, по обугленному лесу.

На одном из участков угорел молодой паренек — бульдозерист, и мне пришлось вспомнить армейский опыт и три дня подряд сидеть за рычагами тяжелой машины.

…Вернувшись в Москву, я сразу полез под душ смывать впитавшийся в кожу запах гари. И тут зазвонил телефон. Я давно уже не ждал ничего хорошего от его звонков, но все-таки снял трубку.

На этот раз новость была приятная. Звонил мой товарищ, актер и режиссер Сева Шиловский, он снял первую отечественную «мыльную оперу» «День за днем». Успех у зрителей она имела оглушительный. В Останкино ежедневно приходило несколько мешков писем.

Сева пригласил меня вечером в ресторан ВТО отметить окончание показа сериала.

Ах, ресторан ВТО! Самое лучшее и самое вкусное место на улице Горького. Развеселый клуб для своих, для тех, кто имеет отношение к искусству.

Мы сидели в зале, расписанном березками, выпивали и закусывали. И вдруг в углу, за столом я увидел своего дружка, с которым начинал заниматься боксом, правда, в отличие от меня, для него спорт стал делом всей жизни и он добился больших успехов, был известен и титулован.

Я подошел к нему. Он сидел еще с одним «бойцом» с Дальнего Востока, тоже весьма популярным спортсменом.

Мы поздоровались. Но ребята были напряженными и сдержанными. Рядом за столиком сидели два мужика, явно деловые, и друзья мои внимательно наблюдали за ними.

— Вы что, пасете их? — спросил я.

— Охраняем, — ответил мой титулованный друг.

Я еще раз посмотрел на мужиков, которых прикрывали известные боксеры: один был явно из номенклатуры выше среднего звена, а второй — типичный уркаган. Ни фирменный костюм, ни дорогая рубашка не могли сгладить навек въевшийся отпечаток приблатненности.

А через несколько дней знающие ребята, завсегдатаи пивного бара на Пушкинской улице, повсеместно известного как «Яма», рассказали, что мой товарищ боксер «здорово поднялся», так как начал работать охранником у авторитетного вора, связанного с цеховиками.

А теперь я расскажу о том, кого он охранял, — Алексее Сергееве по кличке «Кабан».

В октябре 1967 года в Домодедовском районе трое налетчиков напали на инкассаторскую машину, перевозившую деньги в местный банк.

Налетчики действовали умело и нагло. Напасть средь бела дня на вооруженных инкассаторов — дело совсем не простое.

Крови не было, охранников связали, машину угнали в лес, а там, забрав деньги, преступники исчезли.

Через месяц уголовный розыск задержал троих налетчиков. Двое, припертые уликами, сознались, а третий, Алексей Сергеев, плотно сидел в отказе. Он в свои тридцать семь лет был трижды судим, два раза за квартирную кражу и за разбой.

Все трое отбывали последний срок в одной колонии и, по данным оперчасти, сговаривались на воле «поднять крупное дело».

Но подельники стояли на своем: был третий по кличке «Коля Скороход», он ставил дело и напал на охрану, они же выполняли техническую работу. Один вел машину, второй стоял на стреме.

За это Коля Скороход пообещал им по десять кусков. Но свалил с деньгами и кинул подельников.

У Сергеева было твердое алиби, и его пришлось освободить. Тем более что ни у Сергеева, ни у его подельников при обыске ничего обнаружено не было.

Двое получили свой срок как пособники и ушли на зону, а Сергеев остался на свободе.

Секретарь ЦК КПСС, член Политбюро, второй человек в партии, а стало быть в СССР, Михаил Андреевич Суслов не переносил быстрой езды.

Его ЗИЛ и машина охраны передвигались со скоростью не более пятидесяти километров. В Москве это заметно не было, так как ГАИ перекрывало все движение по маршруту великого теоретика коммунизма. А на Рублевском шоссе, по которому сановный академик ездил на дачу и где, кстати, висел знак, запрещающий обгон, за кортежем Суслова выстраивался километровый хвост машин.

Я сам попадал в эту очередь и полз по Рублево-Успенскому шоссе, костеря Суслова, ленинский ЦК и советскую власть.