Товарищ убийца. Ростовское дело: Андрей Чикатило и его жертвы - Кривич Михаил (читать онлайн полную книгу txt) 📗
Он не задержится. Он любит праздники на работе — 8 марта, 23 февраля, канун Нового года, ноябрьские. Немного водочки в отделе, женщины устраивают стол, расставляют покупную и принесенную из дома снедь; поздравления, скромные подарки. Потом можно будет добавить и потрепаться, все настроены благодушно, каждый тебе друг-приятель, даже директор, не то что в будни. А если кто-то и тыкает, то по дружбе, необидно.
Он идет к себе в отдел. Его стол в углу небольшой комнаты, возле окна. Над столом висит принесенный им самим плакат с портретами членов Политбюро. Постойте, а где портфель? Вот, лежит на стуле, кожаный, добротный. Он любит хорошие портфели. Ему не нравится, когда чужие трогают его портфель. Один раз женщины в отделе нехорошо над ним подшутили, сунули туда кирпич. Он обнаружил его только дома. Тащил тяжеленный кирпич и ничего не заметил, погруженный в свои мысли. Веселые шуточки, ничего не скажешь. Его буквально трясло от гнева. Но он тогда сдержался, сделал вид, будто ничего не произошло.
Садится за стол, разворачивает «Правду», проглядывает. Вспоминает, что завтра политсеминар. Ничего не случится, разок можно и пропустить. Откладывает газету и раскрывает блокнот. Кто-то из сотрудниц подходит к его столу, но он делает вид, что занят срочной работой. Сидит, уткнувшись в блокнот, обложку держит приподнятой, чтоб не видели, что он пишет. Это его важная тайна. От нее зависит благополучие коллектива.
Никто в его блокнот не заглядывает. Кому-то наплевать, что там делает начальник, а кто-то давно уже знает его тайну.
Он рисует крестики.
Так проходят два часа. Когда все уходят на обед, он не торопясь надевает пальто, берет портфель и выходит в коридор. Навстречу — приятель из отдела главного механика. Ну, не приятель, откуда у него среди таких людей приятели, просто знакомый, вместе сидят на партсобраниях и за столом по случаю праздника. «Опять с утра вздрючку получил?» — спрашивает на ходу знакомый. Вопрос вновь швыряет его в омут глухого раздражения, постоянной обиды. «Уйду, ей Богу, уйду…» Мало этих вечных издевок и начальственных выволочек, так в придачу еще проклятый линолеум. Кто-то украл, а повесить хотят на него. Не пройдет! И вдобавок разговоры о пропавшем аккумуляторе. Копеечные дела, а шуму сколько…
Мрачный, рассеянный, он приходит домой. Достает что-то из холодильника и съедает на кухне не присаживаясь. Спроси у него, что он съел, — не вспомнит. Идет в комнату, начинает собирать портфель: полотенце, мыло, бельишко, веревка, ножик — что еще может понадобиться снабженцу в короткой командировке? Можно отбывать. Нет, еще надо оставить записку жене, чтобы не беспокоилась. Хорошо, что не застал Феню дома. Обязательно стала бы уговаривать не уезжать на ночь глядя, а отправиться завтра с утра пораньше: за день как раз и обернешься. С вечера какая работа?
Нет, если ехать, то прямо сейчас. А вечер можно перекантоваться в Ростове. Он — одинокий волк, он любит рыскать, бродить без пригляда по большому городу. Сам по себе, один, на свободе, вдали от директорской приемной, от канцелярии и поганого своего отдела материально-технического снабжения, вдали от служебных свар и дрязг, в которых он по воле рока всегда оказывается замешанным. Все правы, только он виноват. Надоело.
В приличное расположение духа он приходит только в пригородной электричке. Хоть один раз за день повезло — успел вскочить в последний вагон. Правда, пришлось немного припустить. Зато успел. А шел бы не торопясь, как некоторые, — гулял бы целый час по платформе.
Отдышался в тамбуре, проверил замочки на портфеле и пошел по вагонам, зыркая сквозь очки направо-налево. Народ какой-то пустой, неинтересный: бабки с корзинами, мужики в ватниках, какие-то тетки с малолетними детьми, то здесь, то там парочки, сидят впритирку, о чем-то перешептываются. О чем, о чем — о том же. Сговариваются. А вон сидит одна, разодетая, в дубленке коротенькой, ляжки джинсами обтянуты. Вот бы такую сейчас! Аж в жар бросило. Нет, к этой чистой студенточке и соваться нечего, ей зубы не заговоришь. Сразу получишь от ворот поворот, а то и крик поднимет, на весь вагон. Этого только не хватало.
