Влюбленный Байрон - О'Брайен Эдна (библиотека книг txt) 📗
«Сладость и горечь семейной жизни», — писала Аннабелла о первых, еще сносных месяцах брака, но, когда ситуация ухудшилась, ей пришлось подавить свою ревность и сдаться на милость Августы, «ее единственного друга», спросив, как долго еще ей придется все это выносить.
Бейлифы расположились внизу в холле с намерением описать мебель, библиотеку Байрона и даже кровать, на которой спали супруги. Согласно Аннабелле, один из бейлифов стал «предметом любовного увлечения ее мужа».
Аннабелла написала униженное письмо отцу об их расстроенных обстоятельствах, но сэр Ральф ответил, что не может заложить свое имение и сам едва избежал долговой тюрьмы. Роскошь исчезла из их жизни, как растаяли и ее надежды. В стихотворении, которое в то время написала Аннабелла, она признается, что шаги ее мужа, которые когда-то радовали ее, теперь наполняют ее смертельным страхом.
Однако в это же самое время в отношениях с другими Байрон мог выказывать прежнюю галантность и щедрость натуры. Когда Меррей узнал, что Байрон из-за возросших расходов и нового образа жизни был вынужден продать свою библиотеку, он послал Байрону письмо с вложенным в него чеком на полторы тысячи фунтов и обещанием выплатить такую же сумму в ближайшие недели. Байрон немедленно отправил издателю ответ:
Я возвращаю Ваш чек, но весьма ценю желание помочь мне. Если я и мог бы принять подобное предложение, то только от Вас. Будь это моим намерением, уверяю Вас, я прямо попросил бы Вас об этом одолжении с той же свободой, с которой Вы бы ответили на мою просьбу…
Обстоятельства, которые вынудили меня расстаться с моими книгами, хотя и существенные, но не крайне тяжелые. Я пришел к такому решению, и тут не о чем больше говорить.
Окажись я расположен злоупотребить Вашей добротой, это произошло бы раньше. Но я не сожалею, что имею возможность отклонить Ваше предложение, так как оно подтверждает мое мнение о Вас, а также показывает человеческую натуру в ином свете по сравнению с тем, в каком я привык ее видеть. Но для Аннабеллы ситуация становилась все более чудовищной, и она уверяла себя, что его обращение с ней объясняется временным помутнением рассудка. Она обратилась к медицинским журналам, чтобы поставить диагноз его состоянию, и тайно встретилась с доктором Бейли, который знал Байрона со времен его обучения в Харроу, в попытке обнаружить более ранние симптомы. Потом она посоветовалась с собственным врачом, Фрэнсисом Ле Манном, и вместе со своей камеристкой миссис Клермонт, которую Байрон ненавидел, наблюдала за проявлениями его все усиливающейся эксцентричности. Заметив, что он имеет привычку опускать голову и смотреть исподлобья, они усмотрели в этом сходство с капризами короля Георга [52] перед тем, как он погрузился в безумие.
Считается, что Байрон никогда не позволял своему воображению взять верх над разумом. Но в те несколько месяцев перед родами разум покинул его. Его ненависть к Аннабелле все увеличивалась; он называл ее «этаким маленьким нудным средоточием дикости». Ситуация стала столь невыносимой, что Аннабелла пригласила Августу приехать к ней, решив теперь, что он любит и ненавидит их обеих вместе. Финал этого брака, в оценке Гёте, мог быть «поэтичным и достойным Байрона», но для обитателей дома на Пикадилли-Террас это был сущий кошмар. Слуги, включая Флетчера, пребывали в ужасе. Августа не могла более сдерживать его, и ей пришлось просить своего кузена капитана Джорджа Байрона приехать к ним в качестве защитника.
И Аннабелла, и Августа были беременны; их раздавшиеся тела вызывали ненависть у Байрона. Он сравнивал их с эфемерной фигурой своей любовницы, актрисы Сьюзен Бойс, и грозился привести ее жить под одной с ними крышей. В последнюю неделю перед родами он заявил, что надеется на гибель и матери и ребенка. Когда начались роды, Байрон ушел в театр. Вернувшись поздно ночью, он сел в комнате внизу и принялся рукоятью пистолета отбивать горлышки у бутылок из-под содовой. Осколки стекла били в потолок, пока Аннабелла рожала наверху.
Десятого декабря 1815 года «ангелочек», которого он представлял сыном, оказался девочкой, и первые его слова при виде младенца были: «Ох, что за орудие пытки получил я в твоем лице!»
