Когда любовь была «санкюлотом» - Бретон Ги (книги онлайн читать бесплатно .txt) 📗
— Послушайте, мсье, но это же ужасно!
Я продолжала вырываться, пытаясь убежать.
— Ну ладно, мадемуазель, успокойтесь. Мне жаль, что я рассердил вас. Простите меня и никому ничего не говорите, я не хотел обидеть вас. По-моему, нет ничего страшного в том, чтобы показать предмет, который каждый день видишь на рисунках. Вы, конечно, можете пожаловаться, и меня накажут.
— Боже, я никому ничего не скажу, пустите же меня…
Он выпустил мою руку, и я убежала. Я спряталась в своей комнате, не в силах успокоиться, и вдруг услышала, что меня зовет мама. Я была в растерянности, мне нужно было подумать, но пришлось идти. Я вбежала в комнату матери, задыхаясь от волнения.
— Что с тобой, дитя мое? Ты так бледна…
— Я не знаю… Я хочу выпить воды.
— Что у тебя болит?
— Ничего, мне просто не по себе.
Ноги подо мной дрожали, но я выпила воды и шла в себя, успокоила мать и спросила, что она хотела мне поручить».
Дерзкая выходка молодого подмастерья господин Флипона еще долго тревожила душу Манон. Она пыталась понять, для чего же предназначена та «удивительная штука», до которой она дотронулась и которая так ее испугала…
«С большим трудом я навела порядок в своих мыслях; каждый раз, когда я пыталась спокойно поразмышлять о той странной сцене, непонятное волнение мешало мне. В конце концов, разве он сделал что-нибудь дурное по отношению ко мне? Нет. Расскажу ли я кому-нибудь об этом происшествии? Но я не знала как рассказать… Должна ли я сердиться на него? Я сомневалась в этом. Сравнение с рисунками казалось мне ошибочным, и это удивляло меня; к делу примешивалось любопытство, и все эти мелочи рассеяли мое дурное настроение.
Я долго не ходила в мастерскую, но встречалась с молодым человеком за обедом: мой отец сажал за семейный стол его и еще двух своих учеников, но ничто не могло нарушить патриархальности этих трапез.
Нетерпеливый юноша сумел подстеречь меня одну в кухне.
— Вы сердитесь на меня?
— Конечно.
— Но ведь я не сделал ничего плохого.
— Вы сделали отвратительную вещь.
— Вовсе нет; ваша мама точно так же играет с вашим папой и совершенно ничего не боится.
— Фу, вы говорите неправду! Это совершенно неприлично.
— Уверяю вас, что говорю правду; просто они это делают немного иначе, если хотите, я расскажу вам как!
— Я не желаю ничего знать! Оставьте меня в покое.
— Хорошо, я ничего не стану вам говорить, но не сердитесь и не бойтесь приходить в мастерскую. Ведь вы вернетесь, правда?
— Да, да, прощайте!
И я убежала.
Пообещав вернуться в мастерскую, Манон, сама тоне ведая, уготовила себе новые переживания… Послушаем ее саму.
«Однажды я работала какое-то время рядом с отцом, а потом его внезапно куда-то позвали. Я тоже собралась уйти, но мое внимание привлек какой-то странный сигнал, раздавшийся на Новом мосту, недалеко от нашего дома, находившегося на Часовой набережной. Я задрала голову и влезла на табуретку, потому что окно было слишком высоко и мой маленький рост не позволял мне увидеть, что происходит.
— Встаньте на край верстака, — сказал молодой человек, помогая мне.
Все остальные вышли, чтобы посмотреть, что происходит. Юноша стоял сзади меня и, когда я захотела слезть, он подхватил меня под мышки и снял с верстака, так сильно прижав к себе, что мои юбки задрались и я оказалась сидящей у него на коленях, потому что сам он в тот же момент опустился на стул. Я вдруг почувствовала под собой ту самую странную «штуку».
— Послушайте, мсье, отпустите же меня.
— Как, вы опять боитесь? Но я не сделаю вам ничего дурного.
— Я хочу уйти, моя одежда…
— Позвольте, я приведу ее в порядок.
