Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью - Уиттер Брет (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Зато на следующий год он отплатил мне по полной. Мы с ним кувыркались — играли в темноте в скотинку о двух спинках, — как вдруг он застонал: «Бет! О Бет!» Так звали его прежнюю подружку.
Тут уже я заметалась по комнате как сумасшедшая.
Мне всегда нравилась эта черта в Джоне: он умеет смеяться над собой. И надо мной тоже. Он не просто мускулистый, но еще и славный парень: скромный (да, кроме шуток), сообразительный, спокойный и в то же время веселый.
Тем не менее, вспоминая о том, как мы встретились, он всегда говорит о моих шортах:
— На ней была футболка Университета Северной Каролины и такие синенькие шортики. — Тут он обычно делает паузу и трясет головой, вспоминая мой задок.
Джону я доверяю свою жизнь, а теперь и жизни наших детей. За более чем двадцать лет, что мы с ним вместе, он ни разу не принял ни одного поспешного, скоропалительного решения. (Ну, один раз, когда купил подержанный «форд» с пробегом восемьдесят тысяч миль.)
Даже наш брак был решением практическим. В 1992 году Джон получил от фулбрайтовской комиссии выгодное предложение — место учителя в старших классах средней школы Будапешта. Я настояла, чтобы он согласился. Вообще-то, и заявление в Фулбрайтовский фонд тоже заполняла за него я. Джон ужасно любит тянуть резину.
Джон спросил, поеду ли я с ним. Но для этого, по правилам Фулбрайта, мы должны были быть мужем и женой, и тогда кто-то из нас предложил:
— А почему бы нам не пожениться?
Мы не помним, кто из нас сказал это.
А другой ответил:
— О’кей.
В День благодарения мы обмолвились об этом моей маме. В считаные дни она организовала церковное венчание с пастором, музыкой, органистом. Все произошло так стремительно, что люди, наверное, подумали, что я беременна. «Ну и пусть думают!» — решила я.
Все, что от меня требовалось, — купить свадебное платье и покрасоваться в нем в церкви. Что я и сделала. Не переставая улыбаться. Свадьба была немноголюдной: только родные и близкие друзья, в церкви, не принадлежавшей ни к какой конфессии.
Нэнси, разумеется, тоже была там.
Брачную ночь мы провели в местном «Хилтоне». Сели в постели, поглядели друг на друга и спросили:
— Что это мы только что натворили?
Пять месяцев спустя мы уже жили в Будапеште.
Те, кто мало меня знает, считают, что это совсем на меня не похоже. Что я очень собранный человек. И не принимаю поспешных решений.
Узнав меня получше, они говорят: «Это так похоже на Сьюзен». Как только я понимаю, чего хочу, то всегда протягиваю руки и хватаю это. Ничего не жду. Ни о чем не раздумываю. Просто перестаю болтать и начинаю действовать.
Мне нужен был Джон, и я хотела в Будапешт. Мне было двадцать пять.
Я изучала международные отношения и имела магистерский диплом по журналистике — моей любимой, универсально востребованной профессии.
Наступало время странствий и приключений.
Приехав в Будапешт, мы поняли, что не прогадали.
На дворе стоял 1992 год, только что рухнула Берлинская стена. Город радовался. Повсюду возникали новые компании. Сносили старые памятники. Это походило на Дикий Запад. Все было возможно. Юнцы, продавцы, банкроты и мечтатели — все стекались в Будапешт в поисках шанса.
И конечно, писатели. Пишущей братии я встретила там человек сто, не меньше. Раз я познакомилась с одним выпускником Принстона, который собирался издавать в Будапеште англоязычную газету «Будапешт пост». Не прошло и недели, как я писала для него статьи. А через неполных два месяца меня назначили старшим редактором и я сама наставляла юных коллег-журналистов, направляя их в мир за новостями.
На одной пресс-конференции я задавала вопрос королеве Елизавете. На другой — Борису Ельцину. Я летала с миссией мира в Боснию и писала об урожае роз в Болгарии.
На заседаниях венгерского парламента я видела законодателей с нашей газетой в руках, они читали мои статьи. Двадцатипятилетняя девчонка, не знающая венгерского, берущая интервью с помощью переводчика, я оказывала влияние на взгляды людей, принимающих законы!
