Семь трудных лет - Чехович Анджей (читать книги без .TXT) 📗
Когда офицерам мюнхенского отделения ЦРУ надоело покрывать частые выходки Брыдака, капитулировал и Заморский. Ему не хватило сил, чтобы продолжать защищать приятеля. Брыдак вынужден был уйти.
Со времени нашей совместной работы я запомнил его как фигуру, несомненно, красочную, но вместе с тем противоречивую. О нем говорили, что это интеллигентный и способный человек. Однако часто его упрекали в небрежном выполнении порученной работы. Его тексты постоянно кто-то должен был исправлять.
Письменный стол Брыдака весь был заставлен пластмассовыми кружками, в которых он приносил себе из кафетерия кофе или чай. Читая утренние газеты, чтобы проверить биржевую котировку, он ловко закрывался газетой и украдкой доливал в принесенный горячий напиток водку — таким образом он поддерживал свои силы.
Несколько раз мне довелось слышать, как Брыдак рассказывал о себе. В годы оккупации он очутился вблизи Свентокшиских гор. Там он якобы вступил в партизанский отряд, затем работал органистом в различных приходах. Несколько раз упоминал о каких-то конфликтах с отрядами Армии Людовой. Как будто именно из-за этого он после освобождения, опасаясь репрессий, сбежал из Польши. Находясь на территории одного из лагерей в Западной Германии, был завербован. В этом месте его рассказ всегда был противоречивым. То он упоминал об американцах, в другой раз об англичанах. Трижды он пробирался в Польшу через «зеленую» границу. В четвертый раз был схвачен. В ходе допросов в Польше был перевербован и рассказал польским контрразведчикам все, что знал. Через несколько месяцев его опять переправили через «зеленую» границу, но на этот раз из Польши на Запад.
Почти неделю он просидел в Западном Берлине, размышляя, что́ в его положении выгоднее предпринять. Пришел к выводу, что лучше работать на американцев, и решил явиться к ним. О дальнейших перипетиях своей жизни чаще всего говорил так:
— Я столько рассказывал о положении в Польше, что вначале американцы не хотели мне верить. Все казалось им слишком прекрасным и легким. Меня долго держали в специальном лагере, из которого, правда, я мог выходить в город, но без документов и денег. Возможно, держали бы еще дольше, если бы поляки не допустили ошибки. Они решили меня похитить и действительно однажды это сделали. Я был уже в их автомобиле. Ехали мы с головокружительной скоростью, и в пути я заметил, что за нами мчится «виллис» с янки. Я решил рискнуть. На повороте, когда скорость была снижена, вырвался из рук поляков и выпрыгнул прямо под колеса американской машины, которая чуть меня не переехала. Американцы выскочили на дорогу, а поляки, решив, что их преследуют, умчались на полной скорости. Я рассказал своим случайным спасителям, что произошло. Для них это было неожиданностью, и меня сразу же взяли на допрос. На мою голову повалились все шишки, но в конце концов американцы извинились и через некоторое время опять предложили перебросить меня в Польшу через «зеленую» границу. Однако я категорически отказался — меня посадили на урезанный паек. Я чувствовал себя нужным специалистом, решил выждать и не просчитался, ибо вскоре янки начали искать инструкторов для подготовки тех, кому хотелось за зеленые банкноты ходить через «зеленую» границу. Поработал я в то время как никогда, причем были успехи, повышения и награды. И вот теперь отдыхаю в «Свободной Европе»…
По меньшей мере дважды слышал этот, несомненно сенсационный, рассказ Брыдака Станислав Микицюк, старший исследователь в Польском отделе исследований и анализа. Микицюк работал уже в нескольких разведках, в том числе и в качестве инструктора для обучения молодых кадров. С Брыдаком он впервые столкнулся много лет назад, а потом в этой же роли, но уже в «Свободной Европе».
