Записки сотрудницы Смерша - Зиберова Анна Кузьминична (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
Прилетая в Москву, Анатолий часто говорил, что находиться здесь гораздо опаснее, чем на фронте. Во время воздушных налетов, когда немецкие самолеты прорывались к городу, люди бежали в укрытия, в метро. В 1943 году я была беременна Валерой, поэтому мужчины выгоняли меня из «конспиративки», заставляли отсиживаться в метро, а сами оставались на месте. Тогда я шла на станцию метро «Площадь Дзержинского». Там, где был эскалатор, сделали деревянные поручни, за которые можно было держаться. Вся толпа спускалась вниз по лестнице, подталкивая друг друга. Внизу на платформе дежурили санитары, молодые девушки раздавали деревянные раскладушки с натянутым брезентом. Все их брали и шли в туннель, где тускло мерцал свет, посередине прохода стояли раскладушки. Из глубины туннеля слышался плач, иногда рыдания. Вот здесь действительно было страшно, легче было остаться на улице, но оттуда всех загоняли в метро.
На площадях и пустырях нарисовали здания, построили макеты заводов и деревенских домов для дезориентации немецких летчиков. Над городом парили аэростаты. В 1941 году Гитлер заявил, что намерен уничтожить столицу Советского Союза. Под Можайск даже был доставлен эшелон с норвежским красным гранитом, предназначенным для пьедестала памятника фюреру в Москве. Впоследствии этот гранит был пущен на облицовку ряда домов на улице Горького, например здания рядом с Центральным телеграфом.
Как я уже писала, Анатолий почти каждый день летал, так как за эти полеты он получал свободные часы и проводил их со мной. Но меня не всегда отпускали с работы, и он, повидавшись со мной, иногда даже просто на улице, уезжал обратно на аэродром, в свою воинскую часть.
Я очень хотела иметь ребенка, но Анатолий был против, мотивируя тем, что в то время летчики погибали десятками. Он сказал мне: «Если что случится со мной, тебе будет очень тяжело, так как ты не приспособлена к жизни: тихая, скромная, за себя постоять не можешь, тебе никто не сможет помочь, потому что и родители уже старые». Я ему отвечала: «У тебя много друзей, они всегда помогут мне и нашему ребенку». И тогда он сказал мне то, что я запомнила на всю жизнь: «Друзья — пока я жив, не будет меня — не станет и друзей».
Так впоследствии все и произошло. Первое время они приезжали часто, а потом стали приезжать все реже и реже. Я ничего не хочу сказать о них плохого, все были дружные, хорошие ребята, многие из них, к сожалению, погибли. Летчик Покровский (имени его не помню) однажды приехал, играл с Валериком, а на прощание сказал мне: «Я знаю, что вы любите Анатолия, но прошу вас после войны, когда ваша боль немного утихнет, выйти за меня замуж». Анатолий рассказывал мне обо всех, с кем дружил в воинской части, говорил, что Покровский, бывало, выпьет стакан водки и летит, куда ему прикажут. Погиб он вскоре после Анатолия, посмертно получил звание Героя Советского Союза [15].
Я все-таки забеременела: до родов отпуск был двадцать восемь суток и тридцать два дня после родов. В то время Анатолий часто приезжал домой. Мы жили с моими родителями на Мясной Бульварной улице. Когда он бывал дома, мы ходили в кино, театр, на концерты, он очень любил оперетту, и мы чуть ли не в каждый его приезд ходили в сад «Эрмитаж» на «Сильву». И в день рождения Валеры он потащил меня на эту оперетту. Там у меня начались боли, схватки, и после первого акта Анатолий на такси отвез меня домой, предупредив, что ночью вылетает через линию фронта, но летит первым пилотом и беспокоиться мне незачем. Он и раньше говорил, что если летит первым пилотом, то с ним ничего плохого не случится: он знает дорогу и все, что его ожидает. У нас дома в этот день был мамин брат, дядя Митя, он подтрунивал надо мной, что я рожу богатыря-летчика. А у меня боль все больше и больше! Тогда мы с мамой собрались и пошли в родильный дом имени Клары Цеткин в Шелапутинском переулке. Родила я Валеру на рассвете, а ночью прислушивалась к шуму самолетов, так как знала, что должен лететь Анатолий.