А потом у детишек закончились деньжишки. Газета всплыла брюхом кверху. Но у кого-то нашлись какие-то знакомства в «Форбсе», журнале для супербогачей. И наша газета возродилась под названием «Солнце Будапешта». Зарплату мне теперь платили стопками венгерской валюты. Никаких чеков или счетов в банке. Мы с Джоном распихивали пачки денег по книгам в нашей квартире.
Когда у нас были деньги, мы слонялись по городу, ездили по Венгрии и соседним странам (в Турции мы чуть не погибли в автокатастрофе!), посещали оперы и концерты. Зимой, сидя в Будапеште, мы пили в полуденных сумерках домашнее вино.
Когда деньги кончались, мы сидели тихо в ожидании следующей получки. Смеялись, разговаривали, узнавали друг друга. Выживали, как моя газета, изо дня в день сводя концы с концами.
Те дни, те совместные приключения связали нас навсегда. Они стали тем невидимым клеем, который соединил нас на всю жизнь, какая бы легкая или тяжелая она ни была.
Фулбрайтовская стипендия закончилась. После двух лет за границей мы вернулись домой, к американскому изобилию и скуке. Джону не нравилась его работа учителя. Мне не нравилось тянуть лямку простого репортера в «Палм-Бич пост» после двух лет редакторства в Венгрии. Даже наша крошечная квартирка с кондиционером, вставленным в окно столовой, казалась мне огромной и пустой.
И тут, со скоростью и мощью грозы во Флориде, на меня свалилась депрессия. Трах! Бум!
Я не понимала, что мой мозг болен, пока не обнаружила, что похудела на пятнадцать фунтов. Пока от недосыпа крыша у меня не поехала настолько, что одна мысль о постели стала вызывать у меня приступ паники.
В Венгрии все наши органы чувств активно возбуждали новые звуки, виды, вкусы, запахи, ощущения. Даже самые элементарные журналистские задания превращались во что-то притягательное.
Как, например, когда меня отправили освещать восточноевропейский дебют «Чиппендейлов» — американской компании мускулистых мужиков, которые раздевались на сцене до почти несуществующих трусов и делали неприличные жесты в сторону сотен собравшихся молодых женщин. «Повеселимся?» — орали им накачанные дураки. Гробовое молчание было им ответом.
Восторг.
А теперь я чувствовала себя паршиво и все вокруг казалось мне омерзительным. Джон, и сам порядком угнетенный, ничем не мог мне помочь. Мы ругались. На какое-то время я даже ушла жить к сестре. Стефани потащила меня к психиатру.
— Голоса обращаются к вам через телевизор? — спросил он меня.
— У меня депрессия, а не психоз! — ответила я.
Доктор прописал мне антидепрессант. Мне сразу полегчало.
Я твердо верю в то, что мы сами хозяева своего разума. В то, что, когда мы здоровы, можем сами контролировать свое настроение. Но я также верю в то, что каждый из нас — единственный хранитель и попечитель своих мозгов и должен заботиться об их здоровье. Теперь я пользуюсь для этого дыхательными упражнениями, практикую дзен. Живу с радостью…
А тогда мы с Джоном ринулись на поиски новой работы за границей, надеясь наверстать упущенное чудо.
Примерно год спустя мы побывали на международной ярмарке вакансий для учителей.
— Смотри-ка, в Колумбии есть место учителя старших классов, — заметил Джон. — Супругам, правда, недоплачивают, зато есть должность хранителя школьного годового журнала.
Мое сердце подпрыгнуло. На дворе стоял 1995 год, и в Колумбии полным ходом шла нарковойна. Всего за год до этого игрок национальной футбольной команды по ошибке забил гол в свои ворота во время матча на Кубок мира. Когда он вернулся домой, его убили. А еще в то время Колумбия повсеместно признавалась мировой столицей киднеппинга.
Но я все равно согласилась. Жизнь ведь приключение, так? И мы подписали двухгодичный контракт.
Это приключение оказалось не столь веселым. Кокаиновые войны сходили на нет, но насилие бушевало на улицах. В городе не было забегаловки, где не дежурила бы вооруженная охрана. Заметьте, я говорю о совсем мелких магазинчиках, куда заходят купить мороженого, а не о крупных банках. В школе, где работали мы с Джоном, были металлические ворота и башенка — там сидели вооруженные охранники. У ворот постоянно толклись какие-то мужики в итальянских костюмах, с плохими зубами и автоматами в руках. Это были телохранители учащихся.
