Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ (мир книг txt, fb2) 📗
Как было сказано выше, Хомма-кун, нападая на романтизм, никак не обосновывает свою позицию. Он лишь беспрестанно поносит эпигонов романтизма. Поэтому нет ничего удивительного в его утверждении, что спасти литературу от краха, происходящего на наших глазах, может только «натурализм, являющийся основным течением реализма в нашей стране» (ненавидя всякие сложности, я не буду касаться вопроса, можно ли назвать натуралистов, особенно японских, основным течением так называемого реализма Гюйо). В общем, Хомма-кун провалился в нападках на романтизм и, таким образом, провалился в передаче права наследования реализма натуралистам, преуспев лишь в том, что дал определение реализма. Определить один из «измов» – дело не такое простое, и одно это уже можно признать успехом его литературного обзора, но, поскольку француз по имени Гюйо говорит то же самое и Хомма-кун служит лишь его рупором, не нужно увенчивать Хомму-куна лаврами первооткрывателя.
И всё же было бы неверно утверждать, что литературный обзор Хоммы-куна сплошной вздор. Логика, правда, хромает. Не приводят в восхищение и аргументы. Но теми, кто хотя бы в какой-то мере сочувствует взглядам Хоммы-куна, должен быть отмечен тот факт, что в беспорядочно выстроенных им рядах силлогизмов хотя и смутно, но намечена определённая истина. Какова же эта истина? То, что мы называем реализмом, не идентично, а прямо противоположно тому, что делают натуралисты и романтики.
Мне всё время не терпелось отметить недостатки работы Хоммы-куна, а теперь, переходя к сильным её сторонам, я должен отметить, что нельзя недооценивать и той истины, которая содержится в его литературном обзоре.
Он пишет: «Видения, скрытые в недрах реальности, мечты, таящиеся в её недрах, не простые видения, не простые мечты. Это реальность, превосходящая ту, которую обычно называют реальностью». Хомма-кун утверждает, что проникать в реальность или не проникать в неё зависит не от описываемых событий или обстоятельств. Если не ограничивать себя материалом, который в обиходе именуется романтическим, – например, как Коно Моронао отправился в баню или как Ли Тайбо превратился в рыбу, – то удастся отразить «реальность, превосходящую ту, которую обычно называют реальностью».
Таким образом, призывы Хоммы-куна идти к реализму, требуя отображения реальности, базирующейся на определённом материале, превращаются в расхожую истину, не имеющую никакой цены. Тут же приводя пример, он фактически опровергает себя: «Видения и мечты Бальзака, бывшего романтиком, позволили нам гораздо ощутимее почувствовать реальность, чем картины человеческой жизни, нарисованные Золя, провозгласившим реализм». Будь то реализм, будь то романтизм, будь то натурализм – любой из них существует лишь в произведениях, «заставляющих почувствовать вид реальности». Другими словами, романтик Бальзак был именно таким реалистом. В этом смысле и японские писатели-романтики в будущем, безусловно, должны стать реалистами. Явно ошибочным является утверждение, что наблюдаемые в нашей литературе сегодня «недостаточно глубокое исследование действительности, монотонный, однообразный взгляд на действительность, её вульгаризаторство… не могут быть уничтожены или изменены с помощью романтизма». Мопассан, который «другими словами, чем Гюйо, выявил сущность реализма… предлагал иллюзии фактов ещё более полные, ещё более поразительные, ещё более достоверные, чем сами факты», как о само собой разумеющемся говорил о неимоверных усилиях, требуемых от писателя. Когда писателю, такому же, так сказать, иллюзионисту, как он, удаётся в такой же степени вскрыть действительность, проникнуть в суть человеческого существования, произведение, принадлежащее к любому «изму», сразу же превращается в реалистическое. Следовательно, в этом случае требование идти к романтизму не есть «некий анахронизм», и можно совершенно не опасаться «возникновения дурной тенденции бегства от действительности». Вот почему вопрос, которого я не коснулся в начале своей критики литературного обзора Хоммы-куна, а именно – вопрос о том, что реализм и романтизм несовместимы, как лед и пламень, полностью доказывает в своей полемике сам Хомма-кун. И можно только пожалеть, что то ли от неудержимого стремления опорочить романтизм, то ли от неудержимого стремления поддержать натурализм он, отвернувшись от наполовину приоткрытой им истины, грубо опрокинул повозку логики, в результате чего пришёл к умозаключению, прямо противоположному выводам, к которым сам же подводит.
