Я был адъютантом Гитлера - фон Белов Николаус (читаем полную версию книг бесплатно txt) 📗
Но у имперского министерства авиации имелись и свои заботы. В январе, еще до кризиса Бломберг – Фрич, Геринг ограничил полномочия статс-секретаря генерала Мильха и подчинил непосредственно себе Управление личного состава люфтваффе и Техническое управление. Отношения между Герингом и Мильхом дошли до точки замерзания. Но обособиться друг от друга они не решились. Гитлер придавал значение тому, чтобы Мильх оставался в министерстве, ибо ставил его профессиональные знания и умение в области авиации выше, чем соответствующие качества самого Геринга.
Новое положение Гитлера как Верховного главнокомандующего вермахта придало и большую, чем прежде, роль его военным адъютантам, одновременно поставив перед ними новые задачи. Это прежде всего коснулось Шмундта, но затронуло и нас с Путткамером. Гитлер распорядился, чтобы отныне мы вместе с адъютантом вермахта постоянно сопровождали его, независимо от того, куда он выезжал и где находился. Первая поездка но этому распорядку состоялась в начале февраля с кратким пребыванием в Мюнхене и на Оберзальцберге. «Дорожным чтивом» нам послужили составляемые имперским шефом печати д-ром Дитрихом или его секретарем Гейнцем Лоренцем сводки с откликами зарубежной прессы. Эти «белые листки» от 4-5 февраля, раздаваемые каждые несколько часов, сообщали о поразительных для всего мира кадровых перемещениях. Из сообщений следовало, что принятые меры рассматривались за границей в общем и целом как своего рода правительственные заявления. Английские газеты писали о расширении власти Гитлера.
Гитлер в Мюнхене
Распорядок дня Гитлера в Мюнхене был подобен берлинскому, но имел чисто приватный характер. По нему самому было заметно, что в этом городе он чувствует себя «дома». Однако нити, связывающие его с политикой, не прерывались и здесь. Сопровождение фюрера отвечало за то, чтобы он, где бы ни находился, был в любой момент досягаем и мог созвониться со столицей рейха. Гитлер придавал большое значение тому, чтобы его по телефону, телеграфу или через партийную штаб-квартиру постоянно держали в курсе событий.
Я на сей раз сразу по приезде фюрера прямо с вокзала отправился к себе на частную квартиру на площади Принцрегентплац и уединился в своей комнате с домоправительницей фрау Винтер, которая тут же сообщила ему все домашние новости. Она постоянно поддерживала контакт с Евой Браун и немедленно соединила его с ней по телефону. А пока мы, адъютанты, пили кофе и ожидали, когда нам объявят программу дня. Прежде всего Гитлер вызвал дежурного личного адъютанта и поручил ему выяснить, кто именно из намеченных гостей к обеду находится сейчас в городе. К мюнхенскому окружению фюрера принадлежали (они как раз и приглашались отобедать вместе с ним) фотограф, он же фоторепортер, профессор Гофман, вдова архитектора Трооста, гауляйтер Вагнер, автор проекта задуманной Гитлером перестройки Мюнхена профессор Гизлер, рейхсляйтер Борман, иногда – Шпеер, а также Герман Эссер{98}.
Программа дня началась с посещения мастерской фрау Троост. Оттуда Гитлер поехал обедать в «Остериа Бавариа». Этот ресторанчик фюрер любил еще со «времен борьбы», здесь он чувствовал себя особенно вольготно. Использовать пребывание Гитлера в Мюнхене для того, чтобы пообщаться с ним, всегда умела англичанка Юнити Митфорд, а потому она заблаговременно заняла себе здесь место. Вошедший Гитлер пригласил ее за свой стол. Она приходилась близкой родственницей лидеру английских фашистов сэру Освальду Мосли и была горячей поклонницей Гитлера. Ее политическими связями он пользовался в своих целях. Фюрер предупредительно, но дипломатично побеседовал с нею, поинтересовавшись политической обстановкой в Англии. Сам он тоже высказал свои взгляды на эту страну и ее политику, на германо-английские отношения, предполагая, что она, собеседница, донесет его мысли до своих соотечественников…
Беседы Гитлера в «Остериа» протекали непринужденнее, чем в Берлине или на Оберзальцберге. Объяснялось это тем, что стол был невелик, за ним могли плотно усесться всего человек семь-восемь. Гитлер здесь о политике никогда не говорил. Остальные посетители старались уловить каждое слово – так хотелось услышать, о чем беседуют за столом фюрера! Чаще всего разговор шел об искусстве, городских строительных проектах и связанных с этим вопросах. Мюнхенским гостям фюрера предоставлялся случай высказать ему свои пожелания и жалобы. Поэтому Борман всегда имел при себе толстый блокнот, чтобы записывать указания Гитлера или его высказывания.