Дошел до головного вагона, пошел назад. В моторном шумно, трясет, не почитаешь. Пошел дальше, выбрал место у окна, развернул недочитанную в отделе «Правду», поправил очки и стал читать на первой странице самое важное сообщение: «В Политбюро ЦК КПСС». За этим надо следить. Тут судьбы страны решаются.
Остановка. За окном уже почти ничего не видно, густые сумерки. Ввалились новые пассажиры, человек десять, в мокрых пальто и куртках, присыпанных быстро тающим снежком. Среди них паренек, на вид лет пятнадцать, не больше.
Паренек прошел по вагону, оглянулся и сел напротив. На ловца и зверь бежит! Неужто повезло? Паренек трет руки, замерзли, наверное, в окошко глядит, будто там что-то можно увидеть.
Газету — в сторону!
«Далеко путь держим? В Ростов или дальше?»
Паренек не отвечает, пялится в окно. Неразговорчивый, значит. Ничего, разговорим.
Сложил газету, сунул в карман пальто. Снял теплую шайку из коричневого меха крысы-нутрии, поправил взмокшие седеющие волосы. «Учишься, работаешь?» Паренек посмотрел на него без всякого выражения и снова отвернулся. Надо помягче, чтобы войти в доверие. Проявить, так сказать, отеческую заботу.
«Ты бы снял, парень, куртку. Совсем мокрая, простудишься…»
Он протягивает руку и дотрагивается до живота, как будто проверяет, сильно ли намокла куртка. И тут же получает резкий удар по руке. Паренек вскакивает, глаза злые: «Пашшел, ка-аз-ел!» И уходит в тамбур.
Ничего себе молодежь пошла! Настроение снова портится безнадежно. И правда, обидно. Ну что я ему такого сказал, из-за чего он, собственно, взвился? Я же хотел по-хорошему… Может, пойти за ним в тамбур? Нет, чести много. Таких пруд пруди. За каждым в тамбур не набегаешься.
Он снова вытащил газету и принялся за чтение. «Были обсуждены вопросы, связанные с обеспечением бесперебойного функционирования народного хозяйства…» Как же оно будет функционировать бесперебойно, если честных, преданных делу коммунистов третируют, как последнего мальчишку? Это опять навело его на мысли о несговорчивом пареньке, но он постарался сразу же отбросить их от себя. Когда надо было, он умел управлять своими эмоциями. Он никогда не выставлял их напоказ, не давал им перехлестнуть через край на людях. И если боялся в какой-то момент лишиться самообладания, то первым делом загонял свои чувства внутрь.
На площади у ростовского железнодорожного вокзала дул порывистый ветер, норовил сбить шапку, вырывал портфель из рук. Сутулясь, пряча лицо от ветра, он зашагал к автобусной остановке.
Он вышел из автобуса в самом центре, на углу улицы Энгельса и Ворошиловского проспекта. Вечерняя толчея, людская круговерть притягивали его и отталкивали одновременно. Он брел не торопясь по улице Энгельса, заглядывая в лица прохожим. В отличие от толпы, неведомо куда спешащей, ему, одинокому волку, торопиться некуда. Люди скорым шагом неслись с работы домой, на их неулыбчивых лицах написаны были каждодневные, скучные, неизбывные заботы. Они забегали в магазины, покорно становились в очереди, набивали сумки банками, бутылками и кульками, так же скоро двигались дальше, убегая от холода, от мокрого снега, от пронизывающего ветра, от надоевших дневных тягот.
Они разбредались по норам. У одинокого волка норы нет.
Стекла очков покрылись каплями, из посиневшего носа текло.
Он прошел изрядный кусок Энгельса, аж до памятника Сергею Мироновичу Кирову, под ногами которого высечена на постаменте пронизанная оптимизмом цитата: «Успехи действительно у нас громадные. Черт его знает, если по-человечески сказать, так хочется жить и жить». Эти кировские слова, особенно «по-человечески», всегда брали его за живое. Ему хотелось быть таким же ладным, таким же веселым и уверенным в себе, как человек на пьедестале. Чтобы прочно стоять двумя ногами на земле, а потом, после смерти, — в бронзе или камне на постаменте.