В древности пророк Валаам, желая проклясть Израиль, добился обратного – благословил его. А сейчас Хомма-кун, желая искоренить романтизм, добился обратного – прославил его. Не знаю только, послужит это славе его как критика или наоборот. Сам того не ведая, он сумел избегнуть того, чтобы его литературный обзор свёлся к пустой болтовне. Во всяком случае, за это я могу похвалить его.
Вначале у меня было намерение, рассмотрев парадоксальное утверждение, что реализм выходит за рамки всяких «измов», снова вернуться к проблеме таланта и проанализировать связь между реализмом и натурализмом в моем собственном понимании, после чего вновь перейти к вопросу мастерства и на этом поставить точку в дискуссии. Но слишком подробный анализ литературного обзора Хоммы-куна привёл к тому, что я исчерпал установленный листаж, да и время, которое я отвёл на эту работу, тоже подошло к концу. Поэтому приходится на этом закончить; хочу только заметить, что, поскольку слово «талант» я толкую не в дурном смысле, оно не противоречит движению к реализму – надеюсь, это понятно. (Что же касается моего толкования таланта, я его уже высказал, теперь хотелось бы услышать точку зрения Хоммы-куна.)
Я уже говорил и могу повторить вслед за Сатоми-куном, что пренебрежительно относиться к таланту и мастерству не годится. Но хотя наши точки зрения в основном совпадают, в подходе к проблеме и некоторых частностях мы с Хомма-куном расходимся. Пишу об этом потому, что боюсь причинить неприятности Сатоми-куну.
Об искусстве и прочем
Художник должен прежде всего стремиться к совершенству своих произведений. В противном случае его служение искусству станет бессмысленным. Возьмём, например, потрясение, которое вызывают идеи гуманизма, – если стремиться только к этому, оно может быть достигнуто простым слушанием проповеди. Поскольку все мы служим искусству, наши произведения должны в первую очередь вызывать потрясение своей художественностью. У нас нет иного пути, как добиваться их совершенства.
«Искусство для искусства» – ещё шаг, и впадаешь в развлекательность искусства.
Искусство во имя жизни – ещё шаг, и впадаешь в утилитарность искусства.
Совершенство – не просто создание произведения, читая которое не к чему придраться. Оно – полное и всестороннее выражение идеалов в искусстве. Художник, неспособный следовать этому, заслуживает позора. Таким образом, великий художник – тот, у которого сфера совершенства самая обширная. К примеру – Гёте.
Человеку, конечно, не дано превзойти предел возможностей, дарованных природой. Но если на этом основании ничего не делать, то не узнаешь, где этот предел. Вот почему необходимо, чтобы каждый был подвижником, стремящимся стать Гёте. А тот, кто не способен поставить перед собой такую цель, сколько бы лет ни прошло, не сможет стать даже кучером в доме Гёте. Но заявлять во всеуслышание, что тебе удалось стать Гёте, не следует.
Каждый раз, когда мы пытаемся вступить на путь художественного совершенства, наше подвижничество наталкивается на препятствия. Может быть, это стремление к покою? Нет, не оно. Нечто гораздо более загадочное. Чем выше взбирается в гору человек, тем роднее становится ему подножие, закрытое облаками, – вот что это такое. Человек, не испытывающий этого, во всяком случае для меня – чужд.
Гусеница на ветке дерева беспрерывно подвергается смертельной опасности из-за своих врагов – температуры, погоды, птиц. Художник, чтобы выжить, тоже должен спасаться от подстерегающих его опасностей, подобно гусенице. Особенно страшна остановка. Нет, в искусстве остановка невозможна. Отсутствие движения вперёд означает движение назад. Но стоит художнику двинуться назад, и творческий процесс становится механическим. Это значит, что он пишет произведения-близнецы. Но стоит творческому процессу стать механическим, и художник оказывается на пороге гибели. Написав «Дракона», я привёл себя на порог гибели.