После обеда отправлялись в «Дом германского искусства», где Гофман показывал фюреру картины и скульптуры. Если же предстояла очередная ежегодная выставка, Гитлер мог оставаться там даже несколько часов, чтобы до заседания жюри дать свою оценку экспонатам.
Суждения его носили весьма критический характер; мне не раз доводилось слышать, что уровень мюнхенских художественных выставок все еще не отвечает его вкусу{99}. Качество живописи и ваяния, по его мнению, может повыситься только через годы и десятилетия. В живописи Гитлер застрял в XIX веке. Если не говорить об импрессионизме и экспрессионизме, он был за продолжение традиций эпохи сентиментального натурализма. Для искусства это означало регресс, а отнюдь не революцию. Однако Гофману приходилось не однажды выслушивать его упреки, и даже тогда, когда выставлялась хорошая картина художника современного направления, он изголялся над нею. Гофман сразу сориентировался и как член жюри стал отбирать для выставки только то, что нравилось Гитлеру. Он являлся также уполномоченным фюрера по закупке картин.
На чаепитие Гитлер охотно отправлялся в «Чайную Карлтон». Сидя за столом в углу зала, он мог вместе со своими гостями и сопровождением спокойно и почти незаметно для окружающих попивать чай.
Летом его излюбленным местом служило кафе в «Доме германского искусства» с открытой террасой, выходящей в сад.
Во время поездок по городу или окрестностям от взгляда Гитлера не ускользало ничего. Он очень не любил, чтобы его обгоняли даже большие партайфюреры. Однажды на моих глазах его на бешеной скорости подрезала автомашина, в которой сидел рейхсляйтер Франк{100}, будущий генерал-губернатор Польши. Гитлер узнал его и через Бормана строго предупредил.
Шушниг на Оберзальцберге
Одновременно с сообщениями от 4 февраля было объявлено и о созыве рейхстага 20-го числа. Ему предстояло заслушать «Заявление имперского правительства», иначе говоря речь Гитлера. Подготовка ее послужила главной целью пребывания фюрера на Оберзалъцберге. Поэтому вполне понятно, что к нему обратился с просьбой принять его фон Папен{101}, только что в рамках больших перемен снятый с поста германского посла в Вене. Гитлер почувствовал себя обязанным удовлетворить эту просьбу, чтобы, вероятно, помочь ему преодолеть шок от проведенной без всякого предварительного уведомления отставки.
Разговор происходил наедине и длился дольше, чем ожидалось. Было нетрудно догадаться, что речь шла насчет австрийской проблемы и обсуждали они ее подробно. Австрийские национал-социалисты рвались к власти, а это было равнозначно аншлюсу Австрии к рейху. Самостоятельность ее находилась в опасности.
Беседа Гитлера с Папеном закончилась полной гармонией, и прощание было сердечным. Причин фюрер не скрывал. Папен предложил, чтобы Гитлер вскоре пригласил австрийского федерального канцлера Шушнига{102} на Оберзальцберг для беседы о назревших проблемах. Фюрер спонтанно подхватил это предложение, вновь назначил Папена послом в Австрии и поручил ему немедленно связаться с врнским правительством, чтобы договориться о дате встречи. Гитлер еще не говорил ни о вступлении германских войск в Австрию, ни ее аншлюсе. Он намеревался лишь потребовать, чтобы австрийские национал-социалисты были включены в состав правительства. Таким образом, пребывание фюрера в «Бергхофе» приняло другой оборот. Работу над речью в рейхстаге пришлось отложить. Все мысли Гитлера теперь были направлены на встречу с Шушнигом. Она должна была состояться в субботу, 12 февраля. Я получил задание обеспечить присутствие Кейтеля и еще одного-двух генералов сухопутных войск и люфтваффе, производящих особенно воинственное впечатление. Я назвал двух командиров корпусов – генералов Рейхенау и Шперрле. Фюрер с восторгом согласился. Я позвонил обоим в Мюнхен, не раскрывая смысла его приказания явиться.
