Во имя истины и добродетели (Сократ. Повесть-легенда) - Фомичев Николай Алексеевич (читать книги онлайн .TXT) 📗
И в ту же пору напасть пристала к доброму другу Сократа, Критону, кто в самые черные дни войны и блокады не раз спасал Сократову семью от голода. Напасть же заключалась в том, что начали преследовать его сикофанты Крития; и седобородый, лысоватый уже от прожитых лет, но моложавый лицом Критон признался однажды Сократу:
— Одолевают меня сикофанты, Сократ, спасу от них нет. Куда ни пойдешь, они за мной увяжутся. Где ни присядешь — и тут же они. То попрошайкой прикинутся, то затешутся среди гостей хозяина, пригласившего меня на обед, то нагло лезут в друзья, оглядываясь но сторонам, и нашептывают на ухо мне проклятия Критию, печалясь об утраченной нами свободе. Играют простачков, мошенники, не хуже актеров, и все это затем, чтобы выудить у меня ненароком какое-либо неосторожное слово. Я уж и на улицу боюсь выйти…
И сказал Сократ добродушно:
— Я думаю, Критон, что зарятся эти волки на твое немалое богатство. Но разве ты, как добрый хозяин, не вправе заиметь хорошего волкодава для спасения стада от своры волков?
Критон же, послушавшись совета, пригласил к себе знакомца одного, помогавшего ему в торговом деле, Архидема, человека молодого и смышленого и немало к тому же обязанного хозяину за милости с его стороны, и предложил ему стать «волкодавом». И, согласившись, выказал Архидем такое рвение на новом поприще, что, затесавшись в ряды сикофантов и открывши множество совершенных ими преступлений и имена оклеветанных ими, очень скоро заставил их прекратить преследование своего хозяина, а самого главного из них, которому разоблачение его делишек грозило телесным наказанием и крупным денежным штрафом, вынудил не только отступиться от Критона, но внести еще и откупную плату самому «волкодаву»… И Сократ, узнав, чем кончилось противоборство волков с «волкодавом», долго, до слез, хохотал и радовался за Критона…
Сократ же не был столь осторожен на слово, как Притон, и, слишком часто подвергая себя опасности быть подслушанным, не уберегся от доносительства. Однажды, уподобив в споре Крития негодному пастуху, спросил Сократ: «Пастух ли тот, кто уменьшает стадо?»… — и сикофанты немедля донесли о прозрачном намеке главе тиранов. В другой раз, узнав, что Критий вовлекает в свои гульбища афинских юношей, тем самым склоняя их к пороку, Сократ назвал его «свиньей», — и это тоже донесли хозяину. И, затаивши злобу на неугомонного старика, которому минуло в эту пору шестьдесят пять лет, вызвал его к тиранам сам Критий с помощником по особым делам Хариклом, и спросил, знает ли он о только что оглашенном законе, запрещающем беседы философов с молодежью. И Сократ сказал:
— Слыхать-то я слыхал о таком законе, да только хотел бы уточнить содержание запрета, чтобы правильней его исполнять…
И лупоглазый Харикл сказал:
— Мы готовы дать тебе любые разъяснения. Спрашивай!
И Сократ спросил, глядя на Крития, в свои пятьдесят с небольшим похожего на дряхлого старика от желчной подозрительности и пороков:
— Касаясь искусства речи, запрещает этот закон истинные суждения или ложные?..
И, усмехнувшись, промолчал Критий, ответил же Сократу Харикл:
— Да как ты не поймешь, что тебе запрещено отныне вести любые беседы с молодыми людьми!
— Хорошо, — сказал Сократ, — в таком случае чтобы не было у меня и здесь сомнений, то определите, до которого года нужно считать человека молодым?
— Пока у человека, — с важностью ответил Харикл, — по незрелости его рассудка, нет права выступать в совете. То есть тебе запрещено вести беседы с людьми моложе тридцати лет!
— Значит ли это, — спросил Сократ, — что если человек моложе тридцати продает что-нибудь, то и тогда мне не спрашивать, почем он продает?
— Об этом можешь спрашивать…
— А если юноша спросит меня, и я буду знать, где живет Харикл, отвечать мне или нет?
— Конечно, отвечать. Но ведь твои расспросы и ответы совсем другого рода! — И Харикл подозрительно прищурил мутный глаз.
