Жизнь на Самоа - Стивенсон Роберт Льюис (книги онлайн TXT) 📗

Ллойд захватил из Сиднея от Стронгов нескольких представителей их кошачьего семейства. В пути погиб один котенок, раздавленный во время бури, а кошечка, по имени Мод, удрала, но капитан думает, что она все еще на корабле. Он попытается поймать ее и пришлет со следующим рейсом «Любека». Итак, прибыли только двое: Матушка и Генри. Наш собственный кот Патч вырос здесь один без всякого кошачьего общества. Я считала, что он обрадуется компании, но он крайне негостеприимен и держит Матушку и Генри в постоянном страхе.

Пришел Лафаэле и рассказал о серьезном оскорблении, нанесенном ему американским матросом. Мистер Уиллис, наш консультант по плотницкой части, и Ллойд пошли с ним подать жалобу американскому консулу.

Мистер Кинг, питающий явное пристрастие к спиртному, испробовал все способы добиться желаемого. Так, прошлой ночью у него вдруг сделался приступ острых болей в желудке. Но получил он, к своему разочарованию, только несколько капель опия. Не знаю, где тут правда, во всяком случае сегодня он решительно отказался ограничиться небольшой порцией зеленых бобов и прямо с ужасом отшатнулся от предложенной ему дозы слабительного. Он никак не расстанется с необоснованной уверенностью, что бутылка бренди всегда должна стоять наготове для каждого, кто захочет к ней приложиться. Но, как выражается Генри, это благородный дом, а не портовая лавка. Видно, наш юный друг еще требует хорошей школы. Пока что все его хлопоты только о том, чтобы как следует приготовиться к работе. Он с большой охотой заказывает для этой цели все виды дорогостоящих инструментов. Боюсь, что, наняв его, мы совершили ошибку. Но поскольку прежде мы так дружно были разочарованы столь милым нам теперь Генри, я пока воздержусь от окончательного суждения. Кинг предлагает, чтобы я послала деньги его кузине на «обмундирование» и дорогу. И, когда та приедет, они поженятся. По его заверениям, она будет очень полезна здесь в качестве компаньонки миссис Стивенсон, само собой разумеется при условии, что ей не придется выполнять лакейских обязанностей.

Я рассчитываю, что сама заменю миссис Стивенсон компаньонку в той мере, в какой ей это понадобится. Не знаю также, о каких лакейских обязанностях может идти речь в таком доме, как наш. Я сама почистила сегодня свои ботинки, поскольку прекрасно справляюсь с этой задачей и рада убавить Паулю хоть немного работы. Я готова чистить обувь для любого человека в этом доме, если сам он не имеет на это времени, а ботинки необходимо почистить. Тропический лес не место для аристократических компаньонок. По крайней мере я не представляю себе, что у меня нашлись бы средства на то, чтобы выписать такую особу. Ну, а мистер Кинг может доставить сюда хоть целый придворный штат – на собственные деньги.

В Сиднее Льюис слег с лихорадкой, и за ним ухаживала его мать. Когда он немного оправился, они приплыли на «Любеке» на Самоа. Старшая миссис Стивенсон впервые увидела Уполу, Апию и Ваилиму в самом начале марта. Она застала Фэнни в прекрасном виде и, как всегда, занятой садово-огородными работами. Распорядок дня в Ваилиме поразил ее своей примитивностью: завтрак в 6 часов утра, второй завтрак – в 11, обед – в 5.30 дня. Около 9 часов вечера Льюис съедал сухарик и, выпив немного разбавленного водой виски, ложился спать. Она чувствовала себя в Ваилиме неуютно во многих отношениях, поэтому было решено, что она вернется в Сидней и переждет, пока условия существования в Ваилиме улучшатся. Тем временем Льюис быстро поправился.

