Школа жизни. Воспоминания детей блокадного Ленинграда - Шаттенштейн Евгения Ричардовна

Наконец 11 февраля 1942 года вечером по радио передали долгожданное сообщение о том, что с завтрашнего дня, 12 февраля, во всех магазинах (по прикреплениям продуктовых карточек) будут выдавать продукты. Какая это была радость!

С утра следующего дня все магазины заполнились народом, и я тоже через некоторое время принес полагающиеся нам на семью продукты: крупу, жир, сахар. Мама сразу же поставила варить пшенную кашу. Но наша радость была омрачена. Вскоре пришла плачущая навзрыд моя тетя Хася и сообщила, что у ее сына в магазине, пока он стоял в очереди, украли все продуктовые карточки. Это верная смерть. И тут я получил урок, который запомнил на всю жизнь. Мой отец приподнялся, насколько мог, на постели и обратился к маме: «Поделись с сестрой». Больше он практически говорить не мог. И мама честно разделила продукты между нашими семьями. В следующую ночь отца не стало.

Мы с мамой очень не хотели, чтобы папу «взяли», т. е. пришли бы бойцы МПВО и забрали тело на какой-то сборный пункт (обычно морги больниц). Мы решили его похоронить. Предварительно с большим трудом был по карточкам взят хлеб на день вперед, чтобы заплатить могильщикам (плюс сколько-то денег). Не помню уже, кто нам помогал вытащить наскоро сколоченный гроб из квартиры во двор. Мы с двоюродным братом связали один за другим пару детских саночек, установили на них гроб и вдвоем повезли. Сзади плелась похоронная процессия: мама и тетя. «Экспедиция» предстояла нелегкая. По нерасчищенной дороге надо было пройти Лиговку, Расстанную улицу. Провозя саночки по аллеям кладбища, мы видели несколько огромных гор трупов в самых невероятных положениях и позах.

Покойников свозили туда и не успевали зарывать. Могильщики провели нас к уже вырытой могиле. Сам процесс опускания гроба и его засыпки кусками ледово-замерзшей земли был очень быстрый. Мама тихо плакала, я пытался ее успокоить.

Затем мы медленно побрели домой. Я оглядывал окружающее пространство, пытаясь запомнить путь к могиле. Это было очень трудно сделать — вокруг одинаковые аллеи, снег и трупы. К великому моему сожалению, уже весной, после смерти мамы, я, отправившись на Волково кладбище, не смог найти место захоронения отца, о чем скорблю до сих пор. Какое-то время спустя я понял, а может быть, мне кто-то подсказал, что могила была вырыта заранее неспроста. После нашего ухода могильщики могли вынуть гроб, бросить тело отца в общую кучу и использовать могилу для такого же временного погребения других тел. И такой круговорот они делали постоянно. Эти люди, вернее, нелюди, невероятно обогатились на горе массы ленинградцев.

Мама очень переживала, она все время повторяла: «Я без папы жить не могу». Но жизнь продолжалась, мама дома (так тогда делали многие женщины) от своего предприятия шила обмундирование для фронтовиков, а я чем мог ей помогал.

В конце весны городские власти приняли очень жесткое, но единственно правильное решение — ВСЕ на очистку города (иначе могла разразиться эпидемия).

Каждый гражданин должен был работать на очистке улиц и дворов. Поскольку моя мама не имела физических сил для этой работы, то я ходил вместо нее очищать 3-ю Советскую улицу и, кроме того, скалывал замерзшие нечистоты в нашем дворе.

В середине апреля пошли первые 5 маршрутов трамвая и открылись некоторые общественные бани. Это была такая радость: пойти с моим другом в баню на 1-ю Советскую улицу и помыть друг другу спину теплой водой с очень слабым напором. У людей появилось какое-то чувство уверенности. Вот, мы пережили страшную зиму и надеемся, что теперь будет легче.

В магазинах отпуск продуктов по карточкам стал регулярным. Появились ранее неизвестные широкой публике продукты, такие как меланж (яичный порошок), сало лярд [1] и ряд других. В основном эти продукты поступали в страну и, соответственно, в Ленинград по ленд-лизу.

