Реквием (СИ) - Единак Евгений Николаевич (лучшие книги .txt) 📗
Это каким храбрым и удачливым бойцом надо быть, чтобы за четыре года войны пройти путь до подполковника? Мой отец званий не имел, да и воевал он только четыре месяца. А званий он не имел, наверняка, потому, что, как сам рассказывал, да и я сам в красноармейской книжке прочитал, что он закончил только два класса. Сначала я полагал, что четыре румынских класса приравнены к двум русским. Позже отец сам рассказал, что многие на переформировании в Муроме записались с образованием в два класса.
— Зачем? — спросил я, крайне удивленный.
— Затем, что имеющих четырехклассное образование сразу же отбирали и направляли на курсы в сержантскую школу. А оттуда некоторых направляли в краткосрочные офицерские школы.
— Почему ты не записался? Ты мог быть офицером! — возмутился я.
— У нас в учебном дивизионе был пожилой, в прошлом тяжело раненый, старшина. Он сказал, что командиры взводов и отделений поднимали людей в атаку и гибли первыми.
Это как рисковал собой Иван Ефимович, пока дослужился до подполковника! Чтобы лейтенант стал старшим, а потом капитаном, сколько раз надо ходить в атаку, какие подвиги надо совершить?
Однажды я задал ему, так донимавший меня, вопрос:
— Иван Ефимович! А у вас сколько классов образования?
За столом стало непривычно тихо. Отец сжал губы, опустил голову и медленно покрутил головой из стороны в сторону. Это означало крайнюю степень его неодобрения. Иван Ефимович долго молчал. Потом спокойно, чуть растягивая слова, промолвил:
— Любой специальности надо учиться долго и серьезно. Но лучше не на офицера. Хватит. Есть много нужных профессий, например врач, учитель, инженер…
Ольга Прокоповна, сама по образованию агроном-селекционер, тут-же вмешалась:
— Ты только в агрономы не иди, Женичка! Всю жизнь будешь ждать подходящей погоды. А подходящей, её никогда не бывает.
Как только начинало темнеть, мама с Ольгой Прокоповной в летней кухне начинали греметь тарелками. Звенели ложки и вилки. Отец включал переноску, женщины накрывали на стол. Я всегда старался сесть так, чтобы оказаться напротив Ивана Ефимовича. Родители, уловив моё стремление, всегда оставляли для меня место за столом напротив свата.
Пил он за ужином не больше одной маленькой рюмки. Ел сдержанно, помалу, но часто. Год назад ему была проведена тяжелая операция на желудке. Оперировавший его профессор Хенкин удаленную часть желудка и огромную язву дал на анализ. Я тогда не понимал всего сказанного взрослыми, но запомнил одно: анализ показал, что что язва переродилась.
Имя профессора Хенкина в нашей семье было на слуху. Сразу после Алешиной свадьбы профессор оперировал маму. Желчный пузырь её был переполнен камнями. Алеша сказал, что у неё был желчный перитонит. Лишь много позже, я понял, насколько было серьезным положение мамы.
В моей груди что-то сжалось и до обеда подташнивало, когда в середине третьей четверти, утром, направляясь в школу в Дондюшанах, у поселкового клуба я встретил отца. Он только что сошел с поезда. Приехал из Черновиц. Обычно всегда розовое, лицо его было бледно-желтым, обтянутым. Но меня поразило другое: мой отец курил! Крайне враждебно относящийся к курению, мой отец в левой руке держал сигарету. Отец, как будто высасывая сигарету, втянул в себя дым, глубоко затянулся, и лишь потом отшвырнул окурок в придорожную канаву:
— Маме вчера сделали операцию…
А сейчас мама, как и Иван Ефимович, ела «диету». Всем она готовила, как обычно, а в отдельных кастрюльках готовила для себя и Ивана Ефимовича. Готовила понемногу, чтобы диета всегда была свежая.
После ужина женщины убирали стол. Иван Ефимович каждый раз порывался помочь женщинам, но мама начинала энергично протестовать. Иван Ефимович с неудовольствием усаживался и вздыхал:
— Анна Михайловна! Вы сами только недавно после операции.