Беспокоилась и о маме, не зная, как она дойдет домой. Ведь еще с 19 октября 1941 года в Москве и прилегающих районах было объявлено осадное положение, действовал комендантский час. Потом мне мама рассказала, что ее по дороге несколько раз останавливал патруль, и она, показывая мою одежду, которую несла в руках, объясняла, что отвела дочь в родильный дом. Анатолий на следующий день узнал, что я уже родила. Спросил у моей подруги Зины, кто родился. Та решила его разыграть и отвечает: «Две девочки». Он замолчал. Ввидя, что он помрачнел, продолжает: «Да нет, девочка и мальчик». Анатолий отвечает: «Это уже лучше». Зина засмеялась: «Поздравляю с сыном!» Анатолию, как мне потом рассказывали, от радости хотелось плясать. Он мечтал о сыне, похожем на меня, хотя сын — вылитый отец.
Мама ходила в роддом каждый день, а Анатолий смог выбраться один раз, и мы поговорили с ним по телефону. Этот роддом существовал уже много лет, был хорошо обустроен. У каждой кровати стояла тумбочка с телефоном, можно было позвонить из приемного отделения. Анатолию дали номер коммутатора роддома, и он звонил каждый день, в любое время суток. Валерий родился худеньким, но больше трех килограммов, а рост пятьдесят один сантиметр. Три раза в день мне приносили его кормить, я полюбила его, всего облизала и за себя, и за папу. Однажды приносят кормить, а я, как только его увидела, вскрикнула: «Это не мой ребенок!» Медсестра поморщилась (она несла двух детей, по одному на руке), но когда и моя соседка сказала, что ей принесли чужого ребенка, то бросилась к нам, посмотрела на ручки ребят, к которым были прикреплены бирки с фамилиями, извинилась и поменяла ребятишек.
Моя соседка по палате — красивая татарочка, и ее сынок был такой же красивый, черноглазый, упитанный, похожий на маму. А когда мне дали моего белобрысенького, я поняла, что мой сынуля — самый лучший ребенок, которого я люблю. Когда Анатолий его увидел, то всего обцеловал, было видно, как он счастлив.
Анатолий, мечтая о будущем, говорил, что у нас будет много-много детей, и все будут похожи на маму. Командование Анатолия стало направлять его не только за линию фронта, но и в Астрахань — за фруктами для летного состава, а он привозил их и для меня, кормящей матери. Анатолий также привозил из Астрахани по двадцать — двадцать пять литров фруктового вина в бутылях, арбузы, яблоки и овощи. Мама бортмеханика Вячеслава научила мою маму делать баклажанную икру. До этого мы даже и не слышали о баклажане.
Мы с мамой захотели окрестить Валеру в церкви, и я сказала об этом Анатолию. Никогда не видела его сердитым, но в этот раз он даже побелел от злости: «Ни в коем случае! Если узнаю, то и в дом не зайду!»
А Валера часто болел, плакал и днем, и ночью. Мы с мамой ходили по бабкам-знахаркам, заговаривали грыжу, что только ни делали — ничего не помогало. Анатолий, успокаивая его, подбрасывал к потолку, но бесполезно. И мы с мамой решили все-таки его окрестить. Во время войны в церквях при крещении паспорта родителей не требовали. И мама пошла одна в церковь на Калитники, крестными записала Вячеслава, бортмеханика Анатолия, и Зинаиду, мою подругу. Когда священник спросил у мамы имя новорожденного, то она его забыла, да и не выговаривала. Стоит и молчит, а потом и говорит:
— Есть такой знаменитый летчик!
Батюшка сразу же сориентировался:
— Валерий Чкалов?
— Да, да! — обрадовалась мама.
— Но такого имени в святцах нет, — ответил батюшка и записал его по имени Валериан.
Сейчас я думаю, что более правильно — Валерьян, это имя есть в святцах. Когда в церкви заполняю листки за здравие, то пишу два имени: Валерий и Валериан.
Своей комнаты у нас до сих пор не было, мы даже не могли где-нибудь уединиться. После рождения сына командование отряда, где проходил службу Анатолий, через легендарную летчицу Марину Раскову [16]выхлопотало ему комнату по адресу:
1-й Аэропортовский проезд, дом 55-а, корпус 1, квартира 9, на первом этаже. Это была коммунальная квартира из трех комнат, одну комнату размером двенадцать с половиной квадратных метров выделили нам. До войны здесь жил летчик с женой, теперь он находился на фронте, а жена — в эвакуации. В спешке они оставили все свои вещи, а мы из-за этого не смогли ничего для себя приобрести, так как ставить и класть было негде. Когда в 1945 году хозяева пришли за вещами, они очень благодарили нас за то, что мы все для них сохранили, даже замки не вскрывали в шкафах. Написали благодарность в хозяйственную часть ГВФ о том, что получили все в целости и сохранности. А то, что мы покупали для себя, мы с мамой оставили в нашей квартире на Мясной Бульварной.