На предприятиях для ряда истощенных работников стали выдавать талоны на усиленное питание сроком на 20 дней. С 1 мая получила такие талоны и моя мама. Питание было организовано при ресторане «Москва». После майских праздников я начал 3-й и, как оказалось, последний этап обучения в школе в этом году. Главное отличие этого этапа учебы состояло в том, что школьники имели возможность купить суп стоимостью 4 копейки (кипяток, заваренный ложкой чего-то мучнистого). Но мы все были рады и этому супу.

Мама ходила туда всего 4–5 дней. От новой и, по тем меркам, обильной пищи у нее начался кровавый понос, остановить который было невозможно. Я приносил мамины обеды домой. Она уже не вставала. 13 мая утром она начала хрипеть, пыталась мне что-то сказать и не могла. Часов в 12 дня ее не стало. В квартире никого не было, я стал стучать в стенку смежной квартиры. Сразу же пришли мои тетя и двоюродный брат, но чем они могли мне помочь? Я разревелся в первый раз за всю войну. Так я сделался сиротой.

Через два дня пришла машина, я завернул мамино тело в лучшее шерстяное платье (хотя мне говорили, что все равно все снимут), и маму увезли на Пискаревское (тогда еще не мемориальное) кладбище. Здесь были вырыты огромные рвы-траншеи для братских могил, и я знаю, в какой из них лежит моя мама. Каждый год 13 мая я посещал кладбище и оставлял розы на мраморной плите. Мою маму звали Роза.

После смерти мамы я перешел жить к своей тете и старался во всем ей помогать. В течение еще некоторого времени (до 20 мая) я ходил в ресторан «Москва» питаться по маминым талонам. Весной артиллерийские обстрелы участились.

Числа 16 или 17 мая, около 5 часов вечера, я возвращался домой из ресторана по нечетной стороне Невского проспекта в сторону Московского вокзала. В это время со стороны Лиговки на Невский пр. заворачивал трамвай 12 или 13 маршрута. (Трамвайные пути с Невского проспекта были сняты в 1949 году.) Полный народу трамвай был разбит снарядом вдребезги. Я принимал участие в освобождении людей из-под обломков трамвая и в оттаскивании раненых на тротуар к находящейся рядом аптеке. Картина эта была ужасная и запала мне на всю жизнь. Невский проспект в этом месте представлял собой сплошное кровавое месиво.

Моя тетя была женщиной практичной. Она велела мне искать травы (крапиву и лебеду) и варила из них щи. Ох! И какие это были вкусные щи — первая зелень за год. Во время зимы, даже когда еще папа болел, нас особенно не интересовал денежный вопрос — а куда было тратить деньги? На тот минимальный паек, что мы получали? Так на это зарплаты с лихвой хватало. Теперь же я был на шее у тети.

Однажды я собрал два чемодана лучших, как мне казалось, книг, и поплелся с ними на Невский проспект. Там я сел на ступеньку дома 58 (после войны это был ЛДНТП — Ленинградский дом научно-технической пропаганды) и стал продавать книги. Покупателей было мало, и в основном это были военные. Но все-таки какие-то деньги мне перепали.

Еще со времени маминой смерти талоны на моей хлебной карточке были использованы на день вперед. Теперь же продавщица отказалась продавать хлеб, пока я не выравняю талоны по текущий день. Надо было что-то делать. Мы решили купить один хлеб у спекулянтов. Собрали деньги. Через своих знакомых тетя узнала, где можно встретиться с посредником. Я поехал в дом на углу Садовой ул. и пр. Майорова (теперь Вознесенский пр.), встретился с этим человеком и получил буханку хлеба, отдав ему 400 рублей. Очень довольный, я поехал обратно домой и не заметил, что по дороге я постепенно отщипываю хлеб. Когда я обнаружил это, то разревелся второй раз за войну. Мне было очень стыдно. С чем я покажусь моей тете? Она собрала мне деньги, а я, такой-сякой их проел. Но тетя меня простила.