И он протянул свою дерзкую руку ко мне, как будто желая приласкать. Пытаясь вырваться, отталкивая его руки, я спрыгнула на пол и бросила взгляд на его лицо: оно испугало меня — глаза почти вылезли на лоб, ноздри расширились, — я чуть не упала в обморок от страха. Он заметил мое состояние и, успев прийти в себя, попытался меня успокоить. Ему это удалось, однако, вместо того чтобы усилить мое любопытство, он вызвал своей проделкой отвращение к себе. Я не могла спокойно смотреть на него, его присутствие шокировало меня, я стала беспокойной и грустной; я чувствовала себя оскорбленной и хотела все рассказать матери. Она заметила, что я стала боязливой, и спросила, в чем причина моего настроения. Я немедленно все ей рассказала…
Волнение моей матери, ужас на ее лице причиняли мне страшную боль. Она была в отчаянии, поняв, что чуть не потеряла свое драгоценное дитя, и боялась, что я что-то скрыла от нее. Она задала мне тысячи каверзных вопросов, стараясь, с одной стороны, не сказать мне больше, чем положено, а с другой, пытаясь понять, не слишком ли много я знаю».
Манон была так растревожена странными поступками молодого гравера, что начала испытывать настоящее отвращение к молодым людям.
Когда Манон исполнилось шестнадцать лет, она стала самой привлекательной девушкой Ситэ. Красивая, с высокой грудью, стройными бедрами и живыми глазами, она была, как пишут мемуаристы, «тайной возбуждающей мечтой» всех мужчин квартала…
В 1770 году отцу начали делать предложения, прося ее руки. В первый раз Манон просто расхохоталась.
— Скажи этому господину, что я не хочу расставаться с моими книгами ради мужчины.
Но потом она начала злиться. Ее бесило, что она вызывает желание вопреки своей воле. Она все время вспоминала животное выражение лица молодого гравера, его дикие глаза, перекошенный рот и чувствовала себя оскорбленной. Эта интеллектуалка воспринимала брак как союз двух тонких умов, одинаково увлеченных Плутархом, Вольтером и Жан-Жаком Руссо и философствующих ночи напролет.
Предложение же ей делали молодые люди, не сказавшие с ней и пары слов, значит, их намерения были неприличны…
Манон составила перечень своих требований, которые ее отец демонстрировал разочарованным вздыхателям дочери.
Отвергнув всех молодых людей, пыла которых она опасалась, Манон подружилась с несколькими воспитанными и безобидными стариками. Шесть долгих лет она посещала только стариков, пробуждая в них то, что, казалось, успокоилось навсегда (правда, сама Манон об этом даже не подозревала).
Погруженная в философию, она совершенно не замечала, что у ее собеседников как-то странно блестят глаза и дышат они слишком порывисто при виде ее декольте…
Между тем ей следовало бы опасаться. С тех пор как умерла ее мать, госпожа Флипон, шестидесятилетний отец пустился в разгул и проводил время с гризетками Сент-Антуанского предместья.
Манон, конечно, не могла сравнить своего грубого неграмотного отца с интеллектуальными собеседниками. Эта будущая революционерка презирала простолюдинов, их невежество и вульгарные вкусы.
Однажды вечером ей пришлось убедиться в том, что и у великих умов есть свои слабости. Один из ее друзей внезапно положил руку ей чуть ниже талии, продолжая рассуждать о Боссюэ…
Правда, Манон не рассердилась: рука, перелиставшая столько книг, не могла оскорбить ее.
И она простила дерзость.
Таким образом, когда в дверь господина Флипона постучал мужчина сорока двух лет, выглядевший на все шестьдесят, Манон была по-прежнему девственницей.
Этого человека звали Жан-Мари Ролан де ла Платьер.
Он был инспектором мануфактур в Амьене и, приехав в Париж по делам, поспешил увидеться с Манон, об уме и знаниях которой он столько слышал от друзей.
Они проговорили два часа, и господин Ролан был совершенно очарован, хотя сам не мог решить, что ему понравилось больше — эрудиция Манон или ее прекрасная грудь.
В конце концов он выбрал грудь и попросил разрешения вернуться.
Ролан пробыл в Париже пять месяцев, и Манон часто виделась со своим новым обожателем. Вначале, он вел себя как благородный отец, потом стал проявлять все большую нежность и наконец признался в любви, процитировав Овидия и аббата Делиля, что Манон достоинству оценила.