Но величайшая пытка была припасена для Аннабеллы. Через два дня после родов он ворвался в ее спальню, отпустил слуг, запер дверь и настоял на своих супружеских правах. Эти темные, выходящие за пределы нормального требования Байрона были клятвенно подтверждены Аннабеллой в разговоре с поверенным, а также его собственными последующими утверждениями: «Женщина не имеет права жаловаться, если муж не бьет ее и не лишает свободы передвижения, — а ты прекрасно помнишь, что я никогда не бил и не запирал тебя. Я никогда не делал того, что ставило бы меня вне закона, во всяком случае, в нашей стране».
Шестого января 1816 года Аннабелле был предъявлен ультиматум, изложенный в письме мужа, которое передала ей Августа: «Когда ты будешь склонна покинуть Лондон, желательно, чтобы день отъезда был назначен заранее и, если возможно, не слишком отдаленный. Мое мнение относительно этого, равно как и обстоятельства, которые привели к существующему положению вещей, тебе прекрасно известны. Осведомлена ты и о моих планах или, скорее, намерениях относительно будущего». Аннабелла ответила на следующее утро: «Подчиняясь твоим желаниям, я назначу ближайший из возможных дней, когда я смогу покинуть Лондон».
Ранним утром пятнадцатого января ее уже ждала карета. Она покинула дом вместе с младенцем, нареченным Августой Адой, и горничной. Проходя мимо спальни Байрона, она заметила коврик у дверей, предназначенный для его ньюфаундленда. На какой-то момент у нее был соблазн броситься на эту подстилку, несмотря на все возможные опасности такого жеста, — но это был лишь момент.
Как ни удивительно, по дороге в Кёркби-Мэллори в Лестершире, где после кончины лорда Уэнтуорта жили ее родители, она написала Байрону два дружественных письма. Она надеялась, что он не забудет ее молитвы и просьбы быть внимательным к своему здоровью, не забросит то, что сам он называл «отвратительным рифмоплетством», а кроме того будет удерживаться от пристрастия к бренди. Из Кёркби она писала, называя его «милым утенком», что и мать ее, и отец мечтают иметь семью в полном сборе и что здесь есть «мрачноватая комната», в которой он мог бы уединяться. Позднее она говорила, что написала эти письма ради медицинских советов, а не для того, чтобы восстановить «болезненные отношения». За двадцать дней с ней произошла метаморфоза: из услужливой жены она превратилась в мстительную фурию; воспоминания о ежедневном кошмаре ее замужества не оставляли ее. Горничная Энн Руд, ставшая позднее миссис Флетчер, описывает, как Аннабелла мчалась на лошади по песчаной отмели, чтобы «заглушить головную боль», или как она в спальне каталась по полу в пароксизме горя. А в это же время на Пикадилли-Террас доктор Ле Манн не нашел ничего похожего на «устойчивое состояние помешательства»: раздражительность — да, слезы, озноб, приступы мании величия, боли в бедрах, боли в пояснице, больная печень, но не «постоянное помешательство». Августа была на «сплошных нервах», поскольку получила гневное приказание своего sposo [53] вернуться. Она старалась удержать Байрона от возлияний с Хобхаузом, которому желала смерти, но более всего ей хотелось, чтобы Аннабелла вернулась — и соответственно избежать разоблачений, которые должны были воспоследовать.
Леди Джудит выходила к обеду в ночном чепце — она была не в силах вынести тяжесть парика, после того как в ответ на свои естественные расспросы вынуждена была услышать от дочери рассказ о тяжелейших испытаниях, выпавших на ее долю за последние тринадцать месяцев. Проконсультировавшись с молодым поверенным Стивеном Лашингтоном, она срочно отправилась в Лондон, прихватив с собой записи Аннабеллы, где были зафиксированы некоторые ущемления и обиды, которые той пришлось вынести. Остановившись в отеле «Майвартс», она заручилась содействием сэра Сэмюэла Ромили, адвоката из канцлерского суда, которого Байрон называл вероломным чудовищем и даже вдали от Англии, узнав о самоубийстве Ромили, надеялся, что при самоуничтожении он, хотя бы отчасти, испытывал такие же муки, какие причинял другим. Члены милбэнковской команды тяжущихся оказались настоящими шакалами по сравнению с байроновской более медлительной и неорганизованной командой. Когда Стивен Лашингтон предложил Хэнсону опрашивать своего клиента более строго в отношении обвинений, выдвинутых против него, Хэнсон довольно неразумно ответил, что память у Байрона «весьма ненадежная».