После ужина продолжались разговоры, продолжающиеся иногда до полуночи. Меня не отправляли спать. Иван Ефимович с отцом обсуждали многое, но больше политику. Уже тогда я осознавал, что к Хрущеву Иван Ефимович относился с немногословным, но с плохо скрываемым раздражением. Я сам слышал, как он говорил:
— Да-а-а… Несерьёзно все это. Ни к чему хорошему это не приведёт…
Говорили и о войне. В такие минуты я усаживался поудобнее и внимательно слушал. Я все время ждал, что, наконец, они начнут обсуждать военные действия. А они — всё о том же. О том, что войну все ждали, хотя о ней не принято было говорить. Говорили, что война застала страну врасплох, что в первые дни были невосполнимые потери, что война велась бездарно, как было холодно и голодно на фронте и в тылу.
— Гибли напрасно целые дивизии, армии. Погибали и отдельные живые обыкновенные люди. Это была одна нескончаемая трагедия всех людей и каждого человека. А сколько людей гибло по стечению обстоятельств, случайно, глупо и нелепо. Они должны были жить…
Однажды вечером Иван Ефимович рассказал отцу историю военных лет. С тех пор прошло пятьдесят пять лет. Я не ручаюсь за дословные подробности рассказа подполковника в отставке Воронкова Ивана Ефимовича. Постараюсь с максимальной достоверностью донести то, что сохранила моя, тогда подростковая, память.
— Я был в должности командира роты, когда нам была поставлена задача отвлечь внимание немца по двум направлениям. Через лежащий между ними узкий сектор отделение разведчиков должно было вывести с той стороны какого-то важного человека. То ли перебежчика, то ли возвращающегося из немецкого тыла важного разведчика.
Операции придавалось очень важное значение. Отделению разведки, переправлявшему разведчика, придали радиста с портативной рацией. Руководили строго секретной операцией из разведотдела армии. Командующий неоднократно звонил по ВЧ-связи полковнику Воронцову Николаю Игнатьевичу, недавно назначенному командиру дивизии. Под личную ответственность приказал обеспечить переход с, тяжело раненым при прорыве группы, разведчиком. Выехать лично с медиками, которые смогли бы оказать помощь на месте и лишь потом переправить в тыл дивизии. Раненый в бедро с повреждением бедренной артерии, человек истекал кровью. Срок снятия жгута истёк еще два часа назад.
К нам в роту приехал полковник Воронцов, с которым мы были знакомы по довоенной службе в Дальневосточном военном округе. По окончании училища я был направлен на службу в Хабаровский военный гарнизон. Познакомились и сблизились вначале благодаря сходству фамилий. Он Воронцов, а я — Воронков. Мне, молодому лейтенанту, майор Воронцов не раз говорил, напутствуя на выполнение задания:
— Не подведи фамилию!
Потом наши пути разошлись. Майора Воронцова направили в Академию, меня перевели в Белоруссию. И вот, совсем недавно вместо генерал-майора Иванова, переведенного заместителем начальника штаба фронта, командиром дивизии назначен тридцатитрехлетний полковник Воронцов.
Выслушав доклад командира полка, комдив подошел ко мне и тепло поздоровался:
— Здравствуй, Ваня! Завтра в девять ноль ноль быть в штабе дивизии.
— Есть, товарищ полковник!
Вместе с полковником из машины вышла лейтенант медслужбы, хирург медсанбата, миловидная, совсем еще юная женщина. Её отношения с комдивом ни для кого не были секретом. О Лидии Духановой всегда говорили с большим уважением. Никто в мыслях не допускал присвоить ей распространенное «звание» ППЖ (Походно-полевая жена).
Шел тревожный тридцать седьмой. Молодой двадцатисемилетний майор Воронцов, слушатель первого курса военной Академии Генштаба возвращался в общежитие от старшей сестры, доцента медицинского института, занимавшей одну комнату в коммунальной квартире по Бородинской. Встреча с единственной сестрой не могла поднять его подавленного настроения. Накануне он получил письмо. Жена, оставшаяся в Куйбышеве у родителей, писала, что их отношения были ошибкой. В Куйбышеве она встретила одноклассника, свою первую любовь. В конверт была вложена выписка из решения суда о разводе. Развод, был оформлен без его участия и явился для него неожиданно болезненным ударом.