Если бы Брыдак все это сочинял, то Микицюк, насколько я его знал, не выдержал бы и рано или поздно что-нибудь насчет этого сказал. Только однажды, когда из-за Брыдака вспыхнул очередной скандал, Микицюк вздохнул:
— С такой биографией нельзя быть нормальным человеком…
Этой фразой он не только охарактеризовал Брыдака, но также в некотором смысле подтвердил правдивость его исповеди. Когда я садился писать свои воспоминания, мне нужно было заглянуть в архив, хотя бы затем, чтобы просмотреть некоторые документы, высланные мною в Центр. Случайно я наткнулся там на бумаги Богумила Брыдака. Поскольку его уже нет в живых, мне позволили ознакомиться с содержанием записок. В Мюнхене я рассматривал его однозначно — как агента ЦРУ, но сегодня меня одолевают сомнения: правильным ли было мое мнение?
Станислава Микицюка я знал мало, несмотря на то что просидел с ним несколько лет в одной комнате. Этого человека я немного побаивался. Такого противника, как он, я не мог игнорировать. Выдержанный, толковый и наблюдательный, он много знал, хотя трудно было сказать, что́ в данный момент наиболее привлекает его внимание.
Я узнавал его мнение о многих вещах только по отдельным замечаниям, высказываемым им. На обстоятельный разговор я никогда не пытался его вызвать. У меня есть причины предполагать, что некоторые придирки Микицюка были формой проверки меня как нового сотрудника. Делал он это по поручению ЦРУ, но значительно свободнее и хитрее, чем Заморский, хотя имел меньший стаж работы в секретной службе. Оба в разное время начинали свою карьеру в так называемой «двойке» (второй отдел генерального штаба буржуазной Польши, занимавшийся разведкой). Заморский, однако, во всем не смог подняться и уже никогда не поднимется выше уровня дилетанта. Микицюк же был разведчиком-профессионалом. Не исключено, что, как профессионал, он созрел во время обучения американских агентов, готовившихся к переброске в Польшу, когда должен был более глубоко анализировать некоторые теоретические основы и приобретать практический опыт.
Микицюк много знал и знает о шпионских операциях США и Великобритании против Польши, Советского Союза и других социалистических стран. Человек, причастный к тайнам, не должен быть болтуном. Особенно если он поляк, живет на Западе и не имеет родственников в английских, американских или немецких семействах. Когда вдруг исчезает поляк, то, до тех пор пока кто-нибудь случайно не обнаружит труп, никому нет до него никакого дела. Одни думают, что возвратился в Польшу, другим объясняют, что, видимо, он послан с секретной миссией, и, следовательно, — молчок. А через два года кто о нем будет помнить?
Человеком ЦРУ среди тех, с кем я должен был ежедневно встречаться в «Свободной Европе», был также Войцек Кшижановский, второй заместитель Заморского. Это тучный, седой, черствый мужчина, перед войной он был на дипломатической работе в ранге секретаря польского посольства в Бухаресте. Женат на немке, которая очень о нем заботится и называет ласково Войтеля или Шпетцхен — воробушек. Этот Войтеля нас всех смешил, но почти не случалось, чтобы кто-нибудь попрекал его женой немкой, тем более что и руководство секции к этому относилось неодобрительно.
Войтеля, любит лечиться. Однажды он принес медицинскую справку, что ему необходимо много гулять. Боссы «Свободной Европы», всем на удивление, признали справку действительной, и Кшижановский ежедневно, заискивающе улыбнувшись коллегам по комнате, направлялся на прогулку. Возвращался он часа через два, иногда вовсе не возвращался. Заморский, известный своей привычкой устраивать подчиненным скандал из-за пятиминутного опоздания, не видел, однако, в этом ничего предосудительного.
Кшижановского я остерегался, так как он постоянно доносил на всех. Иногда он провоцировал. Однажды он поймал меня в коридоре и заявил:
— Наша радиостанция обзывает Гомулку Держимордой, а сами мы имеем Новака. Если бы такому Новаку дать в руки власть, то у многих полетели бы головы. Если бы Новак родился в США, то наверняка стал бы предводителем шайки гангстеров. Он никогда не испытывает угрызения совести, если речь идет о власти, деньгах и женщинах…
В другой раз Кшижановский даже критиковал Заморского:
— Вы вчера были свидетелем, какой несерьезный человек Заморский. Каждый из нас знает, что мы имеем своих людей в Польше, но разве об этом можно говорить вслух, даже в нашей комнате? Такие дела делаются, но об этом не говорят. Я прав, пан Анджей?
