Дом Ротшильдов. Мировые банкиры. 1849—1999 - Фергюсон Ниал (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Даже выбор ими архитектора о многом говорил. Джозеф Пакстон был известен семье с 1830-х гг.; именно он давал Луизе советы по перестройке дома в Гюнтерсбурге в 1840-е гг. Однако после того, как он создал Хрустальный дворец для Всемирной выставки, Ротшильды решили доверить ему не просто ремонт, а нечто большее. Работы в Ментморе начались в августе 1851 г., в том же году, когда проходила Всемирная выставка. Несмотря на любовь к елизаветинскому стилю – Пакстон взял за образцы дома в поместьях Вуллатон и Хардвик, – по меркам того времени он выстроил новаторское здание с огромным холлом под застекленной крышей, горячим водопроводом и центральным отоплением. Ментмор не следует считать просто загородным домом для Майера, его жены и дочери. Дом, только на первом этаже которого было 26 комнат, по сути служил отелем, где можно было разместить и развлекать многочисленных гостей. Предполагалось, что обстановка призвана напоминать гостям о всемирном влиянии хозяина: в самом деле, похожие на охотничьи трофеи головы европейских монархов (для Ментмора их создал итальянский скульптор Рафаэль Монти) становились чем-то вроде «фирменного знака» Ротшильдов. Но Ментмор также служил и картинной галереей, которая связывала современную власть Ротшильдов с их почтенными предшественниками, – отсюда три массивных фонаря, изначально сделанные для венецианского дожа, гобелены и коллекция старинной мебели из Италии XVI в. и Франции XVIII в.
Построив Ментмор, Майер задал образец для других членов семьи. Поместье Астон-Клинтон, перестроенное для Энтони в 1854–1855 гг. зятем Пакстона Джорджем Генри Стоуксом, по сравнению с Ментмором казалось небрежным. Пытаясь увеличить уже имеющийся дом, Стоукс не сумел воплотить в жизнь «сон» Луизы, хотя она надеялась, что «со временем я, возможно, привыкну к этому маленькому домику, который вначале показался мне самым уродливым на свете». Джеймс, наоборот, решительно собирался затмить Ментмор своим поместьем в Ферьере. К досаде французских архитекторов, не говоря уже о местных каменщиках, он заключил контракт с Пакстоном и Майерсом. Они не раз жалели о том, что взялись за этот заказ, так как Джеймс без всяких угрызений совести отклонил первый эскиз Пакстона после того, как проконсультировался с французским архитектором Антуаном-Жюльеном Энаром; трения между английскими и французскими рабочими привели к забастовке, а позже и к дракам из-за разницы в оплате. Конечный результат – а дом был завершен лишь в 1860 г. – стал смесью французского, итальянского и английского стилей. Люди искушенные, вроде братьев Гонкур, его клеймили: «На деревья и систему водоснабжения уходят миллионы; замок обошелся в восемнадцать миллионов, идиотская и нелепая экстравагантность, смешение всех стилей, плод дурацких амбиций, стремление соединить все памятники в одном!» По мнению Бисмарка, поместье напоминало «перевернутый комод». Поэт и дипломат Уилфрид Скавен Блант называл его «чудовищным клубом с Пэлл-Мэлл, украшенным в самом вопиющем стиле Луи-Филиппа», а антисемит Эдуард Дрюмон презрительно называл его «невероятной лавкой древностей».
Тем не менее дом был обустроен самым современным образом: Джеймс прославился тем, что перенес кухню на сто шагов от дома, чтобы гостям не приходилось обонять запахи готовки. По его распоряжению от кухни к дому проложили маленькую подземную железную дорогу, чтобы повара могли передавать блюда в подвал за столовой. И, подобно Ментмору, Ферьер стал отчасти рекламой (с кариатидами работы Шарля-Анри Кордье, которые символизировали главенство Ротшильдов в четырех частях света), отчасти отелем (в котором было более 80 комнат) и отчасти галереей (большой зал служил для Джеймса все более захламляемым «личным музеем»). Все там было гипертрофированным, – по словам Эвелины, «поместье было слишком королевским, чтобы обходиться без часовых», – однако отличалось некоторой экзотической театральностью, во многом благодаря интерьерам, созданным театральным художником Эженом Лами, который украсил курительную немного китчевыми венецианскими фресками. Замок Преньи, построенный Стоуксом для Адольфа в 1858 г., по сравнению с Ферьером казался довольно скромным. Это здание в стиле Людовика XVI, с видом на Женевское озеро, первоначально создавалось как витрина для коллекции Адольфа, в которую входили картины и другие произведения искусства: экзотические кристаллы, драгоценные камни и резьба по дереву. Сходную работу проделал для дома в Булони Арман-Огюст-Жозеф Бертелен в 1855 г., хотя Бертелен черпал вдохновение в Версале Людовика XIV.