И Критий, видя, что помощнику морочат голову, сказал, кольнув Сократа желчным взглядом:
— Короче говоря, Сократ, ты должен отказаться от этих дурацких сравнений государственных мужей с кожевниками, кузнецами, плотниками и прочим ремесленным людом. Я думаю, тебе самому эти сравнения набили оскомину.
Сократ же спросил:
— Но, отказавшись от этого, я должен, выходит, отказаться и от сравнения знания с незнанием, истинности с лживостью, доброты с жестокостью?..
И Харикл сказал:
— Именно от этих разговоров с молодежью ты и должен отказаться. — И добавил: — И от «пастухов» — тоже! Иначе гляди, чтобы тебе самому не уменьшить собой стадо овец этого пастуха! Ступай!
И, чувствуя угрозу расправы над собой, ушел Сократ, но бесед своих не прекратил. И тогда из боязни извлечь на себя гнев дельфийских жрецов, узаконивших мудрость Сократа, а также недовольство и своих спартанских повелителей, считавшихся с волей жрецов, тираны не решились устранить именитого мудреца, но, дабы навлечь на него гнев афинян, замыслили втянуть его в какое-либо грязное дело. И дело такое нашлось…
…Жил в Афинах уважаемый гражданин по имени Леонт, кто вместе с Никием и другими именитыми мужами подписал со Спартой мирный договор, после похода афинян на Сиракузы разорванный спартанцами, кто, будучи затем военачальником и флотоводцем, прославился многими блестящими победами над хиосцами и родосцами и кто в числе стратегов-победителей командовал афинским флотом в сражении при Аргинусских островах, после чего, благоразумно переждав за морем гнев афинян, казнивших шестерых стратегов, на родину вернулся, лишь когда сограждане раскаялись в содеянном.
И этого заслуженного человека, героя Пелопоннесской войны, тираны, страшась с его стороны возможного мятежа против них, решили казнить. И Критий, желая втянуть в это грязное дело Сократа еще и затем, чтобы внушить афинянам веру, будто расправа с Леонтом дело справедливое, раз в нем участвует мудрейший из эллинов, вызвал Сократа в Тол и приказал ему в числе пятерых старейших граждан отправиться на Саламин, чтобы доставить Леонта в суд.
И, видя бессмысленность каких-либо увещеваний Крития, молча выслушал Сократ приказ, но когда все пятеро вышли из Тола, он так сказал старейшим афинянам:
— Неужели вы, афиняне, так дрожите за ваши уже немолодые жизни, что соглашаетесь участвовать в этой гнусной расправе?
И старейшие ответили:
— Не так, Сократ, мы дрожим за свою жизнь, как больше опасаемся за свои семьи, ведь тираны не остановятся, расправившись с нами, а начнут преследовать и наших сыновей, и наших внуков. Прости нас, Сократ! — и отправились в дорогу.
Сократ же, отделившись от них, побрел домой.
И доставили старейшие Леонта в суд, и был приговорен он по навету к смерти и казнен испитием чаши с цикутой. Сократу же грозила кара за неповиновение властям, но, видно, боги этого не допустили, ибо в день, когда пришел к Сократу посланный с приказом явиться завтра в Тол, радостная весть разнеслась по городу: флотоводец Фрасибул, один из самых истинных сторонников народовластия, высадившись в Пирее и Мунихии, разгромил отряды олигархов и провозгласил в Афинах демократию; бесславный же глава тиранов Критий был убит в этом сражении…
И возрадовался Сократ падению кровавой тирании, но вскоре же и опечалился, узнав, что верховодит в народном собрании ставший демагогом кожевник Анит, тот самый рыжеволосый однокашник Сократа по гимнасию, кто потерпел позорное поражение от прекрасной Аспасии, состязаясь с нею в диалектике при рассмотрении парадокса Зенона.
С годами облысел Анит, рыжей оставалась у него лишь борода, а голова походила на голое колено. И хотя Анит из стихийной ненависти ко всем софистам, к которым причислял он и Сократа, уговорил еще до войны комедиографа Аристофана высмеять афинского Марсия в комедии «Облака» как словесного обманщика и дурака, Сократ не чувствовал к Аниту личной вражды. И только дивился, что афиняне сделали Анита вожаком лишь потому, что был он изгнан олигархами как демократ из города и, высадившись с Фрасибулом в Пирее, участвовал в свержении тирании «Тридцати».