Еще до восхода солнца, в 5.45 или 5.50, Пауль приносит мне чай, хлеб и пару яиц и примерно в 6 я уже за работой. Пишу в постели. Постель состоит из одних циновок, никаких матрацев, простынь и прочей мерзости – только циновки, подушка, одеяло, так я работаю часа три. Нынче утром на часах было 9.05, когда я отправился на берег ручья продолжать расчистку и трудился, умащая землю лучшим из удобрений – человеческим потом, – до 10.30, пока с веранды не прогудела раковина. Следующая еда у нас в одиннадцать. Около половины двенадцатого я попытался (в виде исключения) снова писать, но ничего не вышло, так что в час я опять был на пути к своему участку и проработал там без отдыха до трех. Наша следующая еда в половине шестого, и в промежутке я читал «Письма» Флобера. Поел, и мы с Фэнни – она из-за насморка, а я по причине усталости – забрались в мою берлогу в недостроенном доме, где я сейчас пишу тебе под аккомпанемент плотничьих голосов и при свете – прошу прощения, в сумраке трех дрянных свечей, пробивающемся сквозь мою москитную сетку. А так как в деле участвуют еще плохие чернила, я пишу совсем вслепую и могу только надеяться, что тебе будет дано прочесть то, что я пишу, но чего сам не вижу.

Выше я говорил об усталости. Это слишком мягкое выражение. Спина ноет хуже больного зуба. А когда лягу спать, я знаю – для нас с Фэнни это уже привычно, – что, закрыв глаза, увижу бесконечное живое море трав и сорняков, причем каждое растение четко и во всех подробностях. Так что, хотя тело мое находится в бездействии, я буду еще часами продолжать умственную часть работы, отделяя ядовитые растения от полезных. И во сне я буду тащить из земли упрямцев, терпеть ожоги крапивы, уколы шипов на цитронах note 70, яростные укусы муравьев и несносное, раздражающее противодействие тины и ила, увертки скользких корней, мертвую тяжесть зноя, внезапные порывы ветра, невольный испуг от птичьих криков в соседнем лесу, напоминающих зов или смех или сигнальные свистки, – и буду заново переживать все дела прошедшего дня.

Хотя пишу я мало, время прополки я провожу в постоянной мысленной беседе и переписке. Еще не успев выдернуть сорняк, я уже сочиняю фразу, сообщающую тебе об этом событии. Она не превращается в написанную (autant en emportent les vents) note 71, но намерение существует, а для меня в некотором роде – и общение. Сегодня, например, у нас с тобой произошел серьезный разговор. Я работал как вол, и от жары, наступившей после ливня, пот так и капал с кончика моего носа. Тут ты как будто спросил, счастлив ли я, по-честному? Счастлив? (Это уже я сказал.) Я чувствовал себя счастливым только однажды: это было в Йере note 72 и кончилось от разных причин – упадка здоровья, перемены места, большего достатка, из-за возраста, крадущегося по пятам. С той поры, так же как и до нее, я не знал и не знаю, что это такое. Но мне по-прежнему знакома радость. Радость, имеющая тысячу лиц, из которых ни одно не совершенно, говорящая на тысяче языков, и каждый из них ломаный, протягивающая тысячу рук, но все с царапающими ногтями. На первое место я ставлю удовольствие расчищать лес в одиночестве над говорливой водой, среди высоких деревьев, молчание которых нарушают лишь бесцеремонные крики птиц. Перебирая события моей жизни, глядя вперед и назад, поворачивая все и так и эдак, я – хоть и очень был бы не прочь перемениться сам – не стал бы ничего менять в теперешних обстоятельствах, разве только если бы от этого зависело твое появление здесь.

Давно я ничего не записывала в дневник, а произошло за это время немало. Во-первых, у нас был, по выражению одних, крепкий ветер, по мнению других, ураган. Здесь, наверху, он дул с большой силой. В течение нескольких дней шквал следовал за шквалом без перерыва. Однажды после полудня барометр (я взяла его взаймы у мистера Мурса, чтобы было пострашнее) упал очень низко, а ветер все нарастал. Я решила, что благоразумнее приготовиться к худшему: переправила в конюшню постельные принадлежности, свечи и т. д. и натянула там москитные сетки. К несчастью, в этих хлопотах я наступила босиком на гвоздь, который глубоко врезался в подошву. Я заковыляла к дому, чувствуя невыносимую боль. У Ллойда оказалось немного кокаина – крошечный пузырек. Приложила кокаин к ранке, боль стала немного глуше, но и только. Ветер усиливался с каждой минутой, дождь лил потоками. Жалкое состояние сидеть беспомощной, когда в любой момент может возникнуть необходимость спасаться бегством. Дом раскачивался и скрипел самым угрожающим образом. При одном порыве ветра он накренился так сильно, что, казалось, ему пришел конец.