В 1850-е – 1860-е гг. также претерпели значительные изменения парки вокруг домов Ротшильдов. В Ферьере под руководством Пакстона создали новый пруд с декоративными мостиками, а также детально продуманные теплицы и зимние сады. Хотя ее дочь Эвелина предпочитала парки в Ганнерсбери и Ментморе, описание Шарлотты Ферьера того периода полно воодушевления из-за «кустарников, деревьев и цветов, оранжерей и теплиц, и… блестящего и превосходного содержимого последних… Ферьер, по моему мнению, – сказочная страна, в которой есть все, кроме протяженного и живописного вида… Дядя Джеймс коллекционирует уток, лебедей и фазанов со всех частей света… Как ансамбль – с оранжереями, теплицами, хрустальными дворцами, виноградниками, цветниками и теплицами, парками, плодовыми и цветущими садами, фермами, зоологическими диковинками, дикими и ручными животными… – Ферьер непревзойден… [Он напоминает] дворец Аладдина со сказочными садами, чудесными птичниками, красивыми ручьями, в которых водятся карпы, и хрустальными дворцами, полными ароматных сладких фруктов и ярких цветов».
В Булони ландшафтный дизайнер Пуаре построил детально разработанный водный сад с каскадами и романтическими каменными горками, а Джеймс добавил «гусей с кудрявыми перьями», белых уток, египетских осликов и говорящего попугая в свою коллекцию экзотической фауны. И в Преньи имелся зверинец, где Адольф разместил коллекцию патагонских зайцев, кенгуру и антилоп. Даже парки при более старых домах перестроили и перепланировали; хотя Ансельм редко туда ездил, он превратил парк в Шиллерсдорфе в силезский вариант Риджентс-парка. Кроме того, он приказал устроить там озеро, на котором жили дикие утки, и построить множество коттеджей в английском стиле для работников усадьбы – ранний пример патернализма Ротшильдов за городом. И многочисленные коллекции животных и птиц стали первыми ростками последующей страсти Ротшильдов к зоологии.
Не остались без внимания и резиденции Ротшильдов в крупных европейских городах. Лайонел приобрел дом по соседству с домом 148 на Пикадилли у члена парламента Фицроя Келли и поручил компании «Нельсон и Иннес» построить на месте двух соседних новый, гораздо больший дом. Пока велись работы, он переехал в Кингстон-Хаус в Найтсбридже [32]. Для того чтобы получить впечатление о его новом доме (его снесли столетие спустя, когда расширяли Парк-Лейн для проезда транспорта), достаточно было лишь войти в один из величественных лондонских клубов: цокольный этаж предназначался для проживания мужской прислуги и винного погреба, на первом этаже разместился просторный холл, массивная мраморная лестница вела в огромные приемные залы на втором этаже, на третьем разместились частные комнаты, а в мансарде жили горничные. Кухню перенесли под террасу в саду. Различные отели в Париже создавались по тому же образцу и имели в своей основе ту же структуру [33].
Разумеется, задача заполнить все эти дома соответствующей мебелью и украшениями так и не была завершена. Перед одной из многочисленных поездок в Париж Шарлотта составила список покупок, куда входили мраморные статуи за 2 тысячи ф. ст.; четыре статуэтки; хрустальная люстра; четыре бюста римских императоров; «две чудесные вазы россо антико, украшенные великолепной резьбой, с изображением Нептуна, окруженного тритонами и морскими нимфами» за 5 тысяч гиней; кроме того, она купила стол за 150 ф. ст. Год спустя лондонские торговцы произведениями искусства предлагали ей, среди прочего, «картину Рубенса, чудесный камин работы Иниго Джонса, красивую картину сэра Джошуа [Рейнолдса], на которой изображена красивая женщина… и, последнее, хотя и не менее важное, давно обещанную мистером Расселом японскую или китайскую коллекцию». Снобы вроде Гонкуров любили насмехаться над доверчивостью Ротшильдов, когда те имели дело с торговцами произведениями искусства: в одном из их злорадных анекдотов Ансельм предлагал одному оптику 36 тысяч франков, если тот сумеет изобрести «такой лорнет, который придавал бы ему способность видеть глазами человека со вкусом»; в другой истории Джеймс подарил дочери торговца красивое платье, чтобы обеспечить за собой картину Веронезе по приемлемой цене. На самом деле Ротшильды очутились в элите коллекционеров искусства; может быть, даже возглавили ее. «Пустяковый маленький Рафаэль за 150 тысяч франков, Кёйп за 92 тысячи франков, – писал братьям Нат с одного парижского аукциона в 1869 г. – Сейчас нужно иметь много денег, чтобы покупать картины», – или, как выразился его кузен Гюстав, «деньги, которые можно потратить сразу же». Но у кого водились такие деньги, если не у Ротшильдов